Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! - Страница 2

Ну что, начнем?

1 2000 год, август Страстная неделя

Вместе с подлодкой «Курск» утонула не честь армии и государства, а совесть нации

Мы приехали в Видяево в понедельник, вместе со ста тремя родственниками членов экипажа. Они прилетели в Мурманск спецрейсом. Тогда еще в них была жива надежда. Целую неделю мы видели, как эта надежда умирает. Мы чувствовали, что не имеем права здесь находиться, но и уехать не могли. Первые несколько дней нас ненавидели все, кто был в Видяево, – и родственники, и моряки, и просто жители поселка. За то, что их горе – это не наше горе. Отношение изменилось, когда мы стали, как они, когда профессионализм уступил настоящей скорби.

Тем тяжелее было для нас возвращение из Видяево в Мурманск. Вот таксисты спрашивают, не нужно ли нам в Североморск. За гарантированный проезд через КПП – второй счетчик. Вот уличный музыкант голосом Высоцкого гоняет «Спасите наши души!». Вот зарабатывают себе очки два немецких журналиста: выступая по НТВ, они врут на весь мир, что, кроме них и представителей государственного телевидения, на встрече родственников экипажа «Курска» с президентом России никого из журналистов не было. А вот уже наши журналисты наперебой говорят, что вместе с «Курском» утонули Путин, армия, совесть нации. Побывав там, в эпицентре трагедии, мы можем согласиться только с последним. С совестью нации в эти дни действительно были большие проблемы.

Они улыбаются

В Видяево мы попали самым естественным путем – официально, с разрешения начальника штаба Северного флота адмирала Моцака. Почему-то мало кому из журналистов пришло в голову такое простое решение их проблемы, большинство искало какие-то шпионские пути. В мурманском аэропорту, откуда мы должны были отправиться в гарнизон вместе с прилетевшими родственниками, нас посадили в микроавтобус. На заднем сиденье, плотно закрыв окно занавеской, сидела француженка из «Le Nouvel Observateur» («Нувель обсерватер»). На КПП ее прикрыл капитан второго ранга, ответственный за встречу родственников, но уже через час пребывания в Видяево ее замели фээсбэшники. Пробашляла француженка или не пробашляла, не знаю. Хочется верить, что капитан сделал это из бескорыстной любви к женщинам.

Еще вместе с нами ехали несколько молодых моряков и три человека, похожих на родственников. Две женщины и один мужчина. Сомневаться в их причастности к трагедии заставляло лишь одно обстоятельство – они улыбались. А когда нам пришлось толкать забарахливший автобус, женщины даже смеялись и радовались, как колхозницы в советских фильмах, возвращающиеся с битвы за урожай.

– Вы из Комитета солдатских матерей? – спросил я.

– Нет, мы родственники.

Вечером того же дня я познакомился с военными психологами из Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Профессор Вячеслав Шамрей, который работал с родными погибших еще на «Комсомольце», сказал мне, что эта искренняя улыбка на лице убитого горем человека называется неосознанной психологической защитой. В самолете, на котором родственники летели в Мурманск, был дядечка, который, войдя в салон, радовался как ребенок:

– Ну вот, хоть в самолете полетаю. А то сижу всю жизнь в своем Серпуховском районе, света белого не вижу!

Это значит, что дядечке было очень плохо.

– К Рузлеву Саше едем… Старшему мичману… Двадцать четыре года. Второй отсек.

После слова «отсек» женщины зарыдали.

– А это отец его, он здесь живет, тоже подводник, всю жизнь проплавал. Как зовут? Владимир Николаевич. Только вы его не спрашивайте ни о чем, пожалуйста.

Романтики, педанты, фанатики

Женщины едут из города Сасово Рязанской области. Услышав знакомое слово, к ним оборачивается молодой лейтенант:

– Я тоже из Рязани.

Но уже через несколько минут разговор земляков принимает другой оборот. Славе, так зовут молодого человека, приходится обороняться от потока жестоких обвинений, которыми родственницы напитались из телевизора. Женщины успокаиваются лишь минут через тридцать и даже извиняются. Судя по всему, на них подействовали не столько слова Славы, сколько его лицо. На нем можно было прочитать все признаки незаслуженно оскорбленного достоинства офицера – дергающийся подбородок, напряженные скулы, горящие глаза.

