Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны - Страница 3

«Отправив Саенко встретить связистов, я иду на левый фланг. Кто-то говорил, что там действовали штрафники. Но штрафников уже нет, и никто ничего не знает о Никольском…

– Товарищ капитан, – спросил я, полностью овладев голосом, – левей нас штрафники действовали. Не слыхали, как у них? Где они сейчас?

– Штрафники? – Яценко щелкнул кнопкой планшетки, откинул ее за спину, снял с подножки сапог. – Слыхал, тряханули их немцы, – сказал он, блеснув глазами. – Так что многие искупили. А тебе, собственно, штрафники зачем? – И щурится на меня испытующе, знает еще что-то, но не говорит, ждет. – О дружке беспокоишься? Который спать здоров? Ладно уж, открою секрет, хотя и не положено. Не успел он попасть в штрафбат, легким испугом отделался. Победа! Все добрые! Небось уже своих догоняет»[8].

А это писал Григорий Бакланов в повести «Пядь земли». Друга главного героя победа от штрафбата спасла. Опубликована повесть была в 1959 году.

Писатель Юрий Бондарев, так же как Симонов и Бакланов, не знал о том, что тема штрафбатов «закрыта» на пятьдесят лет.

В его повести «Тишина» есть такой эпизод. Вернувшийся в Москву офицер-артиллерист встречает в ресторане своего командира, которого считает виноватым в разгроме подразделения: «Уваров поставил перед Сергеем рюмку, потянулся за графинчиком, добродушно морщась, но в то же время голубизна глаз стала жаркой, мутноватой, и по тому, как он внезапно захохотал и потянулся за графинчиком, угадывалось настороженное беспокойство в нем.

– Не пью, – проговорил Сергей, отодвинув рюмку.

– Да ты что? Трезвенник? Нич-чево не понимаю! – досадливо поразился Уваров. – Встречаются два фронтовика, один не пьет, другой обижается, у третьего печенки, селезенки. Что происходит с фронтовиками? – Он накрыл своей ладонью руку Сергея, спросил с доверительным простодушием: – Может, перехватил уже. Давно здесь веселишься?

– Брось, Уваров! Ты все помнишь! – сухо произнес Сергей и высвободил руку из горячей тесноты его ладони.

Уваров с судорожной усмешкой спросил медлительно:

– Ты пьян?

– Помнишь, на станинах лежал Василенко, когда я со взводом вытаскивал орудия из окружения? Помнишь?

– Ты пьян, – через зубы выговорил Уваров и, оглядываясь, крикнул зычно: – Метрдотель, подойдите ко мне!

Он встал, застегивая китель.

За соседними столиками посмотрели в их сторону. Сергей твердо сказал:

– Если ты позовешь метрдотеля, я выйду на эстраду и скажу, что ты убийца. Я это сделаю.

– Ты что? – злым шепотом спросил Уваров, снова тяжело садясь. – Будешь вспоминать Жуковцы? Будешь перечислять фамилии убитых? Обвинять меня? Нет, милый, надо обвинять войну. Так ты можешь обвинить половину строевых офицеров, в том числе и себя. У тебя гибли солдаты? А? Гибли?

– В одну могилу врагов и друзей не положишь, – сказал Сергей с трудом.

– Братской могилы не получится. – Он глубоко затянулся дымом, чтобы перевести дыхание, договорил отчетливее: – Ты сам взялся поставить батарею на прямую наводку, не зная, где немцы. Когда Василенко сказал тебе в глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом…

– Не было этого! Вранье!

– Вспомни еще – утром танки окружили Жуковцы и прямой наводкой расстреляли людей и орудия. Всех – двадцать семь человек и четыре орудия. Но Василенко даже в болоте стрелял. А ты притворился больным и как последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей… А потом? Все свалил на Василенко – под трибунал его! Мол, он командир первого взвода, погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко погиб в штрафном.

– Вранье!

– Ты отправил Василенко в штрафной. А в штрафной должен был пойти ты.

– Вранье!»[9].

Опубликована «Тишина» была в 1962 году.

Упоминал о штрафбате и автор весьма в свое время популярного произведения о борьбе с бандеровцами «Тревожный месяц вересень» Виктор Смирнов:

«Ну что я мог сказать? На фронте с ним был бы крутой разговор с разворотом в штрафбат. Здесь же на меня глядела бесчисленная „гвардия“. Каково этой ораве остаться без кормильца?

