Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке - Страница 3

Отец часто беседовал с соседями по деревне, убеждал мужиков, что Ленину нужно верить. Нэп считал вершиной человеческой мысли, утверждал, что человек тогда будет человеком, когда трудолюбие будет проявляться ежеминутно. Про Сталина говорил, что это не Ленин и ему до Ленина не дорасти. Об этом говорил с оглядкой и перечислял много знакомых людей, которые бесследно исчезли. В свободное от полевых работ время отец плотничал, столярничал, а потом даже организовал лесопилку. Каждодневный от темна до темна труд вывел отца в середняки. Он имел две лошади, две коровы, овец, тулуп, шубу и весь необходимый крестьянский инвентарь, то есть стал по сталинским оценкам кулаком или подкулачником. Только никто не обратил внимания, что ладони у него были сплошная мозоль. На него было наложено «твердое задание». Он выполнил его. А в 1929 году мы всей семьей ушли из своей деревни в соседнюю коммуну. Бабушка только осталась со своим младшим сыном Василием.

Виделись часто, там было всего десять километров. Бабушка все советовала мне перенимать отцовское ремесло, называла все работы, которые я должен делать. Я как-то спросил ее: «А почему все должен делать я, младший брат? Что же будет делать Алексей?» Тогда-то бабушка мне пояснила, что по сложившемуся в деревне укладу старшие братья и все сестры должны оставить родительский дом, а самый младший сын обязан с детства знать, что именно он должен остаться в своем доме с родителями и только он должен «докормить стариков». По ее понятию я должен был с детства все уметь и делать. Ну так было тогда. С двенадцати лет я стал работать с отцом в столярке.

Свиньина Дарья Гавриловна, 1907 год, дер. Зайцы, крестьянка

Раньше говорили: «Лето — припасиха, зима — подбериха». А теперь где припасать-то? Денежки везде нужны.

Как ни говори, до войны лучше жизнь была. Труженик везде успеет. Мы наряжались во все свое. Много я ткала. Выткешь набойное и вышьешь — как красиво! Питание без денег. Мяско-то свое, молочко-то все свое. Грибов насолишь, насушишь. Все как-то было, и аппетит был хорош. И ягод наготовишь. Картошки очистишь, сваришь, грибов принесешь, масло ленное, если постом, а мясоедом — так сметанка. Все сеяли: гречу, просо, пшеницу, горох, рожь.

Вот про витамины говорят. Мы их не знали — а сколько ягод съешь: брусники, морошки, клюквы! Капуста вырастет — вот как табуретка. Конский навоз клали. Поле одно отдыхает, и туда навоз. Рожь сеяли после Ильина дня свежими семенами. Как она вымахает на навозе-то! Сноп выше тебя, как елка стоит. А лен-то сорвешь — и стоит как колоколец. Теперь коров хвоей кормят. Кто раньше такое видал? Ржаную солому заваришь, мукою усыплешь. Она и удой не теряет, и молоко вкусное. Все жали вовремя. Где на угорчине зрело, там и выбирали. Все умело было, все по пути шло.

В семнадцатом году революция была — царя свергли. Мы, конечно, и не знали. Потом узнали. Не было ни соли, ни краски, ни спичек, ни табаку — ничего, а жили. С лучиной пряли. Неграмотный народ все придумает. А краска была — луковое перо, елшиновая кора молодая, от елки, значит.

Сварят, положат, и сделается цвет не то красный, не то черный. Овсяные высейки водой заливали. Оно киснет, киснет — им и отбеливали. Чернила — воды нальют два ведра эмалированных в чугун, накладут железа. Оно лежит, и вода делается черная.

Соли не было сначала, а потом стали какие-то военные ездить, с солью товарные вагоны. Куда ездили — не знаю. У нас бураки делали, их меняли. Идешь на станцию — через одно плечо вязка бураков, через другое — сумка и кружка. Иной раз дождешь поезд, а иной раз и нет. Подаешь этот туесок (так они бураки называли), сумку отдашь, а они за туесок отмеряют соль кружкой. Они, наверное, не мерили — они полную сумку накладут, и идешь домой. Это я сама ходила и запомнила хорошо. А потом стало все появляться.

Солдаты у нас в гражданскую войну стояли в дому — как раз перед Пасхой. Паек принесут — нам отдадут. Помню, плясали еще с солдатом в сенях. Окопы они копали, аэродром у нас строили. У нас тогда было девять человек семья. Пять коров дойных держали, быка-производителя, лошадь на смену кормили (две лошади работали и одна на смену). Война-то вспыхнула в Ильин день. Остались мы со старой лошадью. Быка забрали. Отец больно жалел сивку. Пять лет кормили, пять лет овес из-под губы не выходил.

