Рэд. Я — цвет твоего безумия (СИ) - Страница 60

Тот, кто станет наваждением и ночным кошмаром.

Тот, кто станет безумием.

В этот вечер, пока он собирался на неординарное свидание, для него снова пела Мирей Матьё. В доме музыки нашёлся проигрыватель, и винил, прихваченный на память об Оушене Брацловски — единственное напоминание о недолгом романе с законом — пришёлся, как нельзя кстати. Побывать в Париже и не приобрести сувенир на память? Глупость какая-то. Рэймонду не нужны были мелкие сувениры, он предпочитал нечто существенное и, по-настоящему, знаковое. Виниловые пластинки, как нити, связывающие прошлое и настоящее, стали идеальной покупкой, которую он таскал за собой несколько лет подряд. На память о Янисе сувениров не осталось, но его это не печалило. С Янисом было больше негативных ассоциаций, а Оушен…

Ну, так.

Щенок же безобидный.

Подрагивающий голос.

Чувственность в каждом слове.

Кисточка проводит вдоль линии роста ресниц, оставляя тёмную тонкую линию.

Приглушённо звучит песня, с которой началась его новая жизнь. Песня и несколько красных роз, что стояли на столике в спальне, пока он копался в косметических средствах, посмеиваясь над самим собой. Он не питал тяги ни к вещам, которые обычно носят леди, ни к декоративной косметике, которой они же пользуются, но сегодняшний маскарад предполагал внесение небольшого количества коррективов.

Чуть подведённые глаза и немного подкрашенные ресницы добавили выразительности взгляду. Рэймонд, запустив руку в своеобразное наследие Оушена, не следовал его примеру в полной мере. Он не надевал исключительно женские наряды, не пытался стать человеком другого пола хотя бы внешне. У него бы это, в принципе, и не получилось. Он не был похож на девушку, по ошибке заскочившую в гей-клуб, не походил на трансвестита, решившего попытать счастья. Он добился идеального сочетания мужественности и женственности, нашёл баланс, стал его воплощением и теперь старательно демонстрировал окружающим, на безвозмездной основе.

Смотри, но не трогай.

Наслаждайся, пока есть возможность.

Рискни подойти, если хватит смелости.

Когда музыки стихла, Рэймонд оглянулся.

Улыбка осветила его лицо, стоило взглядам пересечься и схлестнуться в противостоянии.

Кто кого пересмотрит.

Кто скорее отвернётся.

Наблюдатель наверняка думал, что эта ночь пройдёт по его сценарию, и Рэймонд на первых порах, пытаясь не только привлечь, но и удержать на себе внимание господина адвоката, старательно подыгрывал.

В рукаве у него притаилось несколько Джокеров — встречных предложений, содержащих в себе многочисленные поправки и детали.

Целый кодекс.

Напоминание о том, как должен вести себя примерный семьянин и успешный адвокат, чья самая страшная тайна заключена в том, что он не прочь наведаться время от времени в заведение, подобное этому, снять себе мальчика на ночь и провести положенное количество часов в своё удовольствие. Именно, что в своё. Обещание, что сладкая конфетка, а реальность — горькая настойка, вылитая в рот.

Незабываемая ночь.

Это о нём.

Увы, не в лучшем значении этого выражения.

Прости, малыш, много работы, говорит он жене и удаляется.

Извини, дорогой, много работы, повторяет, присаживаясь на корточки перед сыном и положив ладонь ему на плечо.

Виновато улыбается и уходит, чтобы присмотреть себе новую жертву. Он не маньяк, конечно. До маньяка ему, как пешком до Китая.

Он находит свои девиации вполне нормальным явлением.

И в постели с женой не ведёт себя, как чудовище.

Там он сдержан, нежен и заботлив.

Семьянин года по версии самого себя. Он присудил бы себе эту премию, не задумываясь, появись у него такая возможность.

Возможности нет, одни грёзы.

Но когда дело доходит до любовников на одну ночь, снявшихся по глупости, или из страха перед человеком, работающим давно и прочно на Ингмара Волфери, можно не сдерживаться, выпуская на свободу все свои тёмные желания и позволяя им разгуляться в полную силу.

