Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Страница 5

Удивительно, сколько всего можно не заметить в момент душевного потрясения. Записка лежала на ночном столике прямо передо мной. Я потянулась через нее за мобильником, чтобы позвать на помощь. Мобильник Ноэль был всего лишь в нескольких дюймах от ее рук. Она могла бы позвонить мне или Таре. Могла бы сказать: «Я только что сделала глупость. Приезжайте и спасите меня». Но она не сделала этого. Она не желала, чтобы ее спасли.

Полицейские и сотрудники «Скорой помощи» заполнили комнату, поглотив все пространство и весь воздух. В моих глазах все слилось в голубовато-серое море. Я сидела на стуле, который кто-то принес из кухни, все еще держа Ноэль за руку. Служба «Скорой помощи» констатировала смерть, и мы дожидались приезда судебного медика. Я отвечала на вопросы, которыми меня забросала полиция. Я знала офицера Уиттекера. Он каждое утро заходил в мое кафе и всегда брал круассан с малиновым кремом и подогретый маффин с бананом и орехами. Я наливала ему самый крепкий кофе и наблюдала за тем, как он насыпал в кружку пять пакетиков сахара.

– Вы звонили мужу, мэм? – спросил он. Он всегда называл меня «мэм», сколько раз я ни просила его звать меня по имени. Он ходил по крошечной спальне, посматривая на еще одну фотографию матери Ноэль, трогая за корешок книгу в маленьком книжном шкафчике под окном, изучая подушечку для булавок на туалетном столике, как будто все это могло дать ему ответ, что здесь произошло.

– Да.

Я позвонила Теду еще до того, как кто-то приехал. Он показывал клиенту дом или квартиру, и мне пришлось оставить ему сообщение. Он его еще не получил. Если бы он его получил, то позвонил бы мне в ту же секунду, как только услышал бы мой голос, с трудом выговаривающий слова, словно у меня случился инсульт.

– Кто ее ближайшие родственники? – спросил он.

О нет! Я подумала о матери Ноэль. Теду придется позвонить ей вместо меня. Я не смогу. И Тара тоже не сможет.

– Ее мать, – прошептала я. – Ей за восемьдесят, и она очень… слаба. Она живет в доме престарелых в Шарлотте.

– А это вы видели? – Рукой в резиновой перчатке он поднял с ночного столика листок бумаги и подержал его передо мной, чтобы я могла прочитать.

«Эмерсон и Тара, простите меня. Пожалуйста, присматривайте за моим садом и проследите, чтобы за моей матерью был уход. Я люблю вас всех».

– О нет! – Я закрыла глаза. – О нет! – Записка превратила все в реальность. До этого мгновения мне удавалось не думать о слове «самоубийство». А теперь оно было передо мной, написанное гигантскими буквами в моем мозгу.

– Это ее почерк? – спросил Уиттекер.

Я полуоткрыла глаза, чтобы не видеть весь текст записки сразу. Падающие буквы могли бы кому-то показаться непонятными, но мне они были хорошо знакомы. Я кивнула.

– У нее не было депрессии, мэм? Вам что-нибудь известно?

– Нет, нет. Она любила свою работу. Она никогда бы… Может быть, она была больна и ничего нам не говорила? А не мог кто-то убить ее и представить это как самоубийство?

Я снова взглянула на записку. На пустые пузырьки. На этикетках была ее фамилия. Кто-то из бригады «Скорой помощи» заметил, что некоторые рецепты были датированы прошлым месяцем, а другие выписаны много лет назад. Неужели она копила эти лекарства?

– Она говорила что-нибудь о своем здоровье? – спросил Уиттекер. – О посещении врачей?

Я потерла лоб, стараясь напрячь свою память.

– Она однажды повредила себе спину в автомобильной катастрофе, но она годами не жаловалась на боль, – сказала я. Мы беспокоились, что одно время она принимала много лекарств, но это было давно. – Она сказала бы нам, если бы ей было плохо.

Уиттекер осторожно положил руку мне на плечо.

– Некоторые все держат в себе, мэм, – сказал он. – Даже самые близкие нам люди. Мы никогда не знаем их до конца.

Я взглянула в лицо Ноэль. Такое красивое, но как пустая скорлупка. Ее уже не было там, внутри, и я уже забыла ее улыбку. Все это лишено смысла, думала я. Ей еще так много хотелось сделать.

