Разработка - Страница 5

Над столом дрожал воздух. Кто-то запел «Там вдали за рекой». Подхватили хором – и получилось очень душевно, как на студенческих посиделках. Гости уже ели по-семейному, плюнув на манеры и этикет. Кто-то вкусно облизывал пальцы, причем не себе, а соседке, кто-то радовался, что горячий бараний жир стекает с подбородка прямо на итальянский шелковый галстук ручной работы. При этом – странное дело – никто не становился похож на загулявшее новорусское быдло.

Между тем Юнгеров поймал взгляд симпатичной тридцатипятилетней дамы в смелом декольте – а демонстрировать ей было что. Явно будучи уже навеселе, она хулигански провела язычком по верхней губе, глядя Юнкерсу прямо в глаза. Александр Сергеевич ринулся к ней, схватил рукой за шею, запустил пятерню в густые золотистые локоны и поцеловал крепко. В этой крепости, однако, было не очень много эротики, скорее больше ощущалась благодарность к былой страсти – уже погасшей. Почти.

– А вот Лариса… Она… Когда-то, когда еще на бензоколонках не хватало бензина, мы лихо подъехали к заправке, где она работала королевой. И я увидел в окошечке красивую женщину, которая плакала и от этого была еще красивее… Выяснилось, что и до этой бензоколонки, у самого Смольного расположенной, бандюги добрались, А мы тогда очень не любили бандитов, потому что сами были ими… Денис и его люди сумели уладить вопрос без стрельбы… Помнишь, Денис, ты ворвался в какой-то офис и ногой пробил «одиннадцатиметровый» прямо в голову какому-то уроду?

Денис заломил бровь, вспоминая, и неуверенно спросил:

– Это, кажется, на Рубинштейна было?

Юнкерс пожал плечами, продолжая смотреть Ларисе в глаза:

– …Так пох… Бог с ними, с бандитами этими. Я о другом. Когда меня с Лебедева дернули в лагерь на этап – я, сидя на корточках, вдруг увидел, как ты, Лариса, стоишь на перроне – на грязном, заплеванном перроне, – плачешь и крестишь меня… Крестила, по-моему, наоборот, неправильно, но какая разница, листва все это… И вот ты тогда на перроне – а я не ждал, не знал… В общем, и это тоже дало мне силы выжить. И я рад, что ты есть, что ты здесь, рад всему, что было…

У Ларисы, ныне директрисы очень крупного модного магазина, глаза набухли слезами. Они с Юнгеровым никогда не клялись друг другу в верности и… В общем, отчасти и ее сексуальные похождения за время отсидки Юнкерса (а ему, конечно же, рассказали) решили судьбу бурного некогда романа. Но – только отчасти. На самом деле Александр Сергеевич ни с одной женщиной вместе долго не выдерживал – даже с самой-самой. Он эту свою черту знал и, когда она проявлялась, чувствовал комплекс вины, раздражался, причем раздражение выплескивалось именно на ту, которая в данный момент находилась рядом…

Лариса хорошо понимала Юнгерова, иллюзий никогда не строила, может быть поэтому и спала легко с другими мужиками, пока он сидел. Слова, публично произнесенные Александром Сергеевичем, значили для нее очень много – это было словно прилюдное объяснение в любви, словно возведение ее в некий особый статус. Почти что в статус бывшей жены. Кстати, Лариса была замужем – все время знакомства с Юнгеровым. Разводиться она не собиралась, ее муж, шофер-дальнобойщик, был хорошим человеком и очень любил сына. Ну и жену, конечно, тоже. Нет, жену он почти боготворил. Юнкерс еще раз посмотрел Ларисе в глаза – и в этом взгляде было столько всего, что сидевшие рядом даже притихли. Александр Сергеевич постарался улыбнуться:

– Мы, Ларисон, недавно с тобой поругались крепко на одну производственную тему… Подраспустила ты девиц в своем магазине – им из-за маникюра уже некогда клиентами заниматься… И будем ругаться еще… Но… То, что я сказал до этого, – главное. Оно перевесит все. Спасибо тебе.

– А может, я до сих пор по ночам в подушку плачу? – не без вызова, полушутя-полусерьезно тряхнула волосами Лариса. Заодно и грудями атмосферку всколыхнула – мужики же вокруг были не слепыми.

– Нужен я тебе! – попробовал отшутиться Александр Сергеевич. – Вокруг молодые ухажеры… Ты ж в цвету вся!

– Дурак ты! А я… я тоже рада всему!

– Ну и ладушки, ну и мир… Свои же люди! Да, чтоб ты рожи не корчила, скажу: если б ты тогда на перроне на коленях стояла – не поверил бы в искренность.

– Это почему?

– В восторженность не верю.

