Развод. Мать-одиночка (СИ) - Страница 1

— Собирай свои вещички и катись к тётушке! — раскраивают меня на части жестокие слова мужа. — На развод подам завтра же. А сейчас — не желаю больше видеть твою конопатую морду!

Похоже, он еле сдерживается от того, чтобы плюнуть мне в лицо. Женщина рядом с ним покатывается со смеху. Ей смешно. Ей в самом деле смешно, хотя в моих глазах виден лишь ужас и полная абсурдность происходящего.

Какого чёрта здесь происходит?.. Что с моим мужем?.. Кто эта дамочка?..

Я вроде бы узнаю её. Да…

Один раз видела её вместе с Даниилом после новогоднего корпоратива. Даня не отвечал на звонки, и я не выдержала, поехала к ресторану, чтобы узнать, всё ли в порядке с мужем, забрать его домой. И увидела их.

Тогда Даня сказал, что это просто коллега. Лиза… Вроде так её зовут.

В подтверждение моим догадкам Даня произносит, ухмыляясь в мою сторону:

— Что ты уставилась? Хочешь познакомиться с моей невестой? Ну, что ж, знакомься, это — Лизонька. И она скоро родит мне моего ребёнка. Тебе понятно? Моего!

«Моего!» — он выкрикивает это слово настолько громко, что рыжие кудряшки у меня на голове начинают трепетать как от ветра.

Точно такие же кудряшки унаследовала Яся — моя доченька. А сейчас она прячет за ними личико, не понимая, почему её папа опять орёт.

— У тебя есть ребёнок… — лопочу я, прижимая к себе маленькую рыжулю. — Есения — наша дочь…

— Ты сама-то себя слышишь, рыжая?! — вместо Даниила отвечает его «невеста». — Где тут хоть одна Данькина чёрточка?! — она бесцеремонно тычет пальцем в девочку, жмущуюся ко мне. — Это же копия ты! Даня тут даже мимо не проходил!

— Мама… — всхлипывает Яся. — Почему тётя так говорит?

— Тётя шутит… — бормочу я.

Обнимаю доченьку всё крепче, смотрю мужу в глаза. Но вижу там лишь ненависть. Ненависть — ко мне и к его родной дочери, которой я не могу объяснить, за что ей, ещё такой крохотной и невинной, уже досталось столько горя.

— Убирайтесь! Обе! — рявкает Даниил так, что я едва удерживаюсь на ногах. — Пошли вон! Грёбанные приживалки!

— Даня, очнись! — умоляю я, хотя все мои увещевания для него, конечно, как об стенку горох, но где-то же должна всё-таки существовать грань, за которую он не имеет права переступить. — Так нельзя! Куда нам идти?!

— Да мне пофиг, Ира! Хоть в подвале ночуйте! Хоть сдохните где-нибудь в подворотне! Я больше не буду терпеть в своём доме тебя и твоего рыжего выродка! Скройся с глаз моих! Уходи, Ира!..

— Ира! Ира!!! — пробивает металлическим ударом молота голос моей начальницы Любы.

За глаза её все называют «четырёхглазым монстром», потому что Люба носит очки. Но, по крайней мере сейчас, «монстр» выдернула меня из мерзких воспоминаний. И на том спасибо.

— Неярова, ты что, оглохла?! — верещит Люба, топоча толстыми ножищами по кафелю, который я так долго отдраивала.

Теперь на только что вымытой поверхности полно её следов. Придётся перемывать. Хотя чем ещё заниматься уборщице на полставки в этом захолустном кафе?

— Я тебя уже сто раз звала! — не затыкается «четырёхглазая монстерша». — Ты опять в облаках витаешь?! Учти, мне надоели твои выходки и прогулы! Вылетишь отсюда как миленькая!

Врёт она всё — нет у меня никаких прогулов. Иногда приходится брать пару часов за свой счёт, чтобы снова отвезти Ясю на очередное обследование. Но эти часы просто вычитают из моей зарплаты. И затем я их отрабатываю. Уже бесплатно.

— Что такое, Любовь Семёновна? — интересуюсь я, последний раз с грустью взглянув на свои загубленные труды. — Где-то ещё надо убраться?

— Лучше бы ты в башке своей рыжей убралась, — шипит Люба.

«Обожаю», когда мне в очередной раз напоминают про цвет моих волос, которые не принесли мне в этой жизни ничего, кроме несчастий. Даже мой бывший муж счёл яркую окраску достаточным аргументом, чтобы решить, будто Яся — не его дочь. Хотя это был полнейший бред. Кроме Даниила, в моей жизни не было ни одного мужчины.

