Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории - Страница 66

Преуспел царь и в новшествах по части фортификаций. Появившись в шестнадцатом столетии (а по некоторым данным еще в период Столетней войны), редуты как основная форма укреплений применялись еще три века. Они исчезли только в начале Первой мировой войны с развитием мощной артиллерии.

По мнению отечественных специалистов в области военной инженерии, именно Пётр Первый впервые применил редуты на Полтавском поле сражения как передовые опорные пункты для расстройства наступающих боевых порядков шведов. Доселе таких укреплений в полевых условиях наступательного боя на открытой местности никто не применял. Разве лишь при осадах.

Петр приказал построить всего десять редутов (шесть в линию и четыре — перпендикулярно линии первых шести). Они представляли собой четырехугольные земляные укрепления со рвами и брустверами и располагались на расстоянии трёхсот шагов один от другого. Замысел состоял в том, чтобы, измотав шведские войска на редутах, нанести им затем сокрушительный удар в полевом сражении. Так оно и произошло. Система укреплений своим перекрестным огнём нанесла шведам, и без того уступающим русским в численности, громадный урон.

Построив полки для решительной атаки, Пётр I обратился к войскам с речью: «Воины! Вот пришёл час, который решит судьбу Отечества. И так не должны Вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру вручённое, за Отечество. Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказывали. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего!»

Нашим читателям без сомнения известна знаменитая поэма Пушкина «Полтава», но это сочинение профессионального автора. А вот ещё одно произведение, написанное в те же годы костромским крестьянином и песенником Иваном Молчановым на основе канта Петровской эпохи. Оно пошло в народ и живёт до сих пор в многочисленных переделках:

Песня передаёт легенду, как пуля сбила с Петра шляпу, потом поразила под ним коня, наконец, расплющилась о нательный крест государя…

Ценой больших потерь враг всё же преодолел редутную линию, но встретился лоб в лоб с боевыми порядками русской армии. В открытой штыковой схватке и под угрозой окружения конницей Меншикова шведы были разбиты.

Они потеряли убитыми и пленными тридцать тысяч человек, наши потери не превышали и пяти тысяч. Пётр сполна взял реванш за Нарву.

В немалой степени этой славной победе способствовала изобретательность царя-реформатора, кою и нашим нынешним реформаторам всячески желаю.

Давайте ещё раз совершим экскурс в историю. И вновь во времена великих людей и деяний — в XIX век, в эпоху Наполеона.

За ходом нидерландской кампании императора Франции внимательно следила вся Европа. Страны коалиции устали от войны не меньше самой Франции. И если бы Наполеону удалось продержаться до зимы (тогда в снегу воевали разве что русские), его противники скорее всего согласились бы на достаточно затяжное перемирие. Упрочив за зиму собственную экономику, наладив традиционно сильную сеть дипломатических интриг, Франция могла к весне добиться распада враждебной коалиции.

Больше всего от такого сценария пострадала бы, конечно, Британия. Правительство, долгие годы бросавшее в пламя войны и собственные ресурсы, и всех союзников, в одночасье оказалось бы банкротом. И не только политическим: несметные миллионы, вложенные в истребление единственного реального конкурента, оказались бы выброшены безвозвратно. А государственные долговые обязательства были бы в лучшем случае заморожены на долгие годы, а то и вовсе обесценены.

Лондонская биржа ждала известий с материка как манны небесной. Малейший слух оборачивался тысячами распоряжений о покупке или продаже. Но кроме слухов, ничего не было и не могло быть: мир ещё не опутала телеграфная паутина.

Один из крупнейших лондонских финансистов — глава британской ветки банкирского дома Ротшильдов — озаботился получением надёжной информации заранее. По всей Европе стояли его кареты с лучшими лошадьми, каких только можно было тогда купить за деньги. А уж среди коммерсантов того периода истории не было равного Ротшильду по готовности вкладывать деньги в перспективные проекты.

Конная эстафета в считанные часы домчала пакет с известиями о разгроме французов до берега Ла-Манша. Там уже ждали корабли, также купленные Ротшильдом. От меловых скал Дувра новые кони понеслись в Лондон. И Ротшильд получил заветные известия прямо посреди главного торгового зала биржи.

Было ясно: ещё через несколько часов весть о британско-прусской победе дойдёт до всех. И тогда государственные обязательства, доселе обесцененные политической неопределённостью, вновь станут надёжными — следовательно, дорогими. Скупив их немедленно, можно было через пару дней изрядно обогатиться.

Именно так поступил бы в ту пору любой биржевой игрок, получивший эксклюзивную информацию. Но не Ротшильд. За ним следили тысячи глаз. Вслед за ним скупать бумаги немедленно бросилась бы вся биржа. И ему удалось бы обогатиться лишь на той незначительной доле обязательств, которые он добыл бы первым приказом на покупку.

Ротшильд представлял себе ход мыслей коллег по бирже куда отчётливее, нежели они — его. Разница в уровне рефлексии — мышления о самих мыслях — позволила ему принять решение, по тем временам совершенно неожиданное.

Принесённую депешу он прочёл в центре зала. И, лихорадочно сунув её в карман, бросился продавать все правительственные ценные бумаги, которые у него — как и у любого биржевика — к тому времени были.

Надёжность и оперативность ротшильдовой информационной службы к тому времени была общеизвестна и многократно подтверждена. Если великий банкир, повинуясь полученным сведениям, продаёт британские обязательства — значит, Британия проиграла. Избавляться от облигаций побеждённого бросились все. За считанные минуты бумаги стали ненамного ценнее той самой бумаги, на которой были напечатаны.

И тогда, повинуясь незаметному знаку банкира, десятки его тайных агентов занялись скупкой. Вскоре Ротшильд покинул биржевой зал обладателем чуть ли не всех обязательств британского правительства. А ещё через несколько часов биржевики рвали на себе волосы, узнав, от каких сокровищ только что избавлялись за бесценок.

Впрочем, это был не последний творческий манёвр легендарного финансиста. Чего-чего, а денег ему хватало и до Ватерлоо. А вот чего не хватало предельно остро — так это общественного признания.

Еврей со множеством родственников на континенте особым уважением замкнутой британской дворянской касты не пользовался. Даже несмотря на то, что его род ещё в Средние века обзавёлся титулом баронов Священной Римской империи. Сама эта империя, только что исчезнувшая под натиском всё того же Наполеона, уже не освящала своим авторитетом красный щит (rot schield!) на баронском гербе.

Ротшильд ещё раз использовал изобретательский приём инверсии. С биржи он отправился в министерство финансов. И попросил оплатить ему государственные обязательства не по номиналу, а всего лишь по той бросовой цене, по которой он их скупил. Да и то лишь потому, что правительство Британии не вправе что бы то ни было принимать вовсе безвозмездно.

Но разницу между номиналом и ценой скупки Ротшильд всё же получил. Разумеется, не деньгами. А новым — уже чисто британским — титулом, доступом в высшие круги общества и власти, возможностью в дальнейшем заключать контракты с правительством в приоритетном порядке… Да мало ли выгод может получить человек, столь неординарно распорядившийся зависимостью государства от себя!