Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов - Страница 43

"Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и пр. и пр."(Т. 14, стр. 381.) - писал Чехов А. С. Суворину 2 июля. А 16 июля Чехов сообщает брату Ивану Павловичу: "Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду... А гут еще лень, нежелание ехать куда бы то ни было, равнодушие и банкротство. Живу машинально, не рассуждая .. У меня нет ни желаний, ни намерений, а потому нет и определенных планов. Могу хоть в Ахтырку ехать, мне все равно". (Т. 14, стр. 383.)

Почти теми же словами Чехов характеризует настроение своего героя в последней главе "Скучной истории": "В Харьков ехать, так в Харьков. К тому же я так равнодушен ко всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, в Харьков, в Париж ли, или в Бердичев".

В Ялте Чехов, несмотря на жару и "скверное, меланхолическое настроение", усиленно работает над повестью. В одном письме он признается: "Очень трудно писать. То и дело приходится переделывать целые страницы, так как весь рассказ испорчен тем отвратительным настроением, от которого я не мог отделаться все лето". (Т. 14, стр. 396.)

"Муки творчества" заключались не только в преодолении "отвратительного настроения", проникавшего в повесть. Чехов, поставивший перед собой "непосильную задачу", работал над новой в литературе темой, над новым сюжетом. "Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность". (Т. 14, стр. 391.)

Встретилась и еще одна трудность: "Чтобы писать записки старого человека, надо быть старым, но виноват ли я, что я еще молод?" (Т. 14, стр. 403.)

Закончив повесть, взыскательный автор испытывает чувство неудовлетворенности. "История в самом деле скучная, и рассказана она не искусно". (Там же.)

"Вещь тяжеловесная, так что человека убить можно. Тяжеловесна не количеством листов, а качеством". (Т. 14, стр. 399.)

"Это не повесть, а диссертация. Придется она по вкусу только любителям скучного, тяжелого чтения, и я дурно делаю, что не посылаю ее в "Артиллерийский журнал" (Т. 14, стр. 402.) Но наряду с этими отзывами о своей повести Чехов отмечает в ней и ряд положительных сторон, главным образом новаторство содержания.

"Мотив затрагиваю новый" (Т. 14, стр. 399.)

"Она в самом деле дерьмо. Но льщу себя надеждою, что Вы увидите в ней два-три новых лица, интересных для всякого интеллигентного читателя; увидите одно-два новых положения" (Т. 14, стр. 400.)

Разрабатывая новую в русской литературе тему об идейных, философских исканиях ученого-медика, Чехов опирался на художественный опыт тех предшественников-писателей, которые создали произведения, близкие "Скучной истории" по своему философскому содержанию. И в данном случае можно установить историко-литературную преемственность между писателем-новатором и его предшественниками.

Думается, что в творческую историю "Скучной истории" надо включить такие традиционные источники повести, как "Фауст" Гете, "Ученик" Бурже и "Смерть Ивана Ильича" Л. Толстого.

* * *

В письмах Чехова второй половины 80-х годов находим много высказываний о Гете и цитации произведений великого немецкого писателя. О Гете Чехов всегда говорил с большим уважением.

В письме к брату Николаю Павловичу (март 1886 г.), где раскрывается чеховский идеал воспитанного, гуманного и эстетически отзывчивого человека, дважды упоминается Гете - как образец великого человека-художника и как автор прославленного "Фауста".

В письме к А. С. Суворину (4 мая 1889 г.) Чехов высказывает предположение, что "Экклезиаст" Соломона подал мысль Гете написать "Фауста". А в другом письме к тому же адресату (15 мая 1889 г.) Чехов отметил близкое для него, писателя-врача, органическое сочетание в Гете двух качеств - художника и ученого.

Чехов в своих письмах цитирует "Песню Миньоны" Гете и трагедию "Эгмонт".