И, конечно, уже не будет. Это ясно, как день.

Перекраситься что ли? В беспросветно чёрный, как моя жизнь. Может, дразнить перестанут… Впрочем, я уже привыкла. Почти.

— Иди, — цедит сквозь зубы начальница, — вон там один гость говорит что-то. Никто не может понять, чё ему надо.

— Чего?.. — удивляюсь я. — К гостю?.. Я?..

— «Чево-чево»! — передразнивает Люба. — Чевочка с молочком! Иди, говорю, и спроси, что этому иностранцу надо. Ты ж по-англицки вроде шпрэхаешь?

Это меня удивляет ещё больше. Я-то, конечно, «шпрэхаю» по-английски и весьма неплохо. Только на работе уборщицей мне эти навыки ещё ни разу за два года не пригождались.

— Чё рот открыла?! — снова переходит на крик «четырёхглазая». — Шуруй! Вперёд и с песней!

Хорошо хоть пинка под зад не дала. Люба и не такое может. Хуже начальницы не сыскать…

Но я держусь за эту работу, потому что без образования, без мужа, с больным ребёнком на руках меня попросту никуда не хотели брать. Тем более — официально. А мне было необходимо официальное трудоустройство и московская прописка, чтобы получать столичные квоты на Ясю — привилегий немного, но, как ни крути, шансов на успешное лечение всё-таки больше.

Так что даже если бы Люба сейчас пожелала, чтобы я исполнила танец на табуретке, я бы и на это согласилась. С меня не убудет, а свою жалкую должность всё-таки сохраню.

Выхожу в зал кафе и ищу глазами того самого иностранца. Им оказывается пожилой дядечка, лет семидесяти, который с доверчивыми напуганными глазами пытается что-то объяснить официантке Танечке. Танечка усердно кивает, но ни слова разобрать не может.

— Ой, Ирка, ну, наконец-то, — облегчённо выдыхает Таня. — Я уже не знаю, что делать. Он чего-то хочет, а я ваще не вкуриваю.

Здороваюсь с дедушкой и слышу в ответ превосходную английскую речь. Уже через пару минут выясняется, что дедуля прибыл прямиком из Лондона, сел не на ту ветку метро и вышел не той станции. Разумеется, не понял этого и стал искать улицу, которая находится вообще в другой части города.

Беру ручку и начинаю рисовать на салфетке схему, как проехать туда, куда нужно. Попутно всё подробно объясняю дедуле, естественно, на английском. Он благодарно кивает и затем ещё миллион раз благодарит, обрадованный, что его наконец поняли.

Я тоже рада за то, что помогла улыбчивому пожилому туристу, заодно попрактиковалась в языке, который стала уже забывать. А мне ведь так нравились иностранные языки. Я мечтала, что, когда вырасту, выучусь на переводчика и стану колесить по миру.

Однако суровая реальность внесла свои коррективы в мои мечты. Сначала погибли родители, и меня отдали тётушке Юле, которая взяла меня лишь из-за причитающегося мне пособия. А затем я поспешила удрать от неё, выйдя замуж за Даниила. К счастью, по любви. К несчастью, скоротечной.

Потом родилось моё солнышко — Есения, Яся, моя самая лучшая доченька на свете. А вскоре у неё обнаружили онкологию. Даня начал пить, на пьяную голову сочинил бред, что ребёнок не от него, потому что не было в их роду рыжих и, тем более, больных.

И вот… Два года спустя после того, как меня выставили с ребёнком на улицу в холод и мороз, я превратилась не в переводчицу, а в обычную разведёнку, мать-одиночку, отбывающую каторгу в кафе неподалёку от конуры, где мы ютимся вместе с Ясей и каждый день обе боремся за жизнь.

Никаких чудес. Никакой сказки. Жестокая реальность.

Хоть с иностранцем удалось чуть-чуть поболтать. Приятно.

Дедушка расшаркивается на прощание, шлёт мне лучи добра своей дружелюбной улыбкой и уходит. Ну, всё. Лимит позитива исчерпан. Пора возвращаться к мытью полов.

— Ира, ты что там застыла?! — доносится из подсобного помещения голос начальницы.

— Иду! — отвечаю ей и шагаю к дверям, за которыми меня ждут швабры и чистящие средства.