Размышления о Кристе Т. - Страница 17

Эй, Юстус! — кричит она.

Эй, Кришан!

Да, говорит она, жить у моря…

В последнее время, говорит Юстус, она, должно быть, часто размышляла об этом проклятом ясновидце, к которому тогда угодила. Тот вроде бы предсказал ей: вы рано умрете. Это засело в мозгу, и ничего нельзя было поделать.

Может, я найду что-нибудь об этом в бумагах, которые он мне принесет. Для него, говорит он, еще не настала пора в них копаться.

По правде, эта пора не настала и для меня. Как только Юстус ушел, я села читать и весь день не могла оторваться, а дойдя до конца, снова начала с начала, тетрадь за тетрадью, записку за запиской, рукопись за рукописью в той последовательности, в какой они были написаны. При этом я сравнивала каждую фразу со своими воспоминаниями. До предела обескураженная, я хотела отказаться от своего замысла и — что было бы естественней всего — отдаться на волю скорби.

Но я — о чем говорилось раньше — уже не была вольна в своих решениях. Докопаться до неизвестного наследия фигуры, выскользнувшей из сознания потомков, — это может оказаться редкостной удачей. Когда на шее у тебя висит завещание живого человека — речь идет не о потусторонних предметах, — это редкая неудача, так мне тогда казалось, и двусмысленность слова «избавляться» ничего в ней не просветляла: я избавляюсь от нее, я отодвигаю ее в сторону, а она неудержимо заполняет имя, которое я для нее приготовила: Криста Т., сама же я тем временем должна справиться с горьким сознанием, что жизнь есть жизнь, а бумага — бумага, слабый отпечаток. Кого бы это не обескуражило?

Уж лучше тогда отбросить скорбь, взять ее, всерьез восстановить перед нами, давно забытую, образ из давних дней, уж лучше тогда позволить себе удивление: что она действительно существовала. Уж лучше тогда принять его, это пожелтевшее наследие: то, с чем не справилось время, мы доверим нашим мыслям. Ибо в мыслях мы уже давно наблюдаем, как ее гонит к определенной цели, как цель манит ее, хотя она все еще сопротивляется. Мы же, наблюдатели, презрительно выпячиваем нижнюю губу, поскольку находим ее замысел, который она наверняка осуществит — общеизвестно, что неразумные замыслы человек всегда осуществляет, не спрашивай только как и не спрашивай, какие отговорки он придумывает для себя самого, — итак, мы находим ее план сомнительным. Видите, это уже называется «план», хотя пока это не более как слух, прошедший по деревням: в Нигендорфе поселился один, так он все насквозь видит. Высокомерно хмыкнуть и уйти своей дорогой, досадно только, что этот слух возник или достиг меня именно сейчас. То есть? Уж не хочешь ли ты?..

О хотении не могло быть и речи. Вот только в эти дни она — как бы это поточней выразиться? — была слаба и податлива на сверхъестественное. Рецидив, констатирует она. Пусть рецидив, что с того?

И тут она слышит — ведь к чему человек стремится, то он непременно услышит, — что собирается группа. Шествие пилигримов, говорит она фрау Крегер, но та ее не понимает. Скоропостижная смерть одной женщины, которой «енерал» из Нигендорфа предсказал близкое несчастье, очень повысила его акции. Самое время отправиться к нему всем страждущим и обремененным.

Есть еще место? — спрашивает Криста Т. словно невзначай. Тогда бы я составила вам компанию. В жизни надо повидать всякое. Это отговорка для себя самой.

Подобие фургона, ни свет ни заря. Папаша Фукс — у него неизлечимая болезнь. Уже упоминавшаяся Крегерша — та, верно, надеется услышать что-нибудь про своего без вести пропавшего мужа. Тощая фрейлейн Финсен, она уже изрядно поотцвела, ей разве что нечистая сила поможет найти жениха. Еще несколько человек такого же рода. Все удивлены, но самую малость. С чего это учительша выбралась к «енералу»? Вряд ли у нее какая-то хворь, в деревне знали бы. Может, несчастная любовь? Или болезнь отца? Тот усыхает день ото дня, а она очень любит старика. Фрау Крегер вздыхает. Не каждый христианин несет свой крест напоказ всему свету.