Трудная штука – воевать в тылу»[10].

Писатель Артем Анфиногенов написал о том, за что в штрафбат мог попасть летчик: «Они долго смотрели на всполохи осенней ночи, в тревожном свете которой домысел Урпалова о летчиках-штурмовиках обретал черты правдоподобия, реальности, – как все, что способно было противостоять и противостояло вражескому нашествию.

– ИЛ не мой самолет, – проговорил Комлев. – Не нравится мне «горбатый». На ИЛ я не сяду. Хоть в штрафбат, хоть куда – не сяду.

Он под звездами вышел к своей палатке, прикорнул у кого-то в ногах…

– Духом был тверд, – строго возразил ему Глинка, с печалью глядя поверх голов. – Погиб, не повезло, – войны не знал. А ведомый выбрался, его снова на задание. Тем же курсом, на Мысхако, где сгорел командир… Да… Неприятный осадок, конечно, действует, но что можно сказать? Неустойчив оказался парень. Поддался мандражу, ну и в штрафбат… Младшой! – через весь стол обратился ББ к Силаеву. – Оставайся-ка ты у меня…

– А что, товарищ капитан, насчет нового ИЛа?

– Нового – взамен разбитого? Взамен разбитого – шиш. Взамен разбитого – штрафбат. На это ориентируйтесь, не шучу»[11].

В общем, не знали советские писатели «застойной» поры, например, известный в свое время военный писатель Александр Исаевич Воинов, о том, что штрафная тема якобы закрыта:

«Он часто вспоминал одного начальника склада на станции Сиверская, под Ленинградом. Когда гитлеровцы прорвались со стороны Луги, этот начальник решил сжечь склад, так как вывезти его уже было невозможно. А в складе лежали новые кожаные регланы, сапоги, командирское обмундирование. Летчики с соседнего аэродрома, узнав, что все добро должны с минуты на минуту уничтожить, прибежали к начальнику склада и стали просить переменить им старое обмундирование на новое, выдать сапоги и регланы. Но начальник категорически отказал. „Не могу, товарищи. Как хотите, не могу. Срок носки у вас еще не вышел. Раздам новое обмундирование, а меня обвинят в разбазаривании государственного имущества. Нет, нет, и не просите, буду действовать согласно приказу. Сожгу и составлю акт“. И он сжег склад, полный добра, составил акт и был горд тем, что имущество не досталось противнику. Когда Коробов узнал об этом подвиге чиновничьего усердия, он живо прогнал исполнительного интенданта из армейских тылов на передовую – пусть поживет вместе с солдатами, может быть, наберется ума.

За обедом в штабе армии Коробов к слову рассказал об этой истории Ватутину. Результат был неожиданный. Ватутин невесело усмехнулся.

– А вы, Михаил Иванович, оказывается, либерал, – сказал он хмуро. – Я бы на вашем месте в штрафбат его отправил»[12].

Упоминал о штрафниках и сверхпопулярный Валентин Пикуль в повести 70-х годов «Мальчики с бантиками»: «Вспомнил я тут, как бывало мне тяжело в море. Как я в сутки спал по четыре часа. Мокрый. В волосах лед. А он, гад фланелевый, порхал с эсминца на эсминец, будто воробей… там клюнет, там попьет, там побреется! Я спросил кавторанга:

– А что теперь ему будет за это?

– Если бы такой фортель выкинул ты, вышибли бы из комсомола. Списали бы с флота как несовершеннолетнего. Но этот-то обалдуй! С ним дело ясное – штрафной батальон.

– Правда, что там все погибают, как смертники?

– Не совсем так. Штрафники – не смертники, но обязаны искупать вину до первой крови. Потери в штрафбатах, конечно, большие»[13].

Юрий Нагибин в рассказе «Дело капитана Соловьева» описал историю штрафника глазами трибунальца, который его туда и отправил. Бывший капитан, лишенный офицерского звания, отбывал наказание в штрафной роте: «Я направлялся в штрафную роту, расположенную в районе Киришей, у меня скопилось много дел по реабилитации отличившихся в бою штрафников. Иные из них погибли, другие находились в госпиталях, а легкораненые использовались на нестроевой службе… До Киришей я доехал на машине, дальше предстоял санный путь. Комендант выделил мне розвальни, запряженные гнедым меринком с длинными заиндевелыми ресницами, и высоченного мрачного ездового в громадном вонючем дубленом тулупе…