Разлука [=Зеркало для героя] - Страница 2

…Глаза ее говорили больше. Он понял и приблизился к ней: „Вера, я люблю тебя и прошу тебя стать моей женой“».

Сергей слушал из последних сил.

— «Они стояли рядом, молодые и одухотворенные». — Автор покраснел, но дочитывал. — «Девушка повернула к нему свое лицо, он наклонился и поцеловал ее в губы». — Кирилл Иванович снял очки, закрыл тетрадь, сказал: — Писав эту повесть, я пережил все те чувства, о которых здесь говорится: любовь, страх, ненависть. Болела голова. Не мог спать несколько ночей. Я человек обычный, и если переживаю такое, значит, тысячи и тысячи людей поймут и проживут то же, что и я.

— Все? — спросил Сергей. Встал.

— И последнее, — сказал отец. — Понимаю, что подобный финал может вызвать нарекания, но, по моему убеждению, цель искусства — предложить выход из тупика, уверить читателя в том, что справедливость торжествует всегда, в любом случае. Если человеку однажды доказать, что у его идеи никогда не будет будущего, человек умрет. А положительный финал убедит читателя в том, что борьба его во имя родины осмысленна и верна. Все.

— Давай пять. — Сергей пожал отцу руку. — Молодец. Приедем, я глазами посмотрю. — Раздернул шторы, впустив в комнату поток солнечного света. — В общем, так. Билеты я заказал, дачу снял. От Москвы сорок минут на электричке. На сборы три дня. Навещать поначалу будем не часто: Дашка пошла в музыкалку, но выходные все твои.

Кирилл Иванович пожал плечами. Выдохнул что-то вроде «да!».

— Батя, кончай, — сморщился Сергей, — я обещаю: приедем, прочтем. Ты как будто бы писатель, я как будто бы читатель.

— Переезда не будет, — сказал отец, сжав кулаки. Сидел прямо.

— Почему? Потому что Сереже не понравился папин роман? Сколько ты читал? Больше трех часов. Сережа сидел и слушал. Тебе же не понравилась моя диссертация.

— Повесть здесь ни при чем. Я читал, нимало не заблуждаясь на твой счет. Ты и твои друзья — люди конченые, это вне обсуждения. Это — для молодых, для тех, кому необходим идеал в будущей жизни. Вера — вот кардинальный вопрос каждого поколения. Идеал надо предложить молодым, иначе вы оставите их с одним «ура!».

— С каким «ура!»?

— С таким. Раньше в России как пели? «Так за царя, за Родину, за веру мы грянем дружное „ура!“». Царя, слава богу, скинули. Веру отменили. Мы как жили? За что умирали? «За Родину, за Сталина!» Перед смертью кричали. И победили с этим. Теперь Сталина убрали. Что осталось? За Родину, ура!.. А Родина для вас что? Звук. Родина в опасности, но вы глухи.

— Ах, в опасности, тогда сдаюсь! — засмеялся Сергей.

— Вы разучились страдать и любить. Вы объединяетесь не для того, чтобы созидать, а для того, чтобы смеяться над бедами и ошибками Родины. Ваше единство в критике того, что сделано и делается. В насмешках. В анекдотах. Следовательно, в разрушении.

…А сейчас, в настоящий ответственнейший момент, каждый гражданин обязан определить свое место в борьбе, а не в отношении к ней.

— Бать, прости, я забыл, что ответственнейший момент! — вставил Сергей.

— Вам дали возможность знать все точки зрения на тот или иной предмет, и вы потеряли стержень. Вы сошли с дороги, вы забыли о цели, вы не знаете, что такое цель! Ты сам на глазах превращаешься в шута! — Отец встал.

— «Да, я шут, я циркач, так что же!» — спел Сергей. Картинно прошелся по комнате.

— «Пятьсот тысяч гектаров плодородных земель, — зачитал отец, нервничая, волнуясь, — потеряно из-за постройки одного только Рыбинского водохранилища!.. Сто девяносто городов, более пяти тысяч деревень и сел: Малово, Плес, Кинешма, Юрьевец, Корчево на Волге погибли безвозвратно и вместе с ними русская культура, создававшаяся веками!»

Я не писатель и не стремлюсь, но смысл и боль ты должен был понять! Ты мертвый человек!

— Ме-о-о-ортвый! — проорал Сергей.

— Ничтожество, нищий и убогий человек!

