Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Страница 7

Служба спасения прибыла слишком поздно, чтобы принести какую-то пользу. Атмосфера в маленьком домике вдруг изменилась. Задавались неудобные вопросы. Блестели инструменты. Появились острые иглы и сосуды с жидкостью. Носилки на колесах.

Би испугалась.

– Не бойся. – Мать Ноэль стиснула ей руку, когда двое мужчин в униформе переносили роженицу с кровати на каталку. – Ты отлично справилась. Все у тебя будет хорошо.

– Это вы приняли ребенка? – спросил один из спасателей ее мать.

– Она – акушерка, – сказал Джеймс, и спасатель поднял брови.

– Просто соседка, пришла помочь, – быстро ответила мать. Однажды она провела несколько дней в тюрьме за занятия акушерской практикой, и Ноэль знала, что больше ей этого не хотелось. Пока матери не было дома, подружка отца, Дорин, жила у них. Отец объяснил дочери, что Дорин – прислуга. Ноэль было только девять лет, но она все поняла. В конце концов, отец развелся с матерью и женился на Дорин. Ноэль ненавидела эту женщину. Дорин украла у нее отца. Украла мужа у ее матери. «Никогда не обижай другую женщину, как Дорин обидела меня, – говорила ей мать. – Никогда не делай этого». Ноэль поклялась ей, что никогда так не поступит, и думала тогда, что говорит правду.

Домой они возвращались почти на рассвете. Шли медленно и какое-то время молчали. Жужжание цикад сменилось мирной тишиной, окутавшей их в полумраке. Время от времени в глубине леса Ноэль слышала какую-то птицу. Ей нравились эти звуки. Она слышала их иногда, блуждая по ночам.

Они свернули с тропинки на грязную дорогу, которая вела к их дому.

– Откуда ты знаешь, как это все делать? – спросила Ноэль.

– От мамы, а она – от своей мамы. Здесь нет никакой тайны, Ноэль. Сегодня врачи хотели бы, чтобы мы так думали. Они убеждают нас, что для того, чтобы родить ребенка, нужны лекарства, кесарево сечение – это такая операция, чтобы извлечь ребенка, – и всякого рода сложные приемы. Иногда они бывают необходимы. Хорошая акушерка всегда знает, когда безопасно для женщины рожать дома, а когда нет. Но это не ракетная техника.

– Я тоже хочу это делать.

– Что делать? Иметь детей?

– Быть акушеркой. Как ты.

Мать обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Тогда нужно, чтобы ты все сделала правильно. По закону. Чтобы тебе не пришлось скрывать свои способности, как мне.

– А как это по закону?

– Сначала надо стать медсестрой, – сказала мать. – Я никогда ею не была. Не думаю, что это вообще необходимо. Скорее вредно, потому что считается, что чем больше ты знаешь, тем лучше. Но в Северной Каролине свои законы, и нужно им следовать. Моя дочь не будет сидеть в тюрьме.

Ноэль мысленно вернулась в маленькую душную комнатку Би, где мать не сделала ничего плохого, только хорошее.

– Эта Би, – сказала Ноэль, – она всего на пару лет старше меня. Если бы у меня был ребенок, я бы его хотела. Я не понимаю, как можно не хотеть своего собственного ребенка.

Мать ответила не сразу.

– Иногда ребенка не хотят оставить именно потому, что его любят. Иногда женщина знает, что у нее нет средств, чтобы дать ребенку шанс устроиться в жизни, и тогда отдать его в хорошую семью – благое дело. – Мать глубоко вздохнула. – Этой девушке придется принять решение. Для темнокожего ребенка трудно найти приемных родителей. Поэтому я надеюсь, она оставит его. Может быть, ее мама поможет ей с ним. Но в пятнадцать лет это слишком рано. Так что сделай мне одолжение и не беременей, пока не станешь постарше.

– Не беспокойся. Мне даже целоваться с мальчиком не хочется, не то что завести с ним ребенка.

– Это все изменится. – В голосе матери Ноэль услышала улыбку.

Небо медленно розовело. Теперь уже хорошо было видно грязную дорогу под ногами, и впереди, за деревьями, Ноэль увидела угол их дома.

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, – снова заговорила мать, но совершенно другим голосом, как какая-то незнакомая женщина. – Мне давно бы следовало тебе рассказать, но тут отец ушел, и вообще… мне казалось, что это легло бы на тебя бременем.

