Реальные цитаты для неспящих (СИ) - Страница 9

Он не был сумасшедшим - он просто не был посредственностью. Самоубийство его не было преступлением - самоубийство его было простым осуждением вашего так называемого общества, которое требует столько компромиссов. Посредственные люди готовы идти на компромисс, им нечего терять. На самом деле, они превосходно чувствуют себя, оказавшись частью толпы, сборища, потому что в толпе им не приходится считать себя посредственностью: все вокруг точно такие же, как они сами. Они могут потерять себя в толпе. Они могут потерять себя и забыть о себе в массовом уме, к тому же в массовом уме их не обременяет ответственность. Им не нужно заботиться о том, интеллигентны они или нет; им не нужно заботиться о том, спят они или бодрствуют.

Но человек, у которого есть какая-то душа, постоянно будет сталкиваться с тем, как тяжело ему деградировать и вечно идти на компромиссы ради каких-то заурядных пустяков, какой-то чепухи: ради хлеба с маслом, ради дома, крова, ради одежды.

Он безумно любил солнце. Солнце - источник жизни. Быть может, солнце было для него символом Бога, быть может, с помощью солнца он искал Бога. В тот день, когда он написал восход солнца, он покончил с собой. Это самоубийство - не преступление, а просто крик, протест против того общества, серого общества, которое мы создали в этом мире. Это общество годится только для посредственностей. Это общество только для тех, кто, на самом деле, не хочет любить, а хочет лишь прозябать.

И все же каждое самоубийство сообщает ему другое качество.

Ты спрашиваешь, почему покончил с собой Хемингуэй. Самоубийство Хемингуэя имело другой оттенок, отличный от самоубийства Ван Гога. Хемингуэй всю жизнь стремился к свободе. Рождение случается - это не ваш выбор. Вы заброшены в жизнь, как говорят экзистенциалисты. Вы заброшены в нее - это не ваш выбор. Никто никогда не спрашивает вас, желаете вы родиться или нет. Рождение поэтому не является свободой. Оно уже случилось.

Следующее в ряду самых важных явлений - любовь, однако и ее невозможно создать. Она случается; когда она случается, вы не можете ее устроить, не можете ее выбрать. Если вы захотите полюбить человека одним только усилием воли, это будет невозможно. Это случается; когда это случается - вы начинаете любить ни с того ни с сего.

Три самые главные явления в жизни - это рождение, любовь и смерть. Смерть - это единственное явление, с которым ты хоть что-то можешь сделать: ты можешь покончить с собой.

Стремление Хемингуэя было нацелено на свободу. Ему хотелось сделать что-то, что сделал бы он сам. Он не устроил своего рождения, не устроил свою любовь - и теперь оставалась только смерть. Это было единственным, что можно было осуществить, если захочешь. Это было бы твоим действием, индивидуальным действие, сделанным тобою.

Итак, у смерти есть качество определенности: она случится. И в то же время в ней есть что-то абсолютно неопределенное. Никогда не знаешь, когда она случится. Ясно, что она произойдет, однако не ясно когда. Эта определенность и неопределенность смерти делает ее тайной, парадоксом. Если ты будешь продолжать жить, она случится - но и тогда она опять же грянет с неба, ты не будешь решающим фактором. Рождение случилось, любовь случилась - и смерть тоже случится? Это не давало покоя Хемингуэю. Ему захотелось сделать в жизни, по крайней мере, одно, под чем он мог бы поставить свою собственную подпись, о чем он мог бы сказать: "Это сделал я". Вот почему он покончил жизнь самоубийством. Самоубийство было упражнением в свободе.

Вы не сможете ничего узнать о смерти до тех пор, пока сами в нее не войдете. Позиция Хемингуэя была такова: если ей все равно предстоит случиться, зачем тогда быть в нее притянутым? Почему бы не войти в нее самостоятельно? Она же все равно случится. Заботой всей жизни была смерть, вот почему он проявлял такой интерес к боям быков. Смерть была совсем рядом. Тема смерти привлекала его неотрывно: что это? Однако вы не можете этого узнать. Даже если кто-то умирает на ваших глазах, вы все равно ничего не знаете о смерти. Вы просто знаете, что дыхание прекратилось, что глаза этого человека больше не откроются, что человек этот никогда не заговорит, что его сердце больше не бьется - вот и все. Но это ничто. Как вы можете узнать смерть, исходя из подобных вещей? Тайна остается тайной - вы ее даже не коснулись.

