Разведчик - Страница 22

Только под утро мне наконец сон приснился. И то — не отцы-командиры и даже не зануда Светлов, а тот лысый тип, который меня в черном замке вербовать пытался. Интересно, думаю, на кого ж он меня вербовал? Зайти, что ли, спросить?

Лысый опять целое представление устроил. Стоит на фоне пламени, халат свой черный словно крылья растопырил, пальцы крючками согнул и бормочет:

— Ты мой. Ты мой. Ты все равно придешь ко мне. Поздно или рано, но ты все равно вернешься ко мне.

— Никаких проблем, дядя, — говорю. — Буду в ваших краях — обязательно зайду с визитом.

Тип аж подскочил.

— Где ты? Где ты?! Где ты?!

Вот заладил. Что за сон дурацкий.

— Да здесь я, — говорю, — сзади. Под халатом.

От этих слов лысый так завизжал, словно у него под халатом действительно скорпион сидел и как раз сейчас его в задницу ужалил. Сорвал халат и топтать принялся.

Мне даже смешно стало. Ладно, думаю, раз указаний от начальства получить не удалось, так хоть комедию посмотрю. А то ведь когда еще кинопередвижка в этот замок заедет.

— Ладно, — говорю, — дядя, не порть материю. Пошутил я. На самом деле я у тебя на голове сижу, в волосах прячусь.

Тут уж лысый взвыл, как будто ему ножом брюхо распороли.

— Где ты?! Как ты укрылся от моей Силы?! Кто ты есть?!

— Я же тебе уже один раз говорил, дядя. Старший сержант 134-й стрелковой дивизии. Что, так трудно запомнить?

— Я доберусь до тебя, — шипит.

— Ага, — говорю. — Вот давай посмотрим, кто до кого раньше доберется?

— Ты бросаешь мне вызов?! — орет. — Ты смеешь?!

— Какой вызов, дядя, — усмехаюсь. — Я тебе даже гранату без чеки бросить пожалею.

— Я… Я…

— Ну ты, а дальше что? Знаешь что, — говорю, — дядя. Надоел ты мне со своими воплями. Шел бы ты в ад к приятелям-чертям, а я дальше спать буду.

Лысый еще громче взвыл, пламя его охватило — и пропал. А я проснулся.

Выглянул из-под покрывала — рыжей не видать, — потянулся за одеждой. Черт, думаю, в таком рванье не то что на задание идти — до ветра сбегать неудобно.

Оделся все-таки пока в эту рвань, скатился к колодцу, умылся — с бородой, думаю, срочно что-то делать, надо, — и только к грузовику шагнул, как оба караульных, новые, я их еще не видал, стеной передо мной выстроились.

— Нельзя.

— Вы чего, — спрашиваю, — совсем очумели? Это ж мои грузовики.

— Велено никому не подходить.

— Правильно, — говорю. — Мной же и велено.

— Нам приказали никого не подпускать.

— Кто приказал-то?

— Старший ратник.

— А он где?

— В караулке отсыпается после ночной стражи. Черт, думаю, если этот старший ратник не Арчет, а, скорее всего, это не Арчет, то, если я его подыму, он меня так покроет — в точности как я бы на его месте. Ну а что делать? Аулея будить? Совсем не хочется.

Ладно, думаю, сейчас я вам проверку бдительности устрою.

— Вам к какой машине приказали никого не подпускать?

— Чего?

— К какому ящику на колесах не подпускать велено?

— К этому, — и на полуторку показывает.

— Ну, вот и стойте себе, — говорю. — А мне второй гроб нужен.

И, пока они в своих немытых головах эту мысль прокручивали, я себе спокойненько в кузов «студера» влез.

Порылся, подобрал себе комплект формы — гимнастерка, правда, офицерская, ну да нашивки потом перешью. А вообще можно было бы и с лейтенантскими погонами пофорсить — местным-то все равно, хоть штаны полосатые нацепи.

Нижнее белье тоже переодел, только сапоги и ремни свои оставил. Хром — это, конечно, вещь, но скрипу от него…

Жаль, камуфляжа никакого нет.

Прицепил кобуру, выскочил — эти двое все еще стоят, пялятся. Тоже мне, охраннички, ППС. Некому вас в чувство привести, в божеский-то вид.

Ладно, думаю, черт с вами, стойте. Не до вас.

Пошел Кару искать. Хоть и очень сильно не хотелось мне с ней связываться, но про нее я хотя бы твердо знал, что минимум один раз она на территорию противника проникла, да еще с конем и даже «языка» обратно приволокла. «Язык», ей, правда, тот еще попался.

Поднялся в левое крыло, где Аулей с семьей квартировал, и как раз на Матику наткнулся.

