Разведчик - Страница 51

— Как д'Артаньян, что ли?

— О да, как д'Артаньян! А ты читал Дюма?

— Ну, еще бы, — говорю. — В детстве под подушкой держал.

Правда, когда я первый раз прочел, мне из всей их компании больше всего Атос понравился. Хоть и граф. Ну а когда второй раз начал читать, там уже другие выводы пошли. Идеологически грамотные.

Ладно.

Вломились мы с этим мушкетером к попу — он, по-моему, как раз над картами, только не топографическими, а игральными, засыпать собирался — растолковали, чего нам от него требуется. Точнее, я растолковывал, а Жиль меня перебивал. Но кое-как объяснились.

Иллирии нас выслушал и удивленно так спрашивает:

— И для чего же вы пришли ко мне? Вот те раз!

— А к кому же? — спрашиваю. — Не к Каре же.

Поп на меня посмотрел, ничего не сказал, вылез из-за стола, подошел к двери, распахнул и как заорет:

— На башне! Сигналь господину барону: «Срочно в замок!»

Я в окошко глянул — на башне полыхнуло и вверх здоровенная красная ракета ушла.

Повернулся, посмотрел на француза… Ну и он на меня.

— А что я, — говорю. — Ну, не знал. Бывает.

— Аулей, я думаю, скоро появится, — говорит поп. — А пока…

— Понял, — киваю, — не дурак, — и француза за плечо тяну. — Ком, — говорю, — мусье Жиль. Пройдемте-ка.

— Куда?

— Как куда? — удивляюсь. — В столовку для личного состава. Будем тебя на убой откармливать.

Повара замковые со времен Кариного кухонного наряда меня очень сильно зауважали. И то сказать — статус мой для самого загадка, а уж для них и подавно. Плюс к тому — подвигов за мной уже накопилось на три наградные, сами считайте: «языка» приволок, да непростого — верная медаль, дракона сбил — это, правда, пополам с рыжей. Ну и, главное, черного колдуна завалил — тоже, правда, не в одиночку, но это уже местных не касается, с кем я там шашни разводил, важно, что Иллирий сей факт подтвердил — пришибли и именно того, кого надо было, — а это уже и на орден тянет.

Кстати, думаю, а в самом деле интересно — есть у местных какие такие наградные знаки? По идее, должны быть. Но, с другой стороны, кто его знает, как у этих феодалов мозги повернуты, что они за награду посчитают? Хорошо, если просто на шею блюдце повесят — ходи, мол, красуйся, или к ручке королевской приложиться допустят, как у того же Дюма. А вот если железяку какую на бок прицепят и в приказном порядке таскать заставят?

А еще, помнится, был такой орден — Подвязки, — тут уж и вовсе сраму не оберешься.

Ладно, думаю, в случае чего… И вообще, размечтался ты, старший сержант. Подумаешь, колдуна шлепнул. Тут этих колдунов черных, похоже, как комаров. Нерезаных.

— Не будешь ли ты любезен, дорогой… — начинает Жиль.

— Сергей, — говорю. — И… Ты сначала суп дохлебай, а потом и говори.

— Серж?! Замечательно. Да, и я желал спросить, Серж, у тебя. Ты давно здесь?

— Совсем недавно, — отвечаю. — Без году неделя.

— Как?! А-а, понял. И, понимаешь, я очень-очень сильно хотел знать, что есть нового в мой, наш мир?

— А ты-то сам, — спрашиваю, — давно здесь?

— Де… да, дев-ятый месяц, с ноября 43-го.

— Черт, — говорю. — Так ты, наверно, самого главного не знаешь. Союзники в твоей Франции высадились.

Зря я это сказал. То есть не зря, но надо было все-таки дать ему суп доесть. А так он, бедолага, суп расплескал, побледнел, закашлялся.

Я через стол перегнулся, хлопнул его по спине — он так кашлянул, что галушка, или чем он там подавился, через всю столовку в угол улетела, — выпрыгнул из-за стола, подскочил ко мне и давай трясти:

— Повтори! Повтори, что ты сказал!

— Да успокойся ты! — ору. — Вот уж… темпераментная нация. 6 июня 1944 года союзные войска высадились во Франции, в Нормандии. Второй фронт открыли. А у нас Белоруссию освободили и Украину почти всю. К Польше вышли.

— Й-йе… Ура… Vive la Fran ce!