В 1918 году летом корову назначили (забрали), а зимой назначили свинью и бычка. Сколько отдали скота! Но не бедно жили. Не сдавали бы землю, по себе бы жили. В эту войну и голодовали, потому что не своя полоска. Где и тюкнешь хлеба на чужом поле, и то не давал председатель.

В общем, держали мы коров по земле, лошадь, овечек после войны-то. Свой навоз был, был и урожай. Потом бедняки (у них навозной-то земли нет, бедняки-то — лодыри да пьяницы были, скот не держали, ничего у них не росло), как Советская власть стала, давай землю делить. По жеребьям выгодно ли? Я раз на поле говорю одному: «Федор, выпряги мерина, он еле ходит. Пусть травки хоть пощиплет». А он мне: «А сдохнет так отд о хнет». Не понимает, что лошадь не кнутом, а овсом везет. Вот я бедняков-то и не ценю.

Мальцев Иван Андреевич, 1908 год, дер. Мальцы, крестьянин

Отец ушел на войну в 1914 году, а пришел в 1921 году. Мужиков не было, они ушли на гражданскую войну, а я с двенадцати лет пахал, сеял, убирал. И дома все надо было делать. Раньше земельные наделы делили раз в десять лет, землю давали на душу (на мужиков только, женщинам земли не было). Где было много мужчин в доме и детей-мальчиков — в тех хозяйствах было много земли. А где земля — тут и богатство, и жизнь зажиточнее, только не ленись. Поэтому и стремились девок побыстрее сбыть с рук, отдать замуж. У нашего деда было три сына, поэтому земли было достаточно. Полосы были широкие, хорошие, и землю хранили, ухаживали за ней, смотрели, чтобы ни одна даже маленькая частичка ее не отошла в борозду или к соседу. Землю пахали не на развал, иначе уйдет в борозду, сосед утащит. Узенькие полоски не пахали, копали, чтоб земля не укатилась в борозду.

В тех семьях, где земли было мало, надо было уходить на сторону, чтобы прожить. Люди уходили на рогожный промысел в Казань. Где земли было много — жили дома хозяйством. В деревне было три-четыре ведущих специальности, с которыми в зиму уходили из дома. Не уходили только кузнецы. На 39 домов в Курени было три кузнеца. Дальше — плотницкая, столярная работа. У кого лошадей побольше — в извоз ходили. В Казань часто возили мясо, хлеб, другие продукты. Поездки были больше месяца туда и обратно, на пять-шесть лошадей сразу.

Мать всегда старалась внушить нам, что земля — это источник жизни. Если будешь ученым, когда в люди выйдешь, но и от сохи-бороны никто не откажет, держись за землю всегда. Земля — мать-кормилица.

Деревня, где я родился, стоит на взгорке. Деды рассказывали, что тут был родничок, звали его кипуном. Первым жителем деревни был беглый, пришлый человек, роста маленького. Когда стали давать первые фамилии, поп дал ему фамилию по прозвищу: малец. От дедов слышал — пашни расширяли, лес берегли, садили его. Все старые полоски, межи, все сохраняли. Садили лес — звали вересники. Землю берегли — это ужас как! На лугах не росло ни кустика, все выкорчевывали. От родника недалеко протекал ручеек, его назвали Лавра. Дальше тек как маленькая речка, в ней полоскали белье и у родника поставили колоду, где полоскали белье и брали пить воду. На Лавре поставили мельницу, зимой река замерзала. Был кипун у поскотины за деревней. Он никогда не замерзал, пар окутывал его. Родничок и кипун были обнесены камешками. Деревня была на три конца.

Жилось раньше не в тягость. И жилось веселее, чем сейчас нынешней молодежи. Особых случаев не вспоминается из детства, памяти не стало, а вспоминается деревня, беготня босиком, птицы поют. Когда утром встанешь вместе с отцом или матерью пораньше, вместе с солнышком — солнышко всходит, везде жаворонки поют. Цветы, трава, утины за домами были, так валялись в траве на этих утинах. Черемухи стояли за каждым домом, лазили по ним. За деревней везде тропочки были, так бегали только по этим тропочкам. Траву не мяли, дороги были только лошадиные, шириной в телегу, а дальше уже посевы. Их не топтали. Хорошо жилось в деревне, хорошо быть ребенком, сидеть на коленях отца!