Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны? - Страница 70

Результаты пленума были двойственными. Левые консерваторы сумели еще больше наэлектризовать обстановку, сильнее заострить «тему врага». Настояв на аресте Бухарина и Рыкова, они перешли еще одну важную черту. Раньше не поглядели на заслуги Зиновьева и Каменева, но эти деятели были очень и очень скомпрометированы своей поддержкой Троцкого в 20-е годы. А Бухарин с Рыковым были гораздо более авторитетны, к тому же они в свое время внесли большой вклад в разгром троцкизма. Их арест сломал очередную психологическую преграду на пути к террору. Теперь было ясно, что жертвой репрессий может стать любой человек.

В принципе это совершенно правильный подход — для нормальных государств, обладающих сильной правовой системой. Никто не должен считать себя неподсудным. Однако СССР был государством, травмированным так называемым «революционным правосознанием», и элементы этого правосознания оказывали очень и очень ощутимое воздействие на поведение людей. В такой ситуации всегда лучше не дожать, чем пережать. Это отлично понимал Сталин, которого многому научили уроки коллективизации. А вот регионалы этих уроков не усвоили. Они склонялись к тому, чтобы пережать. И на пленуме победил именно их подход.

В то же самое время Сталин сумел убедить ЦК в необходимости демократизации партии. Секретари вынуждены были признать ненормальной ту обстановку, которая сложилась вокруг выборных органов, чья выборность оказалась фикцией. Были назначены тайные перевыборы партийных органов. Эта кампания нанесла мощный удар по местному руководству.

Кампания по перевыборам чрезвычайно оживила политическую жизнь страны. Делегатам партийных собраний и конференций было предоставлено право неограниченного отвода кандидатур, которым они активно пользовались. Порой обсуждение кандидатов затягивалось на целую неделю. Делегаты были склонны не особенно глядеть на высокий статус обсуждаемого кандидата. Так, Маленков, ближайший соратник Сталина, вынужден был около часа отвечать на вопросы участников конференции.

Демократический характер перевыборов очевиден. Это, правда с большими оговорками, признают даже многие историки-антисталинисты. Например, Р. Такер в своей монографии «Сталин у власти. 1929–1941» пишет следующее: «Ясно, почему Жданов (читай — Сталин) высказался на февральско-мартовском пленуме за «внутрипартийную демократию». Под последней понималось не только тайное голосование при выборах в партийные органы, но и наделение рядовых членов партии правом критики своих партийных руководителей на партсобраниях. Прежде партиец не поднимал голоса против маленького Сталина в Омске — т-ща Булатова, или маленького Сталина в Смоленске т-ща Румянцева. Теперь же, призывая членов партии всерьез воспринимать «внутрипартийную демократию», их мобилизовали именно на это…»

При этом Сталина все равно ругательски ругают. Дескать, он хотел свалить неугодных ему людей, опираясь на недовольство партийной массы. Правильно, хотел. И это, между прочим, вполне нормально. В любой, самой либеральной стране лидер желает подбирать руководство сам — из числа тех людей, которым он доверяет и которых считает своими единомышленниками. Другое дело, что делает он это, опираясь на мнение широких кругов, которые выносят лидерам доверие или недоверие. И Сталин как раз использовал самый демократичный из всех механизмов выявления поддержки — выборы. Они, конечно, сопровождались поисками врагов и обвинениями в государственных преступлениях. Такова была специфика положения СССР, который был весь покрыт родимыми пятнами Гражданской войны. В стране произошел рецидив революционности. Ответственность за это несут прежде всего левые консерваторы, упрямо не хотевшие переходить на новые методы руководства, считавшие, что всего можно добиться путем административного нажима и репрессий. Сталин в первой половине 1937 года еще надеялся на то, что этот рецидив удастся довольно быстро преодолеть, пока он еще не привел к большой крови.

