Ребята с Голубиной пади - Страница 1

Вечером с Амурского залива подул холодный, порывистый ветер. Словно дворник-невидимка, он мел пыль и песок по улицам Голубиной пади.

Левка Остряков, подняв воротник бушлата, медленно расхаживал взад и вперед по дорожке у обрыва. Здесь кончалась Голубиная падь. Внизу, по склонам сопок, к тускло блестевшей бухте серыми ступенями кварталов спускался город.

В городе зажглись огни. В порту на мачтах военных кораблей часто-часто, словно вперегонки, замигали сигнальные лампочки. По Светланской улице прополз трамвай, похожий на огненного дракона.

Когда слышались шаги, Левка останавливался, стараясь получше рассмотреть прохожего. По крутой тропе поднимались из города рабочие с заводов, матросы и портовые грузчики. Преодолев подъем, они останавливались, чтобы отдышаться; некоторые закуривали, долго чиркая гаснущими на ветру спичками, и уходили, упрямо подавшись навстречу ветру.

Медленно тянулось время. Прошло уже полчаса с тех пор, как последний грузчик поднялся из города в Голубиную падь. А Левка, плотно запахнув бушлат, все так же продолжал ходить вдоль обрыва.

Когда Левка оставался один, он всегда о чем-нибудь мечтал: то он старался представить себя участником событий, прочитанных в книгах, то придумывал самые захватывающие приключения. Сейчас Левка вообразил, что несет вахту на мостике корабля, который борется с ураганом.

Корабль терпел серьезную аварию, и теперь вся его команда, кроме Левки, который, конечно, был капитаном, подводила пластырь, стараясь закрыть пробоину.

Чтобы подбодрить свою команду, Левка запел матросскую песенку:

Пластырь наложен. Корабль снова рассекает волны. Но Левка терпеть не может спокойного плавания. Он начинает придумывать новые несчастья: корабль теряет управление, на нем возникает пожар, наконец выходят из строя машины. Но стихии бессильны остановить стремительный бег корабля! Он теперь идет под парусами, сооруженными из брезентов, снятых с трюмов.

Но тут на тропе снова послышались чьи-то шаги, и Левка оставил свой «корабль».

«Совсем не знает дороги!» — определил Левка, наблюдая, как внизу вспыхивает желтоватое пламя спичек и освещает то кусочек тропинки, то пыльные кустики полыни.

Наконец над обрывом показался приземистый моряк.

— Ну гора!.. — сказал он низким басом и, помолчав немного, спросил: — Куда же теперь курс держать? Ни компаса, ни звезд нет, ни живой души.

— Есть живая душа, — сказал Левка и, подойдя почти вплотную к моряку, спросил: — Вас Андреем звать?

— А, компас появился! Угадал, брат, Андреем… А ты, наверное, Остряков?

— Да.

— Постой, звать-то как?

— Лев.

— Ну пошли, Лев, а то я, кажется, здорово опоздаю на именины к твоему дедушке. Все гости уж, наверное, собрались?

— Дедушкины гости — народ точный… Следуйте за мной.

— Ого, ты, я вижу, парень строгий, весь в отца. Он мне про тебя рассказывал. В гимназии учишься?

— В гимназии.

— Трудно?

— Учиться-то не трудно…

— А что трудно?

— Да есть у нас такие…

— Буржуйские сынки? Скауты, наверное?

— Да нет, скауты — это что… С ними разговор у нас короткий. Мы скаутов не боимся.

— Кто же тогда?

— Да Жирбеш. Учитель один, по географии…

Налетел такой яростный ветер, он так завыл и засвистел вокруг, с такой злобой бросил в лицо песок, что Левка повернулся спиной к ветру и замер, втянув голову в плечи.

— География, брат, штука трудная. Сам знаю, — заметил моряк, когда шквал промчался. — Там этих одних рек и хребтов столько, что черт ногу сломит.

— Да нет, я все это знаю. Ночью разбудите, расскажу. География — мой самый любимый урок.

— Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное несешь. Учитель — это святой человек. Не каждый им быть может.

— О! Вы его не знаете. Он говорит, что на пятерку географию знает только господь бог. «Я, — говорит, — знаю на „четыре“. А вы, гимназисты, в самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку». Но это он говорит только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит. А мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место мужикам в гимназии. «И пока я в гимназии, — Левка повысил голос, подражая учителю, — хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех».

— Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет время, когда мы и в гимназии порядок наведем. — Моряк положил руку на плечо мальчика. — Я, брат, тоже учусь.

Левка недоверчиво поднял голову:

— В школе?

— Нет, на эсминце. У нас кружок по расширению кругозора, самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат, нельзя не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!

— Это конечно, — сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает больше всех учителей гимназии и если учится, то каким-то недосягаемым, высоким наукам.

Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.

— Здесь мы живем, проходите.

В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась за спинки стульев.

Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к фикусу у окна.

— Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников, — сказал моряк, здороваясь со всеми за руку.

Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом сдержанных голосов.

Левка знал почти всех присутствующих. Это были матросы с плавучего крана, где Левкин отец работал механиком. Возле дедушки, самого высокого и могучего человека в этой комнате, стоял, покручивая усы, его друг Максим Петрович. Незнакомых было двое: пожилой рабочий с темным, словно натертым порохом, лицом да парень в черной косоворотке. Пожимая руку рабочему с темным лицом, моряк представился:

— Андрей Богатырев. — И спросил: — Ну, как у вас на Сучане, товарищ?

— Меня Макаром Шулейкой кличут. Что касается дела, то как нельзя лучше. Советы утвердили. Вот вам теперь пришли помогать.

— Левка! — позвал дедушка. — Где ты?

— Здесь…

— Смотри за горизонтом!

— Есть смотреть! — Левка нахмурился и нехотя направился в кухню, где хлопотала у стола мать.

— Выпей хоть стакан молока, — сказала она.

— Ничего не надо, мама, потом… — Левка снял с вешалки бушлат и прислушался к голосу отца.

— …Товарищи, доклад о текущем моменте сделает товарищ Богатырев.

Моряк откашлялся и заговорил глухим взволнованным голосом:

— Только месяц прошел с тех пор, как питерцы взяли Зимний дворец и свергли буржуазное Временное правительство, а наша большевистская правда везде берет верх. По всей России поднимается трудовой люд. Во многих городах уже установлена советская власть. Пришла пора и нам в своем городе провозгласить Советы. Но, товарищи, нельзя ожидать, что на это буржуи согласятся добровольно, без борьбы! Читали, что они пишут в газетах? Грозят нам огнем и кровью. Говорят, что ни Англия, ни Америка не допустят, чтобы погибла Россия!

За стеной раздались возмущенные голоса. Среди них выделялся голос шахтера Шулейки.

— Россия — это народ. А народ без таких помощников обойдется. Спасители!

В это время на улице звякнула щеколда, и Левка мигом выскочил на крыльцо.

— Кто там? — спросил он.

— Это я, — донесся от ворот знакомый голос.

Левка узнал своего товарища — Колю Воробьева.

— К нам нельзя, — сказал Левка и увлек Колю назад к воротам.

— Что, опять сходка?

— Нет, сегодня дедушкины именины…

— Знаем мы эти именины!.. На «вахту», что ли, идешь?

Левка промолчал.

— Возьми меня подвахтенным.