Надо позвонить Таре. Одной мне не справиться. Вместе мы сообразим, что делать. Мы разберемся в происшедшем. Вместе мы все про нее знали.

Но передо мной лежало свидетельство – навсегда покинувшая нас подруга, – что на самом деле мы не знали ровно ничего.

Ноэль

Графство Робсон, Северная Каролина 1979

Она была ночной личностью. Как будто ей было мало дня, она не ложилась до раннего утра, читая или – втайне от матери – прогуливаясь, иногда лежа в гамаке, пытаясь сквозь кружево ветвей увидеть звезды. Она была такая все тринадцать лет своей жизни. Мать говорила ей, что она родилась ровно в полночь и поэтому путала день с ночью. Ноэль нравилось думать, что это потому, что в ней текла одна восьмая индейской крови. Она воображала, как индейцам приходилось бодрствовать ночами, остерегаясь врагов. По словам матери, в ней текла еще и голландская кровь и одна восьмая еврейской, и она любила шокировать своих одноклассников своей экзотической для Северной Каролины наследственностью. Но мать иногда кое-что выдумывала, и поэтому Ноэль научилась выбирать в ее рассказах те факты, в которые она желала верить.

Однажды поздно ночью она читала в постели «Властелина колец», когда она услышала быстрые шаги на гравии дорожки. Кто-то бежал по направлению к их дому, и она выключила свет, вглядываясь в темноту за открытым окном. Полная луна освещала лежащий на дорожке велосипед, словно заброшенный туда ветром.

– Акушерка? – закричал мужской голос, и Ноэль услышала стук в парадную дверь. – Акушерка?

Натянув шорты и заправив в них майку, Ноэль выбежала из спальни в обитую сосной комнату.

– Мама! – крикнула она, подбегая к двери спальни. – Мама! Вставай!

Ноэль зажгла свет на веранде и открыла дверь. Там стоял чернокожий парень с огромными испуганными глазами. Он занес кулак, словно снова собираясь застучать в дверь. Ноэль узнала его. Джеймс, как его там? Он был несколькими годами старше нее – может быть, ему было лет пятнадцать – и учился с ней в одной школе, хотя Ноэль не видела его там последний год. Он был тихий застенчивый парень, и однажды она услышала, как учительница говорила, что он может продолжить учиться и даже поступить в колледж. Такого нельзя было сказать о большинстве учеников ее школы, чернокожих или белых. Но когда он исчез, Ноэль перестала о нем думать. До настоящего момента.

– Позови мать! – Он был в страшном возбуждении и, казалось, готов был прорваться мимо нее в дом. – Она ведь у тебя акушерка, верно?

– Может быть, – уклончиво отвечала Ноэль. Предполагалось, что никто об этом не знал. Разумеется, знали все, но Ноэль не должна была заявлять об этом в открытую.

– Что значит «может быть»? – Джеймс толкнул ее в плечо, чуть не сбив с ног. Но она не испугалась. Боялся он, и боялся настолько, что даже толкнул ее.

– Убери от нее руки! – Ее мать вышла из спальни, натягивая халат. – Ты соображаешь, что делаешь? Закрой дверь, Ноэль! – Она сама хотела закрыть ее, но Ноэль крепко держалась за ручку.

– Он говорит, что ему нужна акушерка, – сказала она. Мать отпустила дверь и взглянула на парня.

– Вот как? – спросила она, словно не веря ему.

– Да, мэм.

Теперь он выглядел раскаивающимся, и Ноэль видела, что он дрожит от усилия быть вежливым, когда на самом деле ему хотелось кричать и умолять.

– Моя сестра. Она рожает, а у нас нет…

– Вы живете в доме на заливе?

Мать прищурилась, глядя куда-то вдаль, мимо него, как будто она могла разглядеть дом сквозь темный лес.

– Да, мэм, – сказал он. – Вы можете прийти сейчас?

– Наша машина сломалась, – сказала мать. – Ты вызвал службу спасения?

– У нас нет телефона.

– Твоя мать с ней?

– Никого с ней нет! – Он топнул ногой, как нетерпеливый ребенок. – Прошу вас, мэм. Пожалуйста, придите!

Мать повернулась к Ноэль.

– Вызови службу спасения, пока я одеваюсь. И ты пойдешь со мной. Ты мне можешь понадобиться.