Господина адвоката звали Норман Мастейн, и он проходил под третьим номером в чёрном списке мести Рэймонда Рэдли.

Когда Рэймонду было пять, шесть и семь лет, он, разумеется, не имел ни малейшего суждения о том, что являет собой данный человек. Каков он, что называется, изнутри. Не представлял, какую мерзость он таит в себе. Не знал, какие секреты хранит от общественности воин закона, отстаивающий в суде права тех или иных граждан. Не интересовался наличием или отсутствием дурных привычек. Не придавал значения сексуальным предпочтениям.

Все, с кем ему доводилось пересекаться в детстве, те, кто производил хорошее впечатление, при ближайшем рассмотрении и детальном ознакомлении оказывались теми ещё моральными уродами, находясь в компании которых, Рэймонд переставал чувствовать и позиционировать себя не то, что ущербным, а каким-то особенным. Когда рядом стояли они, он не выделялся на фоне, он с ними сливался, чудесным образом дополняя разношёрстную компанию, словно элемент, которого им так не хватало для гармоничного завершения определённой схемы.

Он, обнаруживший много лет назад в себе определённые черты и поставивший неоспоримый, как тогда казалось, диагноз: «моральный и эмоциональный импотент», внезапно осознал, что до корифеев жанра ему ползти и ползти годами. Плавать в грязи, не пытаясь от неё отмыться, а поглощая, пропитываясь сомнительным раствором и стараясь сродниться ещё и с нею, а не только с темнотой.

Притом, не факт, что сумеет достичь успеха.

Были те, у кого этот диагноз проявлялся давно и прочно. Не время от времени — постоянно. И находился не в начальной, а в самой запущенной стадии из всех существующих.

Копаясь в памяти и мысленно возвращаясь к делам дней ушедших, Рэймонд успешно вытаскивал на свет все события, так или иначе связанные с именем Нормана. Усмехался, понимая, насколько отличаются друг от друга эти два образа.

Такой же двуличный, как и Ингмар Волфери, столь же склонный к широким жестам, направленным на покорение публики и общественное признание. Столь же отменно умеющий притворяться и натягивать на лицо определённые маски, меняя их в зависимости от обстоятельств, и собеседника, с которым довелось общаться.

Неудивительно, что Ингмар и Норман с лёгкостью нашли общий язык и не потеряли с годами контакты, продолжая плодотворно сотрудничать, когда того требовали обстоятельства.

Норман был нечастым гостем в особняке Рэдли, но иногда всё-таки заглядывал на огонёк, и его визиты отличались завидной продолжительностью. Если и обсуждать что-то, то не впопыхах, в промежутках между важными делами, когда выпадет свободная минутка, а обстоятельно, с чувством, толком и расстановкой. Рэймонд помнил, как Норман, тогда ещё совсем молодой специалист, едва окончивший обучение в университете, но успевший зарекомендовать себя должным образом, выиграв несколько громких дел, рисовал какие-то схемы на листках бумаги, раздавал советы и заверял Юнону в том, что она всегда может рассчитывать на его помощь, независимо от сложности дела.

Иногда они устраивались в кабинете Юноны, и тогда обо всём получалось узнать, устроив засаду под окнами — в летний период, — либо подслушав под дверью, до тех пор, пока кто-то не засечёт не слишком удачливого секретного агента, не схватит за ухо и не отведёт в гостиную, чтобы отчитать по всем правилам. Чаще всего, этим занимался Килиан, иногда — горничная. Она, естественно, за ухо Рэймонда не хватала, но замечание делала. Возмущалась так громко, что услышать можно было не только в кабинете — через дверь, но и на чердаке. После того, как его обнаруживали за этим неблагородным занятием, за чтение нотаций бралась Юнона, напоминая, что истинные джентльмены так себя не ведут.

Рэймонд джентльменом себя не считал, да и само слово считал вычурно-британским, а он и Британия никак между собой не пересекались.

Если Норман и знал о Рэймонде что-то, то только со слов Юноны. Слышал, как о будущем наследнике, преемнике, продолжателе семейных традиций, который рано или поздно займётся продвижением и развитием ресторанного бизнеса в Наменлосе и за его пределами, если карта удачно ляжет.