– Ну и дурак!

– Дурак не дурак… Лариса, ты всегда для меня останешься особенной. Только с тобой можно было нарушать все заповеди Божьи одним махом! А помнишь, как в мастерской у художника… Ты напилась тогда и, голая, танцевала под «Вологду». Я с тех пор эту эротическую песню спокойно слушать не могу! «Девять с половиной недель» погулять вышли.

– Спасибо тебе, Санечка, хороший мой.

Чтобы не заплакать, Ларисе пришлось залпом выпить полфужера крепкой граппы – она перебила грусть.

А Юнгеров уже ухватил за щеки бывшего своего одноклассника Вадима Колесова:

– Вадик, дружище Ва-а-дик! Чего притих – обожрешься! Вадик – наш капиталист. Не барыга, не делец – капиталист. Ходячий капитал. Если пропустить графики и диаграммы, то увидим его суть. А суть такая: когда меня этапировали в уральские леса, через пару месяцев на Урал прибыл и Вадик! Он тогда еще такими деньжищами, как сейчас, не ворочал, но в пищевой промышленности вес уже имел солидный. Так вот: приехал Вадик на Урал, ходил по колено в говне и по горло в проблемах, но… Местные пищевики популярно объяснили местному ГУЛАГУ, что будет, если в лагеря, например, перестанут поставлять в долг подсолнечное масло и крупу. В итоге меня резко перестали трогать, согласно каким-то там (а на самом деле я очень хорошо знаю – согласно каким) указаниям. Сначала трогать перестали, потом перестали обращать внимание… Из уха в ухо передавали: «Не трожь Юнгерова, а то на Урал снова страшный Вадик приедет – как комиссар». Милый ты мой, я ведь знаю, я очень хорошо понимаю, каких это тебе нервов и сил стоило… Потом, помнишь, у тебя еще документы украли, и ты с такими матюками до Питера добирался! Эх! Дорогой ты мой теоретик капиталистической законности…

– Чего уж там, – шмыгнул носом в громадную хрустальную пивную кружку польщенный Колесов. – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

– Твоя правда, дружище! Мы же с Вадиком двоечниками на одной парте с первого по десятый… А это дорогого стоит… В десятом мы мечтали о сигаретах «Антарктида» – они были с жутким таким белым фильтром, и ввиду полной неприемлемости цены казались нам верхом шика… Все было: педсоветы, двор, салюты и драки на них… Потом – вихрь перемен, первые ларьки, ушел госстрах, пришел братаноужас. Мы не думали – не успевали, дрались за жизнь и помогали друг другу, и все понимали, как легко не дожить, и поэтому не говорили об этом… И мы дожили. Дожили! Теперь вон там, у окошечка, стоит специальный короб, в котором поддерживается определенная температура и влажность. В этом коробе – сигары со всех концов света. Скатанные вручную, между прочим. Проблема в том, Вадим, что мы с тобой их не любим и не курим. И «Антарктида»-то наша – она была повкуснее.

– Сто пудов! – согласился Вадим и тут же вынул из кармана пиджака кожаную книжку с золотым обрезом, что-то черканул в ней. – Я дам задание – найти «Антарктиду»… ящик – и привезти.

– По рукам!

С другого конца стола Денис, краем уха услышавший что-то про Антарктиду, крикнул:

– Если к пингвинам надумали – меня не забудьте!

– Тебя забудешь, как же… Себе дороже.

Между тем гости начали уже и местами меняться, и кучковаться по интересам – Крылов, тот присоседился к Ларисе и завороженно смотрел на ее шею, чтобы не упираться взглядом в грудь, а та в ответ кокетливо поводила плечами – да, мол, между прочим, очень даже и…

А хозяин имения все говорил и говорил. Но говорил складно, грубо, но романтично. Его слушали с человеческими улыбками. Он тронул всех: и сотрудника ФСБ, который сначала стеснялся больше всех, а потом (через триста граммов) перешел на мат и уже на нем только и изъяснялся, причем никому это слух не резало; и директора небольшого магазина, который много лет назад оказал Юнгерову такую услугу, что… черт возьми… и сказал, что за это ему ничего не надо; и своего тренера, который когда-то вытащил пацаненка Сашу с набережной и начал учить азам жизни, которого – единственного на свете, Александр Сергеевич называл ШЕФОМ; и водителя, который всегда молчал, а если уж что происходило, говорил: «Дела!» – что равнялось длинной нобелевской речи (этот водитель был когда-то танкистом, во время войны в Приднестровье подбил что-то не то, и его объявили в розыск как преступника. Юнгеров его принял и спрятал и верил в него, как в Луну, – в том смысле, что она никогда никуда не денется с неба); и еще очень-очень многих…