Разведчики - Страница 12
Дмитриев знал, что я не успокоюсь, и меня опасался. Но есть бог на свете, не дожил Дмитриев до конца войны. Последний раз я видел Дмитриева, когда он в Берлине в подземной станции метро снимал с гражданских немцев кольца и часы, я как раз со своими разведчиками мимо него проходил. Я подошел, вырвал из его рук кисет, куда он складывал «свежие трофеи», и все вернул немцам. Дмитриев хотел что-то возразить, но поглядел на меня и Шевакулева и вовремя осекся. А минут через десять в метро потоком пошла вода, выпущенная немцами из шлюзов реки Шпрее, и бывшего комбата Дмитриева среди тех, кто не потонул и смог выбраться наверх, не оказалось.
Потом мне два моих разведчика сказали, что видели труп Дмитриева на рельсах, еще до начала потопа, видно, кто-то его из своих в спину застрелил… Почему к нему командование проявило «либерализм», я не мог понять, ведь он, скажем, не был Героем Союза или последним ветераном из первого состава дивизии, но факт остается фактом, под армейский трибунал он не попал, а от божьего суда не ушел.
Иногда происходили странные вещи, за мелочь могли бойца осудить на пребывание в штрафной роте, а на «крупные дела» смотрели сквозь пальцы. У нас один командир роты, бравый парень из Воронежа, напился и после боя изнасиловал немку и потом расстрелял ее вместе со всей семьей. Его арестовали, отправили в трибунал, пошли слухи – то ли ротного приговорили к расстрелу, то ли дали 7 лет лагерей. Прошла пара месяцев, он к нам полк прислал письмо, написал, что служит в другой дивизии, на прежней должности, мол, его сам Калинин помиловал… Все эти трагические эпизоды происходили только по причине пьянства. Когда я летом 1945 года попал служить в знаменитую 150-ю стрелковую дивизию генерала Шатилова, бравшую рейхстаг, то за год службы было 196 случаев, когда по пьянке военнослужащие стреляли друг в друга и убивали.
Ваше право этой цифре не верить, но тогда, я прекрасно помню, сколько комиссий всех рангов трясли дивизию, и везде фигурировало именно это число ЧП со смертельным исходом, и в итоге дивизию расформировали.
Какое вооружение было в разведвзводе?
Автоматы, пистолеты, штык-ножи, гранаты. Ручных пулеметов у нас не было. Многие бойцы взвода воевали с немецкими автоматами, и я тоже воевал трофеем. Вещмешки у разведчиков были набиты патронами и гранатами, там не то что консервной банки, крошки хлеба внутри не было. Только боеприпасы.
Еще у меня всегда был за поясом пятнадцатизарядный трофейный бельгийский пистолет. Когда в полк прибыл, мне начбоебит выдал бракованный ТТ, он бил на полметра влево от цели. Был у меня еще очень красивый кортик в серебряных ножнах, все ребята говорили, что он морской. Мимо нас в Белоруссии как-то вели колонну пленных, и ветром одному из немецких офицеров задрало край кителя, и я увидел кортик. То ли его плохо «обшмонали» при пленении, то ли оставили холодное оружие как старшему офицеру, не знаю, но я вошел в строй пленных, снял с него этот кортик, и он мне в дальнейшем не раз хорошо послужил.
Для проведения разведпоисков разведвзводу придавались части усиления?
Если вы имеете в виду полковую роту автоматчиков, то в 941-м СП она использовалась как обычная стрелковая рота и на подмогу разведке оттуда бойцов не направляли. Из «посторонних» в поисках участвовали только приданные нам саперы.
Дивизионная разведрота действовала отдельно от нас, совместных разведпоисков не было, только разведка боем. Командовал дивизионщиками капитан Рожнов или Рожков, точно не помню, а взводными в разведроте дивизии в конце войны были старший лейтенант Николаев и лейтенант Кузьмин.
Примеры наиболее удачного и неудачного разведпоиска.
Начнем с неудачного. В январе 1945-го перед самым наступлением в разведку пошли двенадцать человек, отделение старшины Кулика («старшего»). Немцы устроили засаду и всю группу перебили в пятидесяти метрах от своих траншей. Наша группа шла на задание в маскхалатах, состояла полностью из опытных разведчиков, но, видимо, кто-то выдал себя голосом или еще какая-то незадача приключилась, но в ту ночь никто назад не вернулся. Через двое суток, когда начался общий прорыв, через поле боя, устланное нашими убитыми при атаке, приполз с отмороженными пальцами на ногах… старшина Кулик. Его сразу забрали в СМЕРШ и стали выяснять, как он уцелел и что случилось с разведгруппой. Кулик рассказал о засаде, и что когда немцы добивали раненых, он притворился мертвым, и в него не стреляли. Я пошел к полковому капитану-«особисту» выяснить про старшину, а он мне сразу: «Я все знаю, что у тебя во взводе творится, ты лейтенант своим языком болтаешь много. Начальство критиковать мастак. Смотри, договоришься до трибунала». «Речь не обо мне сейчас, я про Кулика спрашиваю». – «А что твой Кулик, все убиты, а он живой? С ним мы без тебя разберемся. Ты лучше о своей шкуре подумай». Через сутки этого капитана убило при бомбежке, а Кулика куда-то увезли дальше на следствие, и что произошло с ним в итоге, мы так и не узнали. Пришел в полк новый особист, но такая рожа, что я сразу понял: этого спрашивать бесполезно, он ничего для нас узнавать не будет…
А наиболее удачный поиск? Наверное, поиск зимой сорок пятого года, в Польше. Комдив, генерал-майор, приказал немедленно добыть «языка», мол, позарез нужен, и со всех полков в поиск пошли разведгруппы. Меня вызвал к себе Максимов: «Так вот, сукин сын, чтобы без «языка» не возвращался! Приказ комдива!»