Критики Сталина, как всегда, противоречат себе же самим. То его обвиняют в бюрократизме, а то, напротив, в том, что он не церемонился с самой бюрократией. О последнем обстоятельстве особенно сокрушаются авторы, стоящие на левых позициях. Они почему-то считают, что старые заслуги перед революцией должны были автоматически превращать человека в некоего небожителя, совершенно недоступного для простых смертных. А обновление кадров ими трактуется как выдвижение на первый план молодых карьеристов. И только лишь.

Позволю себе сделать еще одно отступление. На этот раз в область литературы. Вообще, освещение эпохи сталинизма глазами литераторов, в первую очередь прозаиков, тема особая. И разговор на нее должен быть отдельным. Я обращу внимание на творчество писателя А. Рыбакова, автора некогда популярнейшего романа «Дети Арбата». Это произведение в свое время нанесло по образу Сталина удар такой силы, которая намного превышает силу десятка толстых академических исследований, написанных «внезапно прозревшими» историками. «Дети Арбата» представляют собой некую квинтэссенцию левого «антисталинизма», выражающего недовольство потомков революционной элиты, которая была выращена Лениным и решительно сметена Сталиным. Если внимательно читать «Детей», то легко заметить недовольство именно демократизмом Сталина. Потомки устраненных с властного Олимпа «комиссаров в пыльных шлемах» потому и ударились в прозападное диссидентство, что видели в буржуазной демократии единственно возможную альтернативу демократии национальной и социалистической, отвечающей особенностям нашей страны. Неотроцкистская революция не прокатила бы в любом случае, вот сынки и дочки красных палачей и сделали выбор в пользу капитализма.

Рыбаков приписывает Сталину довольно-таки верные мысли, которые у того действительно были. Так, в романе Сталин определяет в качестве своего главного врага красный бюрократизм: «Аппарат имеет свойство коснеть, аппарат, сплоченный многими многолетними связями, вместо рычага становится тормозом, становится мумией… Аппарат надо сохранить, аппарат надо укреплять, но надо в зародыше убить в нем самостоятельность, непрерывно менять людей, не давать цементироваться взаимным связям, непрерывно сменяющийся аппарат не имеет самостоятельной политической силы, но остается могучей силой в руках вождя… нынешний аппарат (действие романа происходит в 1934 году. — А. Е.) — это уже старье, отработанный пар, хлам. Однако эти старые кадры и наиболее сцементированы, наиболее взаимосвязаны, они со своего места так просто не уйдут, их придется убирать».

Весьма любопытно описание «проработки» главного героя романа — Саши Панкратова. Партийная организация вуза, в котором Саша учился, выдвинула против него политическое обвинение. За Сашу пытается вступиться его дядя — Марк Рязанов, директор одного из крупнейших заводов и любимец самого Сталина. По просьбе Марка за Сашу хлопочет старый большевик, нарком Будягин. И что же, это пугает обвинителей? Нет, нисколько. На собрании, прорабатывающем Сашу, секретарь партбюро Баулин говорит следующее: «Панкратов рассчитывал на безнаказанность. Рассчитывал на высоких покровителей. Был уверен, что партийная организация спасует перед их именами. Но для партийной организации дело партии, чистота партийной линии выше любого имени, любого авторитета».

Прямо какой-то апофеоз демократизма! Почему же Рыбаков так недоволен сталинизмом? А потому, что он никакой демократии не хотел, как не хотели ее (и не хотят) другие критики сталинизма. Им нужна власть олигархии. Не получилось с коммунистической олигархией, так получится олигархия капиталистическая. Такая логика и способствовала во многом тому направлению, которое выбрала горбачевская «перестройка». Вместо действительной демократизации она пошла по пути капитализации, передав власть в руки обуржуазившейся бюрократии, а собственность — буржуазным олигархам.

Рыбаковы и подобные ему «левые» авторы проговариваются, и эта их оплошность позволяет сделать правильные выводы. Я, правда, вовсе не склонен столь высоко оценивать степень демократизма, который существовал в 1934 году, как это невольно делает Рыбаков. В то время проведение таких собраний было невозможно. А вот в 1937 году они были самым обычным делом.