Вы можете узнать ее, только войдя в нее. Но если вы будете в нее притянуты, то вы, скорее всего, будете бессознательными - оттого что вас притянут в нее. Прежде чем случиться смерть, люди так пугаются, так сильно пугаются, что окружаются и защищаются некоей комой. Это естественное обезболивающее средство. Когда вы идете на операцию, вам бывает необходимо обезболивание - а смерть - величайшая операция, при которой душа и тело отрываются друг от друга. Поэтому природа припасла некий встроенный механизм: прежде чем начать умирать, вы входите в кому, и все сознание исчезает. Прежде всего, сознание ваше не было очень уж большим. Даже когда вы были живы, оно было лишь едва заметным мерцанием. Когда же дует ветер смерти, мерцание это и вовсе затухает, и воцаряется кромешная тьма".

╘ Ошо, "Верность истине".

"Во время одной из последующих бесед мы опять коснулись вопроса о путях.

- Для человека западной культуры, - сказал я, конечно, трудно поверить и принять идею, что невежественный факир, наивный монах или удалившийся от жизни йогин могут идти по пути эволюции, тогда как образованный европеец, вооружённый "точным знанием" и самыми последними методами исследования, не имеет никакого шанса и движется по кругу, из которого нет выхода.

- Да, это так, потому что люди верят в прогресс и культуру, - ответил Гурджиев. - Не существует никакого прогресса. Всё осталось таким же, каким было тысячи и десятки тысяч лет назад. Меняется внешняя форма, сущность не меняется. Человек остаётся таким же, каким был. "Цивилизованные" и "культурные" люди живут совершенно так же, теми же интересами, что и самые невежественные дикари. Современная цивилизация основывается на насилии, рабстве и красивых словах. Но все прекрасные фразы о "прогрессе" и "цивилизации" - это всего лишь слова.

Конечно, сказанное произвело на нас очень глубокое впечатление, потому что говорилось в 1916 году, когда самые последние достижения "цивилизации" в форме невиданной доселе войны продолжали развиваться и расти, втягивая в свою орбиту новые и новые миллионы людей.

Я вспомнил, как за несколько дней до этой беседы увидел на Литейном проспекте два огромных грузовика высотой до второго этажа, набитые новыми, некрашеными деревянными костылями. По. какой-то причине эти грузовики невероятно меня поразили. В горах костылей для ещё не оторванных ног скрывалась особо циничная насмешка над всем тем, чем люди себя обманывают. Невольно я представил себе, что такие же грузовики едут по улицам Берлина, Парижа, Лондона, Вены, Рима и Константинополя. В результате эти города, почти все хорошо мне знакомые и любимые мной - просто потому, что они так отличались, дополняли друг друга и контрастировали между собой, - стали теперь враждебны и мне и друг другу, отделились новыми стенами ненависти и преступлений.

Я рассказал присутствовавшим о грузовиках с костылями и о своих мыслях по этому поводу.

- Чего же вы хотите? - сказал Гурджиев. - Люди это машины; а машинам положено быть слепыми и бессознательными; иначе они и не могут. Все их действия должны соответствовать их природе. Всё случается. Никто ничего не делает. "Прогресс" и "цивилизация" в полном смысле этого слова возникают лишь в результате сознательных усилий. Они не могут быть результатом бессознательных, механических действий. А на какое сознательное усилие способна машина? Но если одна машина бессознательна, тогда бессознательны и сто машин, и тысяча, и сто тысяч, и миллион. А бессознательная деятельность миллиона машин с необходимостью завершается разрушением, истреблением. Как раз в бессознательных, невольных явлениях и скрыт корень зла. Вы ещё не понимаете и не можете вообразить все плоды этого зла. Но придёт время, и вы это поймёте".