Равноденствия. Новая мистическая волна - Страница 76

Я, улыбаясь, ответил, что ещё не рассмотрел её как следует. Незнакомец изумлённо поднял брови, стал пристально всматриваться в меня.

— Что-то не так? — заговорил я.

— Нет. Просто вы очень похожи на… О, пардон…

Неизвестному, вероятно, стало плохо, он побледнел, схватил меня за плечи и потянул за собой на картину.

— Прогулка окончена, — заверещал надзиратель и щёлкнул хлыстом.

Заключенные остановились. Я по инерции налетел на впередистоящего здоровяка в лохмотьях.

— Что, спятил, приятель, — зашипел тот.

— Простите, задумался…

— Я тебе задумаюсь, собака. Это тебе не Монпарнас и не Елисейские Поля, — закричал мужчина и хотел ударить, но тут к нам стремглав подбежал тот, в блузе.

— А ну не тронь! — закричал он.

— По камерам, — скомандовал надзиратель. — А ты, новенький, — он ткнул меня хлыстом, — иди за мной!

— Погодите, мсье, — горячо заговорил мой заступник, — определите его ко мне. Я очень прошу вас.

Надзиратель смерил мужчину презрительным взглядом, затем произнёс:

— Ну ладно, только смотри за ним. Он кажется мне подозрительным.

Вот и камера. Я присел на краешек топчана.

— Простите, — заговорил я, — как вы себя чувствуете и почему мы оказались здесь?

— Мсье, — заговорил мужчина, — прошу извинения. Вы так похожи на моего брата Тео, я даже чуть сознание не потерял.

— Что?! — закричал я, поражённый. — Вы приняли меня за Тео? Так вы… Винсент Ван Гог! Боже, как я сразу же не догадался!

— Да, я Винсент. Что в этом удивительного? Вы же рассматривали мою работу. Я увидел вас, сначала принял за брата, но, когда подошёл ближе… Со мной иногда случается такое, но сейчас всё отлично. Я вижу, вы тоже не в своей тарелке, но это поправимо. Пойдёмте, я вытолкну вас обратно.

— Подождите, — сказал я.

Удивительно, вижу живого Ван Гога, разговариваю с ним. Не об этом ли я мечтал, перечитывая «Жажду жизни» Стоуна.

— Знаете, Винсент, как я вам завидую! Ваша жизнь — это пламенное служение искусству. Вы — загадка двадцатого века.

Он недоумённо посмотрел на меня и отвернулся.

В это время лязгнул запор, дверь отворилась, и на пороге появился человек в белом халате с небольшим чемоданчиком в руке. Он деловито подошёл к Винсенту и произнёс:

— Ну-с, молодой человек, пойдёмте на процедуры.

Я мельком взглянул на Ван Гога.

— Нет. Ради Всевышнего, не надо, — Прошептал художник. — прошу вас, доктор. У меня нет припадков. Не надо, прошу вас. Это мучительно. — Он посмотрел на меня, моля о помощи.

— Не трогайте его, — заговорил я и заслонил Винсента. — Я — свидетель. У него нет припадков. Уходите.

— Вы кто такой, чтобы здесь командовать? — огрызнулся вошедший. — Бедняге положены процедуры, и отойдите в сторону. Он болен. Ведёт чёрт-те какую жизнь, а вы его защищаете. Прочь! Вы, наверное, такой же полоумный маляр, как и он.

Доктор схватил меня за рубашку, но двери отворились, и в камеру ворвались какие-то полубезумные мужчины и женщины. Сразу же поднялся дикий визг. Винсент заткнул уши и забился в угол. Я попробовал их утихомирить, но тщетно. Тогда Винсент достал из-под топчана кисть, в углу отобрал одну из своих работ и закричал:

— Смотрите, господа и дамы. Это мои картины.

Шум затих, и гости исчезли. Остались только я и бедный художник.

— Ничего не понимаю, — спустя несколько томительных секунд проговорил я.

— А что понимать? Их напугала моя живопись. Даже чокнутые арлезианцы и те её не воспринимают. Горе мне. — Плечи Винсента затряслись. Я подбежал к нему.

— Вы что? Ваши картины прекрасны. Их охотно покупают все музеи мира. Вы великий живописец.

— Разве? — усомнился Ван Гог, но лицо его просияло.

— Какой обман? Ваша работа «Красные виноградники», шедевр, между прочим, продана с аукциона за восемьдесят миллионов франков.

— Ври, да знай меру. Она была продана за сто франков. Я лести не люблю, — вдруг холодно произнёс художник.

Ударил колокол.

— Это опять на прогулку? — предположил я.

— Нет. Это сигнал к приёму лекарств. Доктор Пейрон — большой оригинал. Приём пищи по звуку колокола. Боже, как мне всё надоело! Но Тео в Париже, Гоген на островах, и никто меня отсюда не выручит.

— Да, не сладко здесь, — вздохнул я.

— Здешняя обитель очень похожа на тюрьму. Разве не видишь?

— Так мы в больнице! — воскликнул я. — Мы ходили по больничному двору. Да это же настоящая тюрьма. И надзиратели, и плеть.

— Пойдём, я тебе что-то покажу, — сказал Винсент и взял меня за локоть.

Мы вышли из камеры. Вместо унылого двора перед нами раскинулось хлебное поле. Надвигалась гроза. Крича, носилась стая прожорливых ворон. Птицы летали так низко, что задевали крыльями спелые налитые колосья. Я тут же вспомнил последнюю работу художника «Вороны над хлебным полем».

— Видишь, дорога, — прошептал Винсент. — Она уходит в никуда. Вот так и люди. Вышли из ниоткуда и уйдём в никуда. Смерть — это великий жнец.

Он вздохнул. Затем поёжился и добавил:

— Я совсем заговорил тебя, прости. Расскажи о себе. Мы недавно познакомились, а уже на «ты». Я даже не заметил, как это произошло.

Мой рассказ он слушал внимательно, не прерывая. Только изредка хмурился. Когда я замолчал, он улыбнулся и произнёс:

— Да. И тебе не повезло. Печально. У каждого своя жизнь, но дело, которому мы служим, — общее. Искусство не любит ленивых. Ещё Ренан говорил: «Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя».

Внезапно сверкнула молния, ухнул гром. Не дожидаясь дождя, мы побежали назад. Опять двор.

— А вы где шляетесь? — заорал надзиратель, и плеть со свистом опустилась на наши плечи.

— Вы не имеете права избивать людей! — закричал я и ударил обидчика.

На помощь блюстителю подоспели ещё несколько надзирателей.

— Не трогайте его! — закричал Винсент и бросился на помощь.

Началась потасовка. Кто-то стукнул меня по голове. Я упал…

Очнулся дома. Когда выздоровел, жена рассказала, что принёс меня мужчина в испачканной блузе и, осторожно положив на кровать, молча ушёл.

— Кто это был? — допытывалась жена. — Где ты был? Что произошло?

Что я мог ей ответить?