Раз солдат, два солдат... - Страница 4

— Гарри, Гарри! Ради бога! Лишь пять минут назад ты думал, что у нас есть только маленькая картинка, да и та не в фокусе. А теперь вдруг ударился в крайность и вообразил, что…

— Я вижу его глаза, Лу. И боюсь, что он тоже видит меня.

— Но у него же нет настоящих глаз! Там, в голокамере, всего лишь демонстрируется графическая программа. У которой, понятное дело, нет зрения. Его глаза начнут видеть, только если я этим займусь. А пока он слеп.

— Но ты можешь сделать так, чтобы он меня увидел?

— Я могу сделать так, чтобы он видел все, что я захочу. Я создал его, Гарри.

— Со свободной волей. Самостоятельного.

— Мы столько времени этим занимаемся, и лишь теперь ты забеспокоился?

— Именно моя голова полетит, если что-то выйдет из-под контроля у вас, техников. Из-за этой его независимости у меня неспокойно на душе.

— Информационные перчатки пока на мне, — заметил Ричардсон. — Одно движение пальца — и он танцует. Помни, в камере не настоящий Писарро. И не монстр Франкенштейна. Это просто модель. Это просто некоторое количество информации, пучок электромагнитных импульсов, и я могу в любой момент вырубить ее.

— Давай.

— Что, вырубить? Но я только начал показывать тебе…

— Выключи его, а потом снова включи, — потребовал Таннер.

— Как хочешь, Гарри, — недовольно отозвался Ричардсон.

Он пошевелил пальцем — и образ Писарро исчез из голокамеры. На секунду в ней взметнулись серые вихри, а потом все заполнила белая дымка. Таннер почувствовал себя виноватым, как будто только что приказал казнить человека в средневековых латах. Ричардсон сделал еще одно движение — в камере вспыхнул свет, и Писарро появился вновь.

— Я просто хотел посмотреть, насколько он независим, — пояснил Таннер. — А вдруг бы он успел тебе помешать и сбежал по какому-то каналу до того, как ты отключил питание.

— Ты что, совсем не понимаешь, как это работает, Гарри?

— Я просто хотел посмотреть, — мрачно повторил Таннер. Й, помолчав, добавил: — Ощущаешь себя Богом?

— Богом?

— Ты вдохнул в него жизнь. Ну, в каком-то смысле жизнь. И наделил его свободной волей. Не к этому ли сводился весь эксперимент? Все твои разговоры о воле и независимости? Ты пытаешься воспроизвести человеческий разум, то есть создать его заново. Самостоятельный разум, способный по-своему реагировать на разные ситуации, — возможно, даже не так, как предполагалось… Да что там! Скорее всего, не так, как предполагалось изначально. Последствия могут оказаться самыми нежелательными и печальными, но ты пошел на риск, как пошел и Господь, наделяя людей свободной волей. Он знал, что наверняка увидит, как воля Его творений принесет много зла…

— Гарри, да прошу тебя…

— Послушай, а я могу поговорить с твоим Писарро?

— Зачем?

— Хочу понять, что он такое. Ужать из первых рук, чего мы достигли. Или, если угодно, просто хочу проверить качество модели. Выбирай любое объяснение. Я буду чувствовать себя более причастным к эксперименту, лучше разбираться в происходящем, если смогу пообщаться с твоим Писарро. Ничего не случится, если я попробую?

— Конечно, не случится. Попробуй.

— А говорить с ним на испанском?

— Да на каком хочешь. Это же компьютерная модель. Он все равно будет думать, что слышит родной язык, испанский шестнадцатого века. И будет отвечать тебе, думая, что говорит по-испански, но ты будешь слышать английский.

— Уверен?

— Конечно.

— Так ты не против, если я пообщаюсь?

— Да общайся на здоровье.

— Не собью какие-нибудь там настройки?

— Да не будет никакого вреда, Гарри!

— Прекрасно. Тогда дай мне с ним поговорить.

Воздух перед ним задрожал и завихрился, как маленький смерч. Писарро остановился и начал ждать, что будет дальше. Может, сейчас появится бес и начнет мучить его. Или ангел. Что бы там ни затевалось, он был готов ко всему.

И вдруг из смерча раздался голос. Слова на кастильском наречии звучали так же комически утрированно, как недавно и у самого Писарро.

— Вы меня слышите?

— Да, слышу. Но не вижу. Ты где?

— Прямо перед вами. Секундочку. Сейчас покажусь.

Из смерча возникло странное лицо, повисшее прямо в пустоте. Лицо без тела, худое, чисто выбритое, без бороды и усов, с короткими волосами и темными, близко посаженными глазами. Никогда в жизни Писарро не видел подобных лиц.

