Разведенные мосты - Страница 3

Едва договорив фразу, она срывается с места и бежит к какой-нибудь стайке отдыхающих. И я уже знаю: она побудет там две-три минуты и снова ко мне вернётся, и снова начнёт высмеивать учёных.

Подошла ко мне и Ольга. Спросила:

— Вы давно вышли? Я думала, вы там, в номере, работаете. Честно говоря, работу бы уж и оставили. Вам отдыхать надо. Тут много интересных людей, есть и такие, кто читал ваши книги, я вас познакомлю.

Её тут же оговорила Регина:

— Ещё чего! Знакомить с этими… учёными сухарями. Да они заговорят. Я вас пять минут послушаю — у меня от вас голова болит.

И — ко мне:

— Не надо ни с кем знакомиться. Отравят вам отдых. Лучше от них подальше; вот как вы сегодня. Гуляете один — и на мир посмотреть можно, и шелест леса послушать; наконец, и подумать о житье-бытье никто не мешает.

Ольга ей не противоречила, а только её упрекнула:

— Ты знала, что Иван Владимирович здесь, а мне не сказала.

— Ах, Ольга! Да зачем тебе наше тихое спокойное общество? Мы с ним гуляем, две минуты говорим, а десять молчим. Успеваем рассмотреть и домики возле дороги, и как луна летит в облаках, а там в вашем обществе?.. Гвалт сплошной. Всяк говорит, срывается на крик и старается перекричать другого… Ну, я-то уж знаю эту вашу публику. У вас страсть говорения забила в душе всякие другие чувства. Если бы вашего брата к нам на сцену — из него мой последний режиссёр Припрыжкин соорудил бы таких типов… Но только вот беда: такие-то типы зрителей не интересуют. Они бы разбежались все из театра.

— Знаю я твоего Припрыжкина. Ходила на ваш спектакль. Уснула на второй же сцене.

Ольга не спорила с Региной, а говорила с ней мягко и с лёгким юмором. Видно было, она привыкла к постоянным критическим пассажам подруги и не позволяла себе раздражаться по их поводу. Не выработай она такой тактики, их союз давно бы распался. А он, этот союз, был им необходим. Они одиноки, жили рядом и в случае нужды помогали друг другу. Их дружба была скреплена не столько симпатией, сколько привычкой и сознанием невозможности потерять друг друга. Это был тот редкий случай, когда существа, абсолютно противоположные по взглядам и по всему складу психологии, были, тем не менее, так тесно скреплены, что ни у той, ни у другой даже мимолётно не являлась мысль жить розно. Так, наверное, сосуществуют живые организмы, например крокодилы и птички, склёвывающие у них во рту пищу, застрявшую в зубах.

Как один день пролетели две недели в прекрасном университетском доме отдыха. Совершенно новые и порой яркие впечатления ворвались в мою жизнь так неожиданно и прошлись горячим утюгом по мрачной пелене, окутавшей меня после смерти Надежды. Но вот я вернулся домой, открыл дверь квартиры, и моя новая мрачная действительность вновь пахнула на меня со всех углов. Бродил по комнатам, заглянул в кухню, в ванную, и то ли после бескрайних лесных просторов и морозного воздуха, в океане которого я невесомо парил на лыжных прогулках и во время вечерних моционов, то ли от каждой вещи, напоминавшей мне Надежду, я почувствовал тесноту и тяжёлый дух. Сел за письменный стол, устремил взгляд в окно и думал: «Долго ли я ещё буду пребывать в состоянии уныния, в той бескрылости и удручающей пустоте, когда тебе ничего не хочется и ты ничему не рад?».

Три или четыре дня я не выходил из дома, вяло перебирал листы рукописи, — в то время я писал роман «Филимон и Антихрист», — перечитывал записки в блокнотах. Лица, персонажи и даже главные герои в голову не возвращались, а что до сюжета или до композиции — я и совсем не видел ни начала, ни конца, и уже не представлял, чем я намеревался закончить роман, какие мысли, идеи надо было закольцевать в конце. Вновь и вновь вспоминались слова Пушкина: для писания стихов необходимо душевное спокойствие. Впрочем, на этот раз эти слова не совсем точно отражали мою жизненную ситуацию: я вроде бы и спокоен, и мне не о чем волноваться. Надежду не вернешь, она теперь навеки упокоилась и лежит на кладбище рядом с нашей дочкой Леночкой. И я уж им помочь не могу, да они и не требуют никакой помощи. И, может быть, — и я был уверен: так оно и есть! — их души теперь у Бога, и он, конечно же, растворил перед ними врата рая, а ты пока ещё пребываешь на земле, и будет день, когда твоя душа соединится с ними, и тогда уж настанет для тебя жизнь вечная… Так о чём же и беспокоиться?.. Пиши свой роман, и делай его так, чтобы он был полезен людям. Зато Бог и одарит тебя вечной жизнью в раю.

