Рецепт на тот свет - Страница 66

Частный пристав, к которому наконец привели Демьяна, понял, что господин Крылов обретается зачем-то в Николаевской богадельне. Он направил туда хожалого, и тот изловил Маликульмулька, Паррота и Гринделя у самых дверей.

Пришлось идти в часть — вызволять Демьяна и разбираться с Круме. Это был сущий подарок судьбы. Но времени вся полицейская волокита отняла немало. Маликульмульк, взяв с собой Паррота, пошел в управу благочиния и пробыл там до вечера. Уже стемнело, когда они вышли, измученные вопросами сыщиков и фальшивой любезностью обер-полицмейстера, но довольные. Вместе с ними отпустили Демьяна — после небольшого скандала с громким поминанием имени Голицына.

— Сейчас — в замок! — сказал Маликульмульк. — Сдать Демьяна дворецкому, чтобы устроил его на ночлег, домой его отпускать опасно. И все доложить князю, чтобы завтра с утра он знал, как говорить с полицмейстером. Не шутка — самого Видау обвинить в злоумышленных убийствах!

— Умнее всего было бы не откладывать это на завтра, — заметил Паррот. — Пока мы диктовали свои показания, к Видау наверняка кого-то послали предупредить.

— Это непременно. И еще одно меня беспокоит — все кинутся выгораживать Круме, чтобы как-то улучшить положение Видау, а у нас против Круме не так уж много, — сказал Маликульмульк. — Мы не можем доказать, что он вывез из Московского форштадта и где-то спрятал тело Теодора Пауля. Мы ведь видели только пятна крови, а тела не видели. Тут он может врать что угодно — и ему охотно поверят.

— Разумно, — согласился Паррот. — Даже если тело найдется — Теодор Пауль уже никому не расскажет, кто его убил и увез куда-то за Кипенхольм. Доказать, что именно Круме подстроил всю интригу с отравой, подброшенной на фабрику Лелюхина, тоже сложно, и что остается? Остается его погоня за фрау Стакельберг…

— Мы могли бы доказать, что он подбросил отраву, — возразил Маликульмульк, — но я не знаю, как взяться за это дело. Я пытался — и ничего не выходит.

— Это как же?

Услышав историю об Анне Дивовой, ночевавшей на фабричном чердаке, Паррот даже присвистнул.

— Значит, старый чудак держит ее взаперти и наверняка морит голодом?

— Она сама этого желает.

— Проще разобраться в природе гальванического электричества, чем в русской душе. Я вот на вас гляжу — и понимаю, что на ваших причудах можно защитить докторскую диссертацию, только неизвестно — по философии или по медицине. Ну что же, идем в Цитадель.

— Дивов нас к ней близко не подпустит.

— Пусть попробует.

Втроем отправились в Цитадель.

Дивов оказался у себя дома, на третьем этаже тюрьмы. Маликульмульк сказал часовому, что нужно вызвать надзирателя. Время было такое, что все тюремные служащие уже сидели по своим уголкам, ужинали и готовились ко сну. Но подождали немного — и увидели одну из надзирательниц, возвращавшуюся из Петропавловского собора. Ей и поручили вызвать отставного бригадира.

Он спустился, очень недовольный, увидел Маликульмулька и без слов развернулся. Паррот успел заступить ему дорогу.

— Я же просил ко мне не жаловать, — сказал Дивов. — Что это за безобразие! Вы, господин Крылов, слов не понимаете, что ли?

— Это вы не понимаете слов, — ответил Маликульмульк. — Его сиятельство вас облагодетельствовал, дал вам средство прокормиться, а вы буяните, как пьяный плотогон!

— Его сиятельству нет никакого дела до моей семьи, — уже повернувшись к Маликульмульку, отвечал Дивов.

Демьян слушал эту беседу с большим любопытством.

Паррот отошел от двери и встал плечо к плечу с Маликульмульком.

Физик немного понимал по-русски, но не говорил. Во всяком случае, Маликульмульк от него русской речи никогда не слышал. И вот сподобился.

— Старый дурак, — сказал Паррот, глядя в глаза Дивову и повторил для надежности: — Старый дурак!

И Маликульмульк осознал, что вот нашелся наконец человек, который сказал бригадиру чистую правду.

— Вы кто такой? — спросил Дивов. — Как вы смеете оскорблять офицера? Наглец!

— Старый дурак, — был ответ. Причем одновременно Маликульмульк получил тычок локтем в бок, что в переводе на речь означало: вперед!