Слава – настоящий подводник. Романтик, педант, фанатик. Бледный лицом и волосом. Одетый с иголочки, несмотря на то что новую форму в срок уже давно не выдают. У него в казарме над кроватью строчки: «Пусть корабли не умирают никогда, / а лишь меняют облик свой. / Но в превращеньи забирают / привязанность сердец с собой». Ему тоже 24 года, как и погибшему Рузлеву. Высшее военно-морское училище в Питере он закончил с отличием, у него было право выбора, и он сознательно пришел именно в этот гарнизон, где зарплата тысяча двести рублей, полярная ночь и беспредельное равнодушие защищаемой страны. Пока он был в училище, его в лицо и на страницах газет называли иждивенцем. А сейчас – фактически убийцей.

– В этот поход пошли лучшие. Я тоже рвался на «Курск», но меня не взяли…

Наш разговор со Славой оборвался, едва начавшись, потому что его настойчиво подозвали товарищи. Он возвращается и уже не отвечает на вопросы.

– Извините, но говорить с вами я не имею права. У нас таких, как вы, называют шакалами.

Бухта благополучия

У Дома офицеров уже ждала толпа – это те из родственников, кто добрался до Видяево своим ходом раньше. Ими уже полностью заселена скромная местная гостиница. Из сотни вновь прибывших 75 человек разместили у себя в квартирах жители гарнизона, остальных повезли на госпитальное судно «Свирь», пришвартовавшееся в бухте Арагуба, на том самом месте, где стояла лодка «Курск». Арагуба в переводе с финно-угорского означает «бухта благополучия».

Там же, на «Свири», поселились сотрудники Центра медицины катастроф, мурманской «скорой помощи» и семеро военных психологов. Всего же в Видяево психологов было столько, что на каждого приходилось семеро родственников, а родственников собралось около четырехсот.

Это было в восьмом часу вечера, и очень многие уже слышали заявление адмирала Моцака о том, что на «Курске» все погибли. Начгарнизона Дубовой как мог утешал людей:

– Не говорил начштаба ничего подобного. Только что пресс-служба дала опровержение.

Люди готовы были сойти с ума от непонимания.

Ужинать на «Свири» почти никто не пошел, все собрались в кают-компании, чтобы посмотреть новости на ОРТ. Другие каналы на судне не ловились. Ольга Троян из Питера, у которой в пятом отсеке остался двадцатидевятилетний брат Олег, старший мичман, разговаривала со стариком Майнагашевым. У Маинагашева погиб внук, срочник, за несколько дней до дембеля.

– Я буду здесь до тех пор, пока мне его не дадут – живого или мертвого, – сказал Ольге старик. – Как я приеду к бабке без внука? Что я ей скажу? Буду ждать. Месяц, два – сколько надо.

Стрелки в телевизоре показали 2i: oo. Через несколько минут надежда умерла. Командующий флотом Попов сделал свое честное заявление. Как только телевизор сменил тему и начал про выборы в Чечне, все медленно встали и ушли. Как-то так просто встали и ушли, как будто фильм интересный посмотрели. Только Ольга Троян сидела со своей дочерью. Долго сидела и ни на что не реагировала. Очнулась только тогда, когда телевизор снова сказал слово «погибший». Но на этот раз речь шла о том, что опознан последний погибший от взрыва в переходе на Пушкинской площади.

С этой минуты отец Аристарх, священник гарнизонной церкви Святителя Николая, стал молиться не о спасении, а за упокой.

В три ночи на «Свирь» приехали еще двадцать шесть родственников из Севастополя. Они уже все знали.

День Путина

Утром двадцать второго по громкой связи гоняли очень грустную песню начальника химической защиты Вячеслава Константинова, спетую им однажды на смотре гарнизонной самодеятельности. Запись была плохая, слов и даже голоса нельзя было разобрать, но все равно многие плакали. В кают-компании стали появляться люди с поминальными стопками. Владимир Коровяков и Иветта Смогтий, муж и жена, рассказали мне, что о гибели «Курска» узнали по радио. Их Андрей служил на подлодке «Нижний Новгород», но вроде бы он недавно говорил, что его куда-то перевели. Позвонили его жене Любе и узнали, что на «Курск» и что он в третьем отсеке.