Пошли впятером в час ночи на участке первого батальона, договорились, что дадим сигнал по возвращении – два выстрела из пистолета. Надели белые маскхалаты, добрались до немцев и залегли на морозе в засаде, до немцев еще метров сто, выбираем подход, в надежде «достать» кого-нибудь из немецкой траншеи, одним словом, все идет по старому избитому и проверенному сценарию. Вдруг видим три тени, сначала идут в рост, а потом поползли в сторону наших окопов. В воздухе сразу зависли несколько осветительных ракет. Кто-то их них нас заметил, немцы стали стрелять по нам, мы открыли ответный огонь и сразу кинулись к ним. Один из немцев ранен в ягодицу, второй в руку, а третий прошит автоматной очередью, видно, что не жилец, и я его добил из пистолета. Подхватили раненых немцев и потащили к себе, а там «нейтралка» метров семьсот, с двух сторон поднялась стрельба, настоящее светопреставление. Мы спрятались за каким-то бугорком, перевязали раненых немцев и все-таки без потерь выбрались к своим. Уже в нашей траншее налили одному из «языков», офицеру, немного водки, мол, «пей давай! согрейся!», а он отказывается, боится чего-то. Один из разведчиков выпил эту водку на глазах у пленного, и тогда немец тоже «причастился», хлебнул водочки.
Отправили «языков» в штаб дивизии, и уже на следующий день моим разведчикам вручили по ордену Красной Звезды, но мне тогда никакого ордена не дали. Оказывается, немец-офицер дал очень ценные сведения о расположении танковой дивизии, стоящей без горючего на нашем участке.
А что Вас командир полка так «ласково» назвал?
А он ко мне всегда так обращался – «сукин сын». Я как-то в Польше его ППЖ на трофейном мотоцикле прокатил по плацдарму, и кто-то из старших офицеров посмеялся над полковником, мол, ты старый хрыч, а молодой лейтенант с твоей бабой катается, гляди, еще отобьет у тебя девку. И тут началось, после этого Максимов меня с трудом терпел и, возможно, даже ждал, когда я на тот свет отправлюсь.
Из всех Ванек-взводных, находившихся в полку, только командир взвода разведки постоянно в контакте с комполка, получает от него задачу, докладывает о выполнении. Да еще у нас в полку штатного переводчика не было, так что на допросах пленных переводил обычно я. В затишье взвод разведки охранял штаб полка и полковое знамя, и вновь я поневоле постоянно Максимову мозолил глаза.
И на Одере терпение Максимова кончилось, и он решил от меня избавиться. Мы были выведены в тыл, где тренировались перед предстоящим наступлением. Ширина Одера вообще-то не больше двух сотен метров, но немцы открыли дамбы, и река разлилась на 4 километра. На тренировке присутствовал командир дивизии и представитель разведотдела подполковник Соколов. На тренировках мой разведвзвод имитировал захват плацдарма, переправились на двух автомобилях-амфибиях по 16 человек в каждой, через широкое озеро, и пошли дальше, а там три километра сплошного болота. Дошли до заранее оговоренной на учениях точки – задача выполнена, мои солдаты устали и измотались, как последние собаки, и я отпустил их в расположение взвода, а сам пошел к штабу полка, где должен был состояться разбор учений. Подхожу к штабу, и тут на меня Максимов набросился: «Где взвод?» – «Отпустил». – «Сукин сын! Твою мать! Кто тебе разрешил?! Комдив приказал повторить переправу! Да я тебя!..» И приказал комполка снять меня с командования разведвзводом и турнуть из полка. Подполковник Соколов при всем этом скандале присутствовал и встал на мою защиту: мол, до Берлина осталось 70 километров, дайте лейтенанту спокойно довоевать, но Максимов был непреклонен и потребовал, чтобы я на месте написал какую-то бумажку – что-то вроде «рапорта с просьбой о переводе. На мое место тут же прислали штабного старшего лейтенанта, но он вернулся уже через полчаса и сказал: «Я к этим бандитам больше не пойду, хоть под трибунал отдавайте. Они мне угрожают, говорят: Да ты кто такой? да мы тебя сразу пристрелим!» И сразу за ним в штаб полка пришли шесть моих разведчиков, все те, кто имел звание старшины, и обратились к комполка: «Товарищ полковник, если лейтенанта не вернете, то мы уйдем из взвода разведки в стрелковые батальоны. Считайте, что у вас разведки нет. И штрафной нас пугать – только время зря терять на разговоры». Максимов вообще озверел от такой наглости, заорал: «Вон отсюда! И ты, сукин сын, тоже!».. Шутов с замполитом его потом успокоили, приходит ко мне ПНШ-2 Дмитриев и сказал, что полковник отменил свой приказ, и я остаюсь во взводе разведки… Максимов больше меня в открытую не доставал, я повода не успел дать, служить под его командованием мне оставалось совсем немного. И после штурма здания полиции Берлина, где мой взвод потерял 2/3 разведчиков убитыми, когда Максимов узнал, что я лично расстрелял всех пленных офицеров, то меня не арестовали за самосуд. А может, просто не успели, поскольку я угодил с ранением в голову в госпиталь, и когда меня выписали, то дивизия уже отправилась на Восток. Но когда в мою новую часть, в 150-ю СД, прислали из моей бывшей 265-й СД характеристику, подписанную командиром полка Максимовым, то там были следующие слова: «…морально разложившийся офицер, замечен в пьянках с личным составом взвода….» и так далее, «только самое хорошее», хотя я никогда на фронте не пил, да и мои разведчики сильной любовью к спирту не отличались, по крайней мере перед поиском никто во взводе стаканами водку не пил.