— Оскорблять себя я не позволю!

И тут в бой радостно ринулся Демьян.

— Дурак набитый, бестолочь стоеросовая! — заговорил он с превеликим удовольствием. — Обалдуй дуроумный!

И далее перешел на то наречие, которое в ходу у всякого в меру пьяного русского человека перед хорошей дракой.

Маликульмульк этих перлов уже не слышал — проскочил мимо ошалевшего часового и устремился вверх по лестнице.

Он страшно боялся, что опять обнаружит Анну Дмитриевну в обществе арестанток, стирающей солдатские портки. Но на сей раз она сидела в маленькой комнатке с рукоделием — штопала чулки, наблюдая, как Саша и Митя списывают в тетради очередное французское упражнение.

Одета она была очень просто, но волосы убрала опрятно и даже к лицу, спрятала косу под белый чепчик, как полагается даме, побывавшей замужем.

— Вы, Иван Андреич? — удивленно спросила она.

— Добрый вечер, Анна Дмитриевна.

— Добрый вечер, но для чего вы явились? Вам незачем сюда приходить. Видите, мальчики занимаются делом, жалоб на них нет.

— Я хотел говорить с вами. Ее сиятельство обеспокоена вашей судьбой… — неловко соврал Маликульмульк.

— Незачем обо мне беспокоиться, — объявила упрямая женщина. — Впрочем… Доложите ее сиятельству, что я благодарна за ее беспокойство обо мне и детях. Учтивостью пренебрегать нельзя. Доложите, что мне сейчас хорошо, душа моя спокойна, это — главное… Я — там, где должна быть. Все остальное — туман, прах…

— Отчего вы не спросили меня, прежде чем бежать из дому? — Маликульмульк перешел на французский язык. — Я ведь уже знал, что это — компания авантюристов, опасных авантюристов. Мы все опасались за вашу жизнь.

— Что такое моя жизнь? И не лучше ли было бы мне соединиться там, за гранью, с моим мужем? — в свою очередь спросила она, тоже по-французски. — Я была к этому готова. Вы мне верите?

— Вы искали смерти?

Он попал в точку — и что-то вдруг переменилось. Анна посмотрела на него испуганно, потом собралась с духом — и что-то для себя решила. Возможно, она слишком долго молчала о себе, а человек так устроен, что иногда нужно выговориться. И случается это внезапно — так ведь и смертны мы тоже внезапно, и любовь нас именно так одолевает, ничего удивительного…

— Не знаю… Знаю, что совершила ошибку, за которую нужно заплатить, иначе душа моя будет страдать… Я должна была при любых обстоятельствах быть с ними — с Петром Михайловичем, с Сашей и Митей, — сказала Анна. — А я их бросила, помчалась, поскакала… Я все время думала о них. Сперва я гнала эти мысли — мне казалось, что вот-вот я встречу мужа и вернусь вместе с ним, потом я уговаривала себя — они не пропадут, а ты встретишь мужа, не будь дурочкой, не отступайся… А потом я видела сон — во сне Петр Михайлович умер, лежал на скамье, а рядом сидели на полу Саша и Митя. Ведь у них никого более не было — только дед и я. И тогда… тогда я взяла нож… нет, вы не поняли… нож я взяла во сне… иногда видишь, что человек обманывает тебя, водит за нос, но нарочно длишь этот обман, не желаешь правды, твоя потребность в правде еще не созрела, с тобой еще ничего не случилось… и вдруг совершается! Это как цыпленок и яйцо — вдруг цыпленок начинает дышать, и ничто его уж в скорлупе не удержит, останутся одни осколочки… Вот так и я — вдруг собралась и ушла. Просто ушла.

— Но вам ничто не угрожало?

— Не знаю. Об этом я менее всего беспокоилась. Просто собрала свои вещи и ушла. Денег было мало, я думала — на дорогу хватит, не хватило… Господь меня спас. Я тогда испугалась вас безумно, мне казалось, что вы начнете делать вопросы, а я по слабости своей буду отвечать. Я же твердо решила — кто я такая, чтобы обвинять графиню де Гаше? Если Петр Михайлович и не погиб по моей вине — то это чудо, незаслуженное чудо. Я побежала наугад, оказалась на берегу речушки, увидела сараи — вроде избушки на курьих ногах, забежала за них, увидела калитку, вошла наугад, во дворе было здание, довольно крепкое, под черепичной крышей, вошла туда — и там по милости Божьей меня не стали искать.