Ноэль почувствовала, как у нее в груди что-то сжалось.

– Что, мама?

– Давай посидим во дворе, пока солнышко восходит, – сказала мать. – Я заварю нам чаю, и мы хорошенько потолкуем.

Ноэль замедлила шаги. Она не была уверена, хочет ли услышать то, о чем мать говорила таким странным, чужим голосом. У Ноэль появилось такое чувство, что ночью она ушла из дома одним человеком, а вернется другим.

И она оказалась права.

Тара

Уилмингтон, Северная Каролина 2010

Казалось, всего несколько недель прошло с тех пор, как я сидела в этой церкви на поминальной службе по Сэму. И вот мне снова пришлось прийти сюда сегодня. Эмерсон и я планировали все как в тумане. Эм спросила меня, не хотела бы я спеть, что я иногда делала на свадьбах или приемах, но я категорически отказалась. Слушая, как одна из нашего хора поет великолепным сопрано «Иисусе милостивый» Форе, я радовалась, что отказалась. Комок в горле не дал бы мне издать и звука. Не здесь, где память о поминальной службе по Сэму все еще стояла в воздухе. И не теперь, когда я все еще не могла поверить, что Ноэль больше нет.

Ее мать сидела слева от меня. Я не видела ее около года, и теперь, в восемьдесят четыре, она обнаруживала первые признаки старческого слабоумия. Она забыла мое имя, хотя помнила имена Эмерсон и даже Дженни, но она понимала, что Ноэль умерла. Сидя рядом со мной, она прижимала к губам сморщенный кулачок и снова и снова качала головой, словно не могла поверить в происходящее. Я понимала ее чувства.

Грейс сидела справа от меня, рядом с Дженни, Эмерсон и Тедом, накручивая на указательный палец прядь длинных волос, как всегда, когда нервничала. Она просила позволить ей остаться дома. «Я знаю, это тяжело», – сказала я ей утром. Я сидела на краешке ее кровати, где она лежала, завернувшись в простыню, как в кокон. Ее одеяло, в голубой и зеленый горошек, лежало на полу, и мне пришлось заставить себя оставить его там, а не поднять и аккуратно сложить в ногах кровати. «Я знаю, это напоминает тебе о поминальной службе по папе, но мы должны быть там и почтить память Ноэль. Она любила тебя и была так добра к тебе. Мы должны быть там ради ее матери. Помнишь, как было важно для нас, что люди пришли к папе?»

Она не ответила, и бугорок там, где под простыней обозначилась ее голова, не шевельнулся. По крайней мере, она слушала. Я надеялась, что она слушала.

– Люди пришли не ради папы, – продолжала я. – Они пришли ради нас, чтобы мы почувствовали их любовь и поддержку и чтобы разделить воспоминания…

– Ладно! – Она сорвала простынь с головы и поднялась с кровати, протиснувшись мимо меня. Волосы спутанной гривой лежали у нее на спине. – Ты когда-нибудь можешь помолчать? – бросила она через плечо. Я не стала осуждать ее за грубость. Я слишком боялась оттолкнуть ее еще дальше.

Я видела, что Грейс сжимает руку Дженни, и радовалась, что она таким образом оказывает помощь подруге. Дженни выглядела бледнее обычного. Она уже утратила частичку летнего загара, в то время как кожа Грейс все еще сохраняла свой карамельный оттенок. Дженни унаследовала слишком светлую кожу Эмерсон и тонкие темные волосы Теда, которые она волной напустила на левый глаз. Она была умненькая, и я ее очень любила, но, на мой предубежденный взгляд, она терялась рядом с Грейс. Когда я видела их в школе, я не могла не замечать, как реагируют на них ребята. Когда они приближались к Грейс и Дженни, глаза их были прикованы к моей дочери… пока они не вступали в разговор. Тогда словно магнит притягивал их к Дженни, а моя тихая девочка становилась невидимой.

Но Клив выбрал Грейс, а не Дженни. Клив был красивый мальчик, сын белой матери – Сюзанны – и темнокожего отца с убийственными голубыми глазами и улыбкой, от которой даже у меня подгибались колени, и я знала, что Грейс нашла в нем своего избранника. Теперь Дженни встречалась с мальчиком по имени Девон, а Грейс осталась в одиночестве. Отец погиб. Друг ушел. Осталась одна только неадекватная мать.