Француз меня выронил и начал по столовой носиться. Правой рукой беретом размахивает, левой — автоматом. Ну, думаю, только бы он от радости палить не начал. А то камень же кругом, как пойдут рикошеты лупить — хватай мешки, вокзал отходит!

Обошлось. Петь зато начал. Я сначала не узнал, слова-то незнакомые, зато мотив… Встал по стойке «смирно», «шмайссер» к груди прижал и подпеваю:

Aliens enfants de la patrie!…

Гимн, как-никак.

И тут Арчет заходит. Как увидел нас с французом — замер на пороге, чуть меч не выронил.

— А-а… Что случилось-то? — выдавливает. Я ему рукой машу — не мешай, мол. Потом.

— В чем…

Тут Жиль его увидал, подскочил, облапил, перетащил на пару метров — и все это, не переставая петь, — и дальше кружиться пошел.

Арчет от неожиданности аж заморгал.

— А… Что с ним?

Я куплет допел, выпал в команду «вольно», дух перевел.

— Не обращай внимания, — говорю. — Радость у человека.

— О да! — кричит француз. — Я рад. Я очень-очень сильно рад. Друзья… За это…

— Эй, — говорю. — Ты ж при исполнении.

— За свободу Франции…

— Ну, раз за свободу Франции… Арчет, где б нам шнапсика немного, в смысле… этого…

Белобрысый усмехнулся понимающе так.

— Будет, — пообещал и испарился. Где-то в районе кухни.

Я и глазом моргнуть не успел, а он назад с бутылью плетеной и тремя кружками глиняными.

— Вот, — говорит. — Вазольское красное. Пятилетней выдержки. Лучше только у барона есть.

— Ах, — вздыхает Жиль. — За это надо было бы пить мое лучшее «бордо», которое еще дедушка…

— Ничего, — говорю. — Выпьем еще и за Бордо, и за Шампань с Провансом. А пока и это сойдет.

Помню, под этот Новый год мы немецкую праздничную посылку раздобыли, и там, среди прочего, бутылка шампанского была. Все честь по чести — «Франсе Шампань». Ну и Витя Шершень его открывать полез. А он же — деревня, полтора класса образования, хоть немецкие мины курочит лучше любого академика. Короче, шампанского он до этого в глаза не видел, а потому откупоривать начал, как поллитру. И откупорил. А оттуда ка-ак шибанет!

Витя завизжал, бутылку отбросил — решил, как потом выяснилось, что это не бутылка, а граната такая у немцев появилась, нового образца. В общем, полземлянки в пене, а в бутылке осталось только что по донышкам разлить. Может, конечно, поэтому оно мне не показалось, просто не распробовал, но только на вкус — кислятина с пузырьками.

Арчет бутыль откупорил, разлил по кружкам. Встали, сдвинули — Жиль слезы беретом утирает.

— Я… Мы… За свободную Францию.

— И за победу, — дополняю. — Во всех мирах.

Приняли. Арчет по новой налил. Я на него, было, покосился, а потом думаю — да что, в самом деле, в этой плетенке ладно если полтора литра наберется. На троих, считай, по пятьсот на рыло, причем хорошего красного вина — градусы абсолютно не чувствуются.

Хотя… Помню, нас в мае одна селяночка тоже так приветила — наливку на стол поставила. Тоже — в пасть льется, словно вода из родника, и голова как стеклышко. А захотел встать из-за стола — оп-па, ноги-то и не держат. И напарничек чего-то в уголке свернулся.

— А теперь, — начинает Жиль. — Я хочу…

— Я тоже хочу, — встрял Арчет. — Мне, парни, очень по душе этот ваш обычай — пожелания произносить. И я тоже хочу пожелать, чтобы мы… чтобы у нас…

— В общем, — говорю. — Будем жить! Пей, лучше все равно не скажешь.

Выпили.

— А сейчас, — снова начинает француз.

— А сейчас, — объясняю, — третий тост. Молча. За тех… За тех, кого с нами нет и никогда уже не будет.

Приняли. Арчет последний раз по полкружки нацедил.

— Ну… а это…

— Это, — перебивает Жиль, — мы наконец поднимем за то, что даже под этим небом, под этим солнцем бывают такие встречи. И пусть же их будет еще много у каждого из тех, кто сидит сейчас за этим столом.

— Зер гут. Допили.

— Ну вот, — говорю. — Отметили.

— Ви? — удивляется Жиль. — Это не есть праздник. У нас, в шато, когда мы празднуем, мы ставим большой, на всю улицу стол, ставим еду, вино, играет оркестр, и мы…