— Батя, а ты кто такой, прости, пожалуйста?! — Сергей вдруг разозлился по-настоящему. — Эти твои гидростанции, это кто строил? Я? Это я «ура» кричал, когда топили твои города и села? Извини, пожалуйста, меня тогда не было. Это вы все в энтузиазме портачили, теперь самим страшно. Ты, Кирилл Иванович, как наша киска: нагадит и нападает, чтоб не наказали! Я «мертвый» человек! Ты сыну можешь такое сказать, умница какая! Тарас Бульба! Я тридцать восемь лет выдавливаю из себя это твое «ура», потому что стыдно, батя, неумно сначала всерьез строить, а потом всерьез писать лабуду про спасенную Россию!

— Счастливая мать! — Отец плакал. — Она не увидела, какого подонка…

— Я не мог быть на похоронах! — заорал Сергей. — Я физически не мог прилететь, повторяю по слогам! Нашел подонка! Я приехал за тобой, потому что отец, потому что страшно: сегодня здоров, завтра неизвестно!

— Всю свою жизнь, — плакал отец, не сдерживаясь, — я отдал труду! И люди, жившие со мной, не заслужили ни одного худого слова! Мы умирали за вас, мы строили для вас новую жизнь!

— «Нам нет преград!» — проорал Сергей. — А нам их и не надо!

— Ты враг, — сказал отец, — ты настоящий страшный враг. Я прошу тебя уйти.

— Не волнуйся. Уйду и уеду. Я враг, я шут, я мертвый человек. Будь здоров, Кирилл Иваныч. — Поклонился в пояс. — Многие лета! Спасителям отечества!.. Что ж ты из меня говно делаешь?! — Ушел, треснув дверью.

Кирилл Иванович не обернулся. Включил лампу, надел очки, убрал с лица слезы. Собрал в стопку тетрадки с рукописью, сложил в конверт. Надписал: «Москва. Союз писателей СССР».

Новые песни

В зале ДК «Шахтер» было шумно и очень тесно. Со сцены молодежь говорила в полный голос, а вернее, пела через динамики, от мощи которых закладывало уши, как в самолете. На авансцене висел прозрачный куб с эмблемой «Рок-лаборатория», «Р-Клуб», что означало, видимо, «Рок-клуб».

Сергей стоял у стены и через головы впереди стоящих молодых людей, которые раскачивались и размахивали руками, пытался разглядеть происходящее на сцене. Зал свистел, улюлюкал, казалось, что концерт будет остановлен и зрителей выведут вон. Но ничего подобного не происходило. Молодой милиционер у входа улыбался и тоже аплодировал.

— Группа «Наутилус-помпилиус»! — объявил ведущий, и зал, притихший на секунду, опять взорвался восторженным одобрением.

— А что такое «Наутилус-помпилиус»? — крикнул Сергею сосед, высокий худой мужчина с коротко стриженными волосами, с живым, но как будто рано состарившимся лицом.

— Моллюск такой!.. Размножается, отделяя от себя щупальца.

— А… — протянул сосед и, видимо, не поняв, ухмыльнулся. Свет в зале погас, и зазвучал голос, один голос без сопровождения:

Разлука ты, разлука,

Чужая сторона.

Никто нас не разлучит,

Лишь мать сыра земля… — пел голос. Песня была старая и наивная, щемящая, казалось бы, никакого отношения к рок-фестивалю не имеющая но слушали ее в полной тишине, сначала удивленно, потом искренне, потом начали подтягивать без слов.

Сосед Сергея слушал внимательно, не следил за своим лицом, и лицо стало жалостным.

Зачем нам разлучаться,

Зачем в разлуке быть…

— Ништяк моллюски, — сказал сосед и указал на одного из музыкантов. Сергей не расслышал.

— В нашем доме живет, — перекрывая шум зала, сосед орал Сергею прямо в ухо. — Я его гонял: карбиду наберет и в сток. Вот так вернешься и руками разведешь.

— Откуда вернулся? — крикнул Сергей, чтобы не быть невежливым.

— А угадай, — просто сказал сосед. — Два года. Сегодня вернулся и сразу на бал.

Песня кончилась, зажегся свет на сцене.

Зал оживился в восторженном ожидании чего-то долгожданного.

Сергей услышал песню «Гуд-бай, Америка!» Эта песня была и про него тоже, и про его джинсовую молодость.