Разноцветные континенты (С иллюстрациями) - Страница 25

- Ты врешь! - вдруг тихо сказала Рита. - А ну вас всех!

Она вскочила и выбежала из комнаты.

А я был настолько счастлив, что чуть не пустился плясать.

- Я слышу, черт возьми! Я тоже слышу! Не такая уж я бездарность!

Теперь у меня была одна задача: по возможности скрыть это от Виктора Васильевича. Передо мной открывались блестящие перспективы: не зная о том, что я слышу, Воробьев не станет передо мной закрываться, и я его прослушаю. Первый из всех! Посмотрим, что скажет на это Борька Махонин.

Блокироваться наглухо я еще не умел, но стоп-контроль освоил довольно прилично. Задачка «не думать о белом медведе» была мне вполне по плечу. Вся трудность сводилась к тому, как скрыть прослушанные уже мысли. Раз я их принял и понял, значит, и Воробьев их тоже поймет. Собственно, никаких секретов я узнавать не собирался, мне даже не приходило в голову, что желание мое некрасивое. Для меня это была просто трудная техническая задача: прослушать Воробьева так, чтобы он этого не заметил. О своих подозрениях и страхах я уже давным-давно позабыл.

На следующей автогенке я сидел весь как наэлектризованный.

- Что-то ты напрягаешься сегодня, - сказал мне Виктор Васильевич. - И слишком часто щелкаешь выключателем. Так недолго и поломаться. Ну-ка, расслабимся. Установка: «У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо». Начинай. «У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо. Я уверен в себе, мне ничто не грозит, я способен за себя постоять, и мне нечего тревожиться». Ну вот, опять защелкал! Что с тобой, Андрюша?

А я смотрел на него с ужасом: Воробьев говорил мне все это, не шевеля губами. Значит, он уже знает?

- Прекрати щелкать немедленно!- рассердился Виктор Васильевич.- Или я уйду из класса. Что такое, на самом деле! Ну разумеется, мы с тобой давно уже не разговариваем вслух. Ровно две недели. Что в этом странного?

От растерянности я позабыл о перебивке и сидел с раскрытым ртом.

- Ай-яй-яй!- засмеялся Виктор Васильевич.- И ты, Брут, решил меня подслушать. А ведь подслушивать нехорошо! Разве мама тебе этого не говорила?

«Вы-то подслушиваете»,- подумал я.

- С твоего ведома, милый мальчик. Это в корне меняет дело. Ты был честно предупрежден. Ну что ж, если тебя это до сих пор тревожит, давай займемся блокировкой. А то ты все выключатели поломаешь в своей бедной головке. Помнишь, две недели назад мы учились думать- о двух, о трех вещах сразу и тебе это показалось неинтересным? А между тем суть абсолютной блокировки связана именно с этим. Представь себе…

Господи, до чего это было просто! А я-то так мучился! Честное слово, чуть не заплакал от досады. Берется основная мысль и берется фоновая, любая. Ну, например, «Я африканский жираф». Затем фоновая «опускается», и между нами глухая стена.

- «Я африканский жираф»- очень мило, - сказал Виктор Васильевич (я продолжаю для простоты говорить «сказал», на самом деле он ничего мне не говорил вслух, мы сидели друг напротив друга совершенно молча), - но тут, Андрюша, вот какая сложность. Ведь я-то этот ключ знаю. А раз уж знаю, все расшифровывается элементарно… Нет, нет, не трудись подбирать ключик в моем присутствии. Уж если тебе так не терпится от меня отгородиться, займись этим дома, на досуге. И помни: фоновая мысль «забывается» только понарошку… помнишь, я тебе объяснял. Забыть ее по-настоящему ты не имеешь права. Кстати, это стоит труда, и немалого. Ну, раз уж надо… В этом желании ты, к сожалению, не одинок. Такие виртуозы, как Борис Махонин, меняют ключик каждые пятнадцать минут.А Олег Рыжов… но это уже высший класс… так он вообще не опускает фоновую мысль для верности, а продолжает ее развивать, думая при этом о другом. О чем, не знаю. Наверное, о чем-то более существенном. Но вот какой казус иногда получается: развитие фоновой мысли дает иногда блестящие, совершенно неожиданные выводы… а основная так и чахнет в полуподвале.

Виктор Васильевич говорил еще что-то, но я его уже не слушал.