— Ты кто? Бес или ангел?

— Ни то ни другое. — В голосе и впрямь не было ничего бесовского. — Человек, как и вы.

— По-моему, не совсем как я. У тебя есть только лицо или еще и тело?

— А вы видите только лицо?

— Да.

— Секундочку.

— Я могу ждать сколько угодно. У меня времени хоть отбавляй.

Лицо исчезло. И снова появилось, но уже вместе с телом крупного широкоплечего мужчины. Мужчина был облачен в свободную серую одежду наподобие монашеской сутаны, но более нарядную, переливающуюся яркими искорками. Потом тело пропало, и перед глазами Писарро вновь осталось только лицо. Он ничего не понимал в происходящем и только теперь начал представлять, что чувствовали индейцы, когда на горизонте впервые показались испанцы на конях, с ружьями и в латах.

— Ты очень странный. Может, ты англичанин?

— Американец.

— А! — сказал Писарро с такой интонацией, словно это меняло дело. — Американец. И что это значит?

Лицо дернулось и на миг расплылось. Белый туман вокруг него снова непонятно почему пришел в движение. Затем лицо вновь стало четким.

— Америка — это страна к северу от Перу. Очень большая страна, там живет много людей.

— Ты имеешь в виду Новую Испанию, бывшую Мексику, где генерал-капитаном Кортес?

— На север от Мексики. Далеко на север.

Писарро пожал плечами:

— Мне ничего не известно об этих краях. Или почти ничего. Там есть остров Флорида. Поговаривают о городах из золота, но, думаю, это всего лишь легенды. Я нашел золото в Перу. Я нашел столько золота, что можно подавиться. Скажи мне, я сейчас на небесах?

— Нет.

— Тогда в преисподней?

— И не в преисподней. Вы… это очень трудно объяснить…

— Я в Америке.

— Да. В Америке. Именно.

— И я мертв?

На миг повисла тишина.

— Нет, не мертвы. — Это прозвучало как-то неуверенно.

— Думаю, ты лжешь.

— Как бы мы разговаривали, если бы вы умерли?

Писарро хрипло рассмеялся:

— Ты меня спрашиваешь? Я вообще не понимаю, где я и что я! Где мои священники? Где мой слуга? Пришлите ко мне брата! — Он пристально всмотрелся в туман. — Ну? Почему же ты не приведешь их ко мне?

— Их здесь нет. Вы здесь один, дон Франсиско.

— В Америке. Абсолютно один в твоей Америке. Так покажи мне твою Америку! Она существует? Или Америка — это только облака и круговерть света? Где Америка? Дай мне увидеть Америку. Докажи, что я в Америке!

И вновь наступила тишина, и длилась она дольше. А потом лило исчезло, белый туман вскипел и начал быстро вращаться. Писсаро вглядывался в него с любопытством и досадой. Лицо не появлялось. Он вообще больше ничего не видел.

Он стал чьей-то забавой. Его держали в плену в каком-то странном месте и обращались как с ребенком, как с собакой, как… как с индейцем! Может, это была расплата за то, что он сделал с правителем Атауальпой, с этим благородным наивным глупцом, который так просто дал себя схватить и которого он предал смерти, чтобы завладеть золотом инков.

«Что ж, — подумал Писсаро, — да будет так. Атауальпа принял свою судьбу без жалоб и страха, и я поступлю так же. Христос защитит меня, а если здесь нет Христа, то меня никто не защитит — и да будет так. Да будет так».

Внезапно из туманного вихря раздался голос:

— Взгляните, дон Франсиско. Это Америка.

На туманной стене появилось изображение. Никогда раньше Писарро не видел такого. Оно распахнулось перед ним, как врата, и увлекло внутрь, и перед ним возникли меняющиеся картины, нарисованные яркими блестящими красками. Он как будто мчался высоко над землей и видел внизу беспредельную череду чудес. Он видел огромные города без защитных стен, дороги, разворачивающиеся подобно нескончаемым клубкам белых лент, большие озера, полноводные реки, высокие горы — все пролетало под ним так быстро, что он едва мог разглядеть хоть что-то. Все смешалось у него в голове: здания выше шпилей самых высоких соборов, потоки людей, блестящие металлические повозки без лошадей. Изумительные картины, множество новых впечатлений… Вид этих чудес пробудил в нем хорошо знакомое чувство: ему хотелось завладеть этой странной огромной землей, вцепиться в нее, притянуть к себе и забрать все ценное. Мысль об этом не давала ему покоя. Взгляд его затуманился, а сердце забилось так сильно, что казалось, будто он почувствует стук, приложив руку к панцирю. Он отвернулся и пробормотал: