Разговоры со спящими - Страница 2

Трамвай… Бросается к окну с подушкой, что лежала на брюках. Звонит телефон, она кидается стремглав на прежнее место. Тишина.

Сегодня суббота, с пятницы он у меня, еще ночь, потом воскресенье. А потом понедельник. Его нет, нет, нет. Если проснется, то это «нет» начнется уже сейчас. А так он есть, есть.

Пауза, которая позволяет ей подойти к нему и наблюдать, как он спит, но ни в коем случае не тревожа кровать, используя только самые бесшумные тапочки.

Как же он любит есть! Пришел, спорол большой кусок мяса. Съел и смотрит на меня голодными глазами – мол, что на второе? У меня и первое-то было на два дня. Нет, такого не прокормить. Если он каждый день нуждается по два раза минимум, утром и вечером, в обед спасибо ресторанному бизнесу, то это рано вставать, а потом еще на вечер. А сама слюнки глотай и стели постель. Говорят, все они хорошие, пока спят. Точно ангел. Вот это точно про него. Правда, из ангельского только взгляд, когда стоит на площадке и констатирует: «Я прищел. Не ждаль?» Ждаль, конещно, тебя день и нощ жду. Какие все же большие губы, неправильно огромные, как будто неправильно прорисованные, специально, чтобы посмеяться. Как он только не заглотил меня, беззащитную, которая и пикнуть бы не успела, скатившись в его какой-то безразмерный живот? Если сложусь, то как раз по форме его пуза. А что? Придет однажды, а у меня ничего (он же без звонка, конечно, я же его денно-нощно жду), так он меня, недолго думая, внутрь себя и определит… Сперва, конечно, все будет наоборот. Пусть лучше спит, так не ест хоть. И не говорит. Потому что когда он говорит…

У спящего вырывается крик: «А-а!».

Тихо, тихо. Да что ты будешь делать! Не спит. (Берет его голову, целует, укачивает.) Баю-баю, потому что когда ты говоришь, то все вокруг замолкает, все мрет. (Нежно.) Я мру, мои цветы и кошка прячутся, тоже дохнут. Соседи вымирают. Прислушиваются, конечно, но для меня мрут. (Воспитательно.) Что ты не побрился-то, царапал меня, баю-бай. Хочешь уйти, да? К масянкам разным? Тихо, баю-баю… Уснул, кажется. Вот бы спал так вечно, а я его бы не трогала. Все тс-с, да тс-с-с… и хорошо.

Кладбище. Простое кладбище, где все, что обычно присуще этому месту – могильные памятники, ограды, столики, стаканчики с хлебушком, цветы, тополя и тишина, вперемешку с доносящимися звуками ветра, что качает, заставляет скрипеть и стонать, может быть. Смотритель – старикашка неопределенного возраста, в руках веничек, елочный букет, отряхивается от снега, поглядывая наверх.

Смотритель (капризно). Ой, да не уговаривайте меня. Не стану я убирать. Да, вчера можно было. Почему вчера можно было, а сегодня нет? Вчера был совершенно другой день. Праздник. В праздник можно многое простить. Да, и это тоже. (Громко, срываясь на крик.) Правильно. Если бы это было вчера. Не сегодня. (Кивает головой, как будто с кем-то говорит, в данный момент слушает.) Не хочу ничего слышать. Конечно, понимаю, ты пошутил, и я должен воспринимать твои поступки, в праздник они происходят или нет, не иначе как в шутку. Но разве это можно назвать шуткой? Шутка, по-моему, это то, что веселит не только тебя. Шутка… само слово такое мягкое, такое… шу-шу… Что? Не только тебя, но и всех. Но как же я? Необязательно? То есть я могу плакать или страдать, изувеченный, но шутка удалась, если все смеются? (Растерянно говорит, скользя взглядом по могилкам, что в радиусе трех метров.) А что, прямо-таки все? Ни один не сдержался? Но посудите, каково это? Ночью пошел снег. Это прекрасно. Марику тоже стало приятно, только в какой-то другой форме – он просто решил этим воспользоваться. Знал, что пройду, и шляп мне за шиворот снег! Холодный, вы не представляете! Я только что вышел, набрался тепла от чая и масляной печки, что дымит, но греет, думаю: сейчас пойду поздороваюсь. А тут шляп – и снег. И что? Вот вы так просто спрашиваете: «И что?» Промочил. На мне две майки, неделю всего ношу, новые почти, шаль намотанная, свитер грубой вязки, целая тепловая гидроэлектростанция, а тут шляп и… нет, почему ему можно, а этому нет? Не сходится у меня. У вас да, а у меня ни на вот столько. (Раздраженно и решительно одновременно.) Хорошо, если Марику хочется меня заливать, засыпать, а то подкидывать всякие скользкие штуки под ноги, пожалуйста. Но почему все нормальные, а он нет? Ему нравится быть таким, тогда и чистит, убирает пусть сам. Будет ему наказание. Не надо меня уговаривать. Я сказал: нет. Ну что это такое – вас там много, а я тут совсем один. Тем более он это заслужил. Конечно, для вас что снег, что дождь, разницы нет. Лежите и горя не знаете. Ни холод вам не мешает, ни есть не надо, ни греть чайник, ни выкраивать деньги на сигареты. Нет этих просителей, что хотят лучшего места, слез после остановки сердца. Нет этого «там-там-там». Шопен. Соната два. Та-там, та-там. Тьфу. Нет чтобы радостно. (Уверенно.) Вам лучше, чем мне. Лежите, как вечно больные гриппом с вечно постельным режимом. Да еще снегом бросаетесь. Ладно. Я же сказал уже. Ну перестаньте! Пользуетесь моей мягкостью. Скажи спасибо своим соседям.