— А где, — спрашиваю, — Кара?

— Вон по той лестнице вверх, — показывает. — Только она, наверно, спит еще.

— А что, будить ее раньше времени нельзя?

— Нужно, — вздыхает. — Решился бы кто на это.

— Ну, один герой, считайте, нашелся.

Взлетел я по этой лестнице, постучал — тишина. Постучал сильнее — а дверь возьми, да отворись. Тут-то я глаза и вытаращил.

Рыжая себе спит вовсю, раскинулась на кровати — покрывало с одной стороны, подушка с другой, волосы рыжие до пола свисают. А ночнушка на ней — мне б через такую ночнушку на план немецкого наступления полюбоваться, живо бы Героя получил, хотя там вид куда менее замечательный — и вдобавок задралась.

И улыбается во сне.

Пару секунд я на нее смотрел, потом пулей оттуда выскочил, дверь захлопнул, спиной к ней привалился. Ну, Кара, думаю, ну, рыжая, ну шпринг-мина. Если кто меня в гроб обратно загонит — то только она.

Ладно. Спокойно, начинаем считать… на четыре вдохнул, на шесть выдохнул, дрожь унял, развернулся — и в дверь сапогом. Сейчас, думаю, ты у меня проснешься.

Пять раз ударил. На шестой только ногу занес — дверь распахивается, а за ней рыжая, в той самой ночнушке.

Нет, думаю, врешь, не отвернусь. Но покраснеть покраснел.

— И долго еще, — спрашиваю, — спать собиралась?

Прежде чем ответить, Кара потянулась так томно, зевнула и только после этого ответила:

— Пока не разбудят.

— Ну вот, — говорю, — я тебя не просто бужу, а, считай, по тревоге поднимаю. Живо одевайся, и чтоб через пять минут внизу была.

Скомандовал, поворачиваюсь и только ногу над первой ступенькой занес, как рыжая от двери:

— А что это ты на меня так странно уставился?

Спросила, как в спину выстрелила.

Я медленно развернулся, посмотрел на нее — странно.

— А что это ты, — спрашиваю, — полегче одеться не могла?

— А зачем?

— Да так, — говорю, — прохладно ведь.

— А мне, — улыбается, — вовсе не холодно. Даже жарко.

И прежде чем я успел хоть глазом моргнуть, подняла руку — и р-раз — упало это воздушное одеяние невесомой кучкой вокруг ее замечательнейших ножек.

Еле отвернуться успел.

— А что это ты, Ма-алахов, на меня взглянуть боишься? Я что, не нравлюсь тебе?

— Нравишься, — сквозь зубы цежу, — очень даже нравишься.

— Тогда зачем ты отвернулся?

Слышу, ближе подходит.

— Мне очень приятно, — шепчет, — когда мной, моим телом восхищаются.

Я на всякий случай зажмурился и еще руками глаза зажал, для надежности.

— Ну а что будет, — выцеживаю, — если я тебя сейчас об стенку размажу?

— А тогда, — и голос у нее сразу заледенел, — мой отец вздернет тебя на самой высокой башне замка Кроханек.

— Этого ты добиваешься?

— Да!

Тут уж я развернулся и в глаза ее желтые уставился. И ни на что, кроме тех глаз, уже внимания не обращаю. А они огнем полыхают.

— Ах ты… ты… тьфу!

Крутанулся и посыпался вниз по лестнице. Даже не оглянулся ни разу.

— Чтоб через пять минут, — снизу ору, — была внизу. Одетая.

Ну, думаю, послал же бог напарницу.

Спустился во двор, привалился к стене — черт, думаю, нервы ни к черту, тьфу, опять заговариваться начал. Выматериться, что ли? Я вообще-то после второго ранения зарок дал — ни слова. И пока держал. Ну уж очень хочется. Черт, какая все-таки жалость, что не курю. И выпить, как назло, нечего. Хлопнул бы сто грамм, глядишь, и полегчало.

Да уж, полегчает после такого. Да и какие сто грамм перед делом?

Ладно, думаю, зато теперь все точки и запятые расставлены. Она меня ненавидит, я ее… тоже люблю. Да так, что взял бы и пристрелил на месте, стерву рыжую.

Ничего. Зато спину мою она в бою беречь будет больше, чем свою собственную. Я уже один раз такое видел — двое солдат у нас в роте, что характерно — земляки, не то что видеть, слышать один другого не могли, глотку были готовы перегрызть из-за взгляда косого. А потом одного ранили, причем так, что не видел никто, кроме второго. И этот второй его из-под обстрела выволок. А когда его спрашивают: «Ша…», короче, ты чего, ты ж его больше фрицев ненавидел, он глазами сверкнул и отвечает: «Мой враг — никому его не отдам».