Словом, думы, думы… Они покидают меня лишь ночью. Слава Богу, сплю я крепко, и во время сна мой мозг освежается.

Через три или четыре дня мне позвонила Ольга Леопольдовна, пригласила на блины. При этом сказала:

— По вечерам ко мне часто заглядывает Регина, и, если она заявится, вы не смущайтесь.

Я не спеша, по морозцу, меняя один вид транспорта на другой, направляюсь со своей Полярной улицы в центр Москвы на улицу Чернышевского. Вспоминаю наш отдых в Подмосковном лесу, и в мыслях всё больше путается образ Регины. Я уже написал выше: крокодил и птичка; они с Ольгой и действительно сильно напоминают сообщество этих столь не схожих живых существ. Регина вот уж давно не работает, Ольга ссужает её деньгами. И, как мне рассказывала Надежда, выделяет ей внушительную сумму. Ольга получает зарплату заведующего кафедрой — это пятьсот рублей. Кроме того, пишет рецензии, даёт письменные консультации, и нередко солидные, по заказу министерств, облисполкомов, руководителей больших строек. По одной только стройке Байкало-Амурской магистрали она раз десять писала внушительные консультации. Железная дорога проходит по лесам, по горам и болотам. Ольга — крупнейший специалист. Она исходила-изъездила едва ли не все болотистые места Сибири и Зауралья. Её мнение важно каждому, кто уткнётся в болотистую впадину или низину. И за всё она получает деньги. А к тому ж и книги у неё выходят едва ли не каждый год. Словом, это не женщина, а золотой Клондайк или сибирская Алмазная трубка. И если крокодил только для птички раскрывает свою зубастую пасть, то Ольга Леопольдовна для всех и открыта, и готова одарить по-царски. Я знаю её лет двадцать и могу свидетельствовать на Библии: она — такой человек.

Но вот я и приехал. Звоню, и Ольга открывает мне дверь. Приветствует звонко, почти детским голосом, всплескивает руками, кланяется — она и всегда так: приветлива до степени восторга.

Регины у неё нет, и я этому обстоятельству очень рад.

Однако мы ещё не садились за стол, вспоминаем только что отлетевшие дни нашей жизни в лесном раю — раздаётся звонок. И, как ветер, как черноморская волна в лихую непогоду, врывается Регина.

— Я слышу запах твоих блинов, ко мне в форточку идёт мужской дух; ах, Ольга! Решила без меня править бал! Не выйдет! Нет, нет — у тебя ничего не выйдет.

И ко мне:

— Иван Владимирович, помогите же мне раздеться!..

Я помогаю ей снять роскошную и легкую, как пушинка, шубу, — кажется, это очень дорогой мех из редкого зверька шиншиллы, и торжественно, как королеву, веду к столу, где, расставляя тарелки и всякую снедь, уже трудится Ольга.

— Ты пришла кстати — помогай же мне.

— Я гость, а ты хозяйка. Вот придёшь ко мне, и тогда я буду накрывать на стол, а сейчас хлопочи одна, раз у тебя нет прислуги.

И с ходу, без остановки говорит о днях, проведённых нами в лесу, о том, как «на этот раз там было всё плохо, холодно, неуютно».

— Регинушка! — останавливает её Ольга. — А когда тебе было там хорошо? Я уже вот лет двадцать, как таскаю тебя в наш прекрасный дом отдыха, и ты всегда недовольна. Честное слово, больше ни разу не возьму тебе путёвку. Обещала взять тебя в Пицунду — и туда не возьму.

Регина перехватывает тему, наклоняется ко мне:

— Вы, как я слышала, бывали с Ольгой в Пицунде. Ну, скажите: правда ли, что там уж так хорошо?

— Да, да, в Пицунде не только хорошо — там удивительно, как хорошо! Но теперь уж я бы туда не поехал; не хочется бывать там, где отдыхал с покойной женой. Я после её смерти даже и на даче ни разу не был.