Районный центр. Если кто хочет выйти, еще не поздно. Это адресовано мне, я же знаю папашу Фукса. Ему вроде бы по нраву, что я пропускаю его слова мимо ушей. Похоже, они все не прочь, чтобы я с ними ехала. Ick glцw ja doar nich an — я в это не верю. Слова Крегерши. Ick ook nich — я тоже нет. Баста.

Потом пошли незнакомые деревни: Герен, Козеров. И то место, где в лесу лежит и дотлевает противогаз, об этом мы уже говорили, когда нынешний день был далеко впереди, теперь он придвинулся вплотную. Она думает: нет, не думает, а видит, как раздвигается занавес перед картиной, которую она давно избегает, только на сей раз она видит ее в другом ракурсе из положения вне картины, видит застрявший в снегу грузовик с боеприпасами, себя самое в кабине, а метрах в двух — маленький холмик, у холмика — сверток, немного мяса, немного костей, немного ткани, все это постепенно заносит снегом.

А вы, фрейлейн, часом не увильнете? Фрау Крегер всегда очень четко выражает свои мысли. Нет, почему же… Кстати, говорят, что он предсказывает чистую правду.

Wat de Generool seggt hett — что рек «енерал».

А вдруг она просто-напросто его выдумала? Ведь если бы его не было, его следовало бы выдумать, потому что он был ей нужен. Вот только у нее не хватало духу выдумывать, но об этом в свое время. Итак, он был, он действительно появился, но осторожности ради был тотчас снова упрятан за ироническую реплику: «Что рек „енерал“.

Не угодно ли вам будет подойти поближе, фрейлейн?

То, что подошло ближе, не было просто любопытством, просто верой в чудеса, просто готовностью упасть ниц перед сверхспособностями другого, и собеседник, австриец, отставной генерал-полковник, которому помогала молодая, робкая женщина в баварском платьице, — этот человек сразу все угадал.

Он предложил ей сесть лицом к свету, так они все делают. Сам он сел спиной к окну и видится только неясным силуэтом, так начинается всякое шарлатанство, всякая исповедь и всякий допрос.

Как вас зовут? Студентка, если не ошибаюсь? Вот видите. Впрочем, это не относится к делу. В такое время года и не на занятиях? Или теперь каникулы начинаются раньше, как почти все?.. Он смеется. Ну да, каждому человеку нужен порой внеочередной отдых.

Она не успела еще до конца разглядеть комнату, прочесть настенные изречения, которые все говорят о скудости человеческих сил, не изучила цинковые кружки на полке, а он уже знает все, что хотел знать.

Он просит ее показать ему руку, ей это кажется безвкусицей, может, ей вообще лучше уйти? Генерал сразу угадал ее мысль, душевное движение проникло до кончиков пальцев. Вот видите, говорит он. Никаких других ухищрений ему не надо. Он так в себе уверен, что может пренебречь привычным реквизитом своего искусства: кофейной гущей, картами… Вообще-то он гадает и на кофейной гуще, и на картах, она это знает, и он, ловя ее взгляд, чуть заметно пожимает плечами: видите ли, фрейлейн, люди хотят, чтобы их обманывали. Но вы… Тот, у кого столь отчетливо выражены линии руки… А ты ступай, холодно говорит он своей жене.

Ваш отец, если не ошибаюсь, занят в интеллигентной профессии. И он хороший отец. Умный, искусный во всем, включая ручные поделки. Жив ли он? Да, жив, хотя, как вы сами понимаете, человеческой жизни положен предел… Кроме вас, еще двое детей. Только одна сестра? И очень любимая, это ясно видно. А касательно второго, — прошу усвоить, что в мире, с которым я имею дело, существуют не только выжившие, не только рожденные дети.

Так я и думала: выкидыш. Родители хотели скрыть это от нас, но я всегда что-то подозревала.

Генерал доволен.

Кстати, фрейлейн, а известно ли вам, что для вас имеет большое значение смена фаз луны? Что именно ей вы обязаны своей тягой к юго-восточной линии? Впрочем, в вашем юном возрасте эта линия еще не могла так отчетливо проявиться. Позже, когда вы устроитесь на жительство в каком-нибудь большом городе, в Дрездене к примеру, вы, думается, вспомните обо мне…