Убирает – аккуратно веничком подметает, в какой-то момент шлепает им: «Вот тебе!» Закончив, поворачивается, идет к соседнему надгробному камню.

Лежите? Ну да, конечно, что же еще? Ничего, что у вас такой сосед. Шумный попался. Ничего, я его воспитываю. Получается? Во всяком случае, пытаюсь. (Сконфуженно улыбается, топчется на месте, не знает, то ли присесть, то ли остаться так.) Ну здравствуй, Тонечка… вот, принес тебе цветы. То есть какие это цветы, но знаешь, это такие, что мороз могут выдержать. Елочные. Я сам их из пихты сделал. Они могут всю зиму пролежать, и ничего. А те, что приносят другим, они же уже через пару дней сохнут, и птицы их на свои гнезда уносят. Так вот тебе долгий букет. Я же помню, хотя как тут не помнить, когда у тебя черным по серому: «У меня праздник. Точка. День рождения. Многоточие. Подарки. Вопрос». Ну, в смысле, три года после смерти. А подарок вот…

Пауза, помогающая смотрителю собраться с мыслями, так как этот разговор, по всей видимости, ему дается нелегко.

А после смерти начинается новая жизнь. Человек как будто заново рождается. Вон Марику только два, поэтому так и шалит. Да что с тебя взять, когда тебе два? Конечно, для него шутка – это когда трое смеются над четвертым, которому совсем не смешно. В два года всегда так! Там есть новорожденная, Ларка, ей только месяц, понимаешь, она еще грудная совсем. Когда ей будет два, она присоединится к Марику, хотя тот в четыре уже должен будет остепениться. А есть и старики. Под тридцать. Они смирные, лежат себе. Приходишь к ним, а они тебе ничего, но ты чувствуешь, как они рады. Земля как-то дрожит. И сам тоже. А ты со мной. Просто так. Не потому что мы с тобой… ла-ла-ла… или у нас с тобой родственные связи. Или еще какие?! Хорошо, что я про тебя ничего не знаю. Могилка у тебя. Без фотографии. Только две даты. Кто-то уж очень старался. Надорвался, небось? То ли сын, то ли муж, то ли просто дядя Толя. И не важно, кто был такой хороший. Тебе три, и ты для меня… ну все равно что дочь. А это подарок. (Кладет «букет» на могилку, оправдываясь.) В следующий раз куклу принесу, в три обычно с куклами. А пока на вот… (Достает из кармана горсть конфет.) В моем детстве все «Гусиные лапки» любили. До сих пор не понимаю, почему гусиные? (Решается присесть, чтобы говорить с ней ближе, как будто старается, чтобы все остальные не слышали.) А потому, что гусям лапки-то и не нужны. Они когда-то летали больше, а тут одомашнили их, вот и понадобились. А лапки – они все на конфеты шли. Засыпаешь? Спи. Спи. (Встает.) Нет, нужно вернуться, высушиться. А к остальным позже. Тем более Карен и Тимоха спорят. Им не до меня. Василий Грешков перечитывает Джойса. Специально положил ему. Знаю, что Джойс его успокаивает. Тут много книг оставляют. Пока ждут, пока другие разговаривают. Не все же могут. Только книги все не про то – разные детективы, анекдоты на все случаи жизни, а тут увидел: на скамейке оставлена. На обложке дверь и такой старинный замок. И еще более странное название. Я и хвать ее. Если оставлена – то уже ничья. А у меня Васька, так он «Улисса» от и до. Я уж думаю, что Васька при жизни тоже писал. Те, кто Джойса любит, не могут не писать. Это уж точно, я думаю. Еще к Ляльке надо заглянуть, она у меня в тот раз что-то совсем затихла, как будто обиделась.