Боже мой, какое же я почувствовал облегчение, когда сразу после урока поднялся на лифте под купол и там, чувствуя себя в одиночестве, придумал себе прекрасную блокировку: «Печальный демон, дух изгнанья…»

В столовой я гордо прошел мимо столика Дмитриенки, чувствуя себя закованным в сталь и бетон. Ну-ка, подступитесь ко мне! Славка был настолько изумлен, что не успел вовремя зачехлиться, и я прослушал его сбивчивый шепоток:

«А наш-то, наш-то… дым из ушей валит!»- «Оставь ты его, что он тебе дался?» - ответила ему Лена.

А Черепашка в этот день не спустилась к обеду, и я сидел в гордом одиночестве. Бедняжка, она не умела думать о двух вещах сразу!

Вернувшись в комнату, я долго смотрел на себя в зеркало и остался доволен. Особенно мне понравилось выражение моих глаз- ясное и спокойное. Но только я успел подумать об этом, как сразу же мне стало стыдно. Спецкурс давал себя знать: появилась привычка гнать от себя ненужные, недостойные мысли.

Вдруг что-то остро кольнуло меня в сердце - как толстой иглой, я даже испугался. Но это была не физическая боль: со мной так бывало и раньше - от жалости к маме или к отцу. Сейчас я чувствовал (сам не знаю, каким образом, но чувствовал определенно): с мамой и с отцом все в порядке. Так что же тогда? И снова кольнуло. Потом я почувствовал такую сильную боль в плече и ключице, что у меня потемнело в глазах.

«Черепашка моя!»- подумал я и кинулся в ее комнату.

Черепашка сидела в кресле невидимая и горько плакала.

- Ну что за манера!- сказал я, превозмогая боль.- Какое удовольствие плакать, если ты себя не видишь? Все равно что умываться в темноте. Включись немедленно!

- Я тебе… не телевизор,- всхлипывая, возразила Ритка.- Я, может быть, не хочу, чтоб меня видели…

- Долеталась? - спросил я.

Вместо ответа послышались новые всхлипывания.

И боже ж ты мой, как у меня заломило плечо! Я чуть не взвыл от боли.

- Я, кажется, руку сломала,- сквозь стон и плач проговорила Черепашка.- Разбилась вся… не удержалась…

Скривившись,я прислушался к себе. Нет, руку я однажды ломал, болит не так.

- Ты что? - с испугом спросила Черепашка: я ее не видел, но она-то видела, как я гримасничаю.

- Спокойно, - ответил я. - Сиди и не двигайся.

Я знал, что мне делать. Я думал об этой боли, не прогоняя ее прочь, я вдумывался в нее, вызывал ее на себя всю. И словно бетонная балка обрушилась мне на плечо, тряхнула, придавила, проволоклась, оставив жгучие ссадины…

Я стиснул зубы и, обливаясь весь ледяным потом, прислонился к стене. «Бедная Черепашка,- повторял я про себя,- бедная Черепашка, как же ей было больно… Сидела и плакала одна, пока я упивался своими достижениями. А если бы она разбилась совсем, что бы тогда со мной было?»

Когда я открыл глаза, оказалось, что я сижу на полу, а Ритка, уже совершенно видимая, стоит надо мной и тянет меня за руку.

- Вставай же, ну вставай! - упрашивала меня Черепашка.

Я осторожно высвободил руку и поднялся. Знобило, шатало.

- Что, обморок? Обморок? Ну скажи, что ты молчишь? - спрашивала Черепашка, заглядывая мне в лицо.

- Я… ничего… - проговорил я с трудом. - Как ты?

Она махнула рукой:

- Да что ты, все сразу прошло! Я так испугалась. Ты сделался весь белый. С тобой это часто бывает?

- Нет, в первый раз, - ответил я.

- Дроздову надо сказать! - И Ритка метнулась к двери.

Я ее остановил: так будет лучше, чтобы она ничего не узнала.

- Я сам скажу. Только ты уж больше не летай в одиночку.

- При чем тут я?- возмутилась Черепашка.

- Действительно, ни при чем,- спохватившись, ответил я.- Ну ладно, пойду, полежу, а то голова что-то кружится.

Вернувшись к себе, я снял рубаху; плечо и спина у меня были в багровых и синих полосах, и чувствовал я себя так, как будто меня вытащили из-под колес самосвала.