Весь этот "гетевский материал" в письмах Чехова 80-х годов свидетельствует о глубоком понимании им Гете как ученого и художника и хорошем знании его творчества. А то обстоятельство, что большое количество высказываний о Гете сосредоточено в письмах Чехова того периода, когда созревал и развивался замысел "Скучной истории", дает право утверждать, что в числе литературных источников, близких автору "Скучной истории", был прежде всего "Фауст" Гете - первое глубокое произведение мировой литературы, изображающее философские искания ученого. Доктор Фауст - весь поглощен поисками смысла жизни. Этому подлинному ученому-искателю Гете противопоставил ограниченного педанта в науке и философии - Вагнера.

Впервые в русской критической литературе глубокую трактовку гетевской антитезы - Фауст и Вагнер - дал В. Г. Белинский в статье "Славянский сборник Н. В. Савельева-Ростиславича" (1845). Белинский писал: "Через ученость люди доискиваются истины; через ученость доискивался истины Фауст, тревожимый внутренними вопросами, мучимый страшными сомнениями, жаждавший обнять, как друга, всю природу, стремившийся добраться до начала всех начал, до источника жизни и света... Но через ученость же добивался истины и Вагнер, человек узколобый, ограниченный, слабоумный, сухой, без фантазии, без сердца, без огня душевного, прототип педанта... Вагнеров много, и они подразделяются на множество родов и видов..." (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. IX. 1955, стр. 181 - 182.)

Вот эта гетевская антитеза "учености", блестяще охарастеризованная Белинским, легла в основу чеховского противопоставления ученого-искателя его прозектору-педанту.

Чеховский педант явился разновидностью гетевского Вагнера, как и Фауст явился в известной мере прообразом чеховского старого ученого. Важно отметить, что Чехов, характеризуя своего "Вагнера" прозектора, пользуется отдельными образными выражениями, совпадающими с характеристикой у Белинского. В статье Белинского читаем: "... Вагнер ограничен и, как говорится, недалек и пороха не выдумает... Вагнер в науке видит не науку, а свою мысль и свое самолюбие. Он... садится на науку, как на лошадь, зная вперед, куда привезет она его..." (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. IX. 1955, стр. 182-183.) В повести Чехова прозектор образно характеризуется так: "...это ломовой конь, или, как иначе говорят, ученый тупица... он пороха не выдумает".

Совпадает у Чехова с Белинским еще одна, положительная сторона характеристики этого типа ученого. Белинский считает, что и ограниченные люди могут принести известную пользу науке "эмпирически и фактически", "очищая старые факты и натыкаясь на новые".

Чехов говорит о прозекторе: "Работает он от утра до ночи, читает массу, отлично помнит все прочитанное - ив этом отношении он не человек, а золото... Будущность его представляется мне ясно. За всю свою жизнь он приготовит несколько сотен препаратов необыкновенной чистоты, напишет много сухих, очень приличных рефератов, сделает с десяток добросовестных переводов, но пороха не выдумает".

Близка была автору "Скучной истории", герой которой ищет "общую идею или бога живого человека", и мысль Белинского о том, что "человек", который посвящает себя науке, не только может, должен быть живым человеком..." (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. IX. 1955, стр. 183.) Все указанные совпадения - идейные, образные, словесные - у Чехова с Белинским дают основание выдвинуть гипотезу, что Чехову была известна и близка та интерпретация идейного смысла "Фауста" Гете, которую дал Белинский в своей статье. По всей вероятности, великий русский критик помог молодому писателю оформить важную для "Скучной истории" антитезу двух типов ученых, идущую от "Фауста" Гете.

Чеховский "Фауст", как и чеховский "Вагнер", имея общие черты с героями Гете, содержит одновременно свои особенности, свои приметы, связанные с другой эпохой, другой национальной почвой.

Так Чехов, примкнув к гетевской традиции, наполнил образы своих ученых новым содержанием, выступил как новатор, обогативший старую традицию. Кроме того, Чехов, помимо этих двух основных типов ученых, вывел еще две разновидности ученого, характерные для русских университетов 80-х годов. Это - филолог Михаил Федорович, профессор-скептик, поверхностно относящийся к науке и к жизни, "помесь философии с балагурством", и докторант-виновник", которого не интересует творческая жизнь в науке; он любит (перефразируя слова Станиславского об искусстве) не науку в себе, а себя в науке; ему нужна только ученая степень и жизненные преимущества, связанные с этой степенью.