Равноденствия. Новая мистическая волна - Страница 74

«Тебе нравится любовь из страха? За такой любовью затаена ненависть. Меня же ценят за безвредность. Ужа нечасто пугаются люди».

«Пугаются по ошибке, — отвечала Змея, — и испуг при виде тебя порождён страхом предо мной. Ты в самом деле не страшен. Любовь к тебе в людях — скрытая тяга к змеиному жалу, ко мне. Кто ты? Ты моя форма без моего содержания. Ты — змея без Яда, без Гнева. Если бы ты наполнился Ядом, ты стал бы так же велик, как и я. Хочешь, я научу, какие есть травы, чтобы напитаться смертоносным нектаром?» — искушала Змея, и под панцирем за её головой катилась твёрдым горохом гремучая музыка змеиного смеха.

«Ты считаешь, что нужно непременно творить Зло, чтобы стать великим?» — спросил Уж.

«У людей велик тот, кто посеял больше смертей. Жестокие славны в веках. Их триумфальные арки нерушимы».

«Величие не в славе, а в прозрении Истин. Мир в кругах своих движим благом Мудрости. Мысль людей превышает Зло», — не соглашался Уж.

«А царствует Жестокость!» — не уступала Змея.

«Не все на земле убивают».

«Как же не все? — удивилась Змея. — Оглянись вокруг: птицы, свободные в воздухе неба, умерщвляют червяков и мошек. Орёл их царь потому, что убивает их. На земле царит Лев, тварь земная не уходит от его клыков. Заяц поедает лишь травы, он беззащитен, и его убиваю я. Меня же трудно убить. Я не Царица, я — тайный Канцлер Гнева».

«А люди сделали тебя символом Мудрости», — качнув пятнистой головой, напомнил Уж.

«Да. Потому что они завидуют моему Яду, моей неуловимости, хитрости, защищённости, завидуют моей чувствительности и способности к гипнозу. Они стремятся окропить словесным невидимым ядом свои уста. Их улыбки — как мой двузубый оскал. Люди стали Царями Земли потому, что убивали не только всех животных, стоявших ниже их. Они отравленными стрелами лишали жизни своих сородичей. Ими движет Гнев. Не в Гневе ли людское благо? Гневом человек мне подобен».

«Не возноси Гнев столь высоко, — возразил Уж, — и люди и змеи нападают только тогда, когда их затронут; нападают, чтобы утолить голод или из страха перед чужим нападением. В гордости ты обожествила Гнев. Мудрые твёрдой рукой выжали Ярость из сердца и стали беспристрастны. Возмущение заменяет рассудок, неуправляема его стихия. Не Гнев движет спираль Вечности. Солнце духом тепла греет землю и редко опаляет Гневом. В солнечных лучах пришло на землю Рождество Искупительной Истины».

Змея усмехнулась. Гулко раскатилась под панцирем холодно брякнувшая усмешка. Но не раздались кастаньеты змеиного смеха: «В оживший под солнцем Венец Творенья вплетены яблоки раздора и Цветы Зла. Я — один из тех цветов. Я нападаю, когда меня затрагивают, когда мне кажется, что меня затронули, когда я сделаю вид, что меня затронули, и просто когда я голодна. А иногда… я не знаю, что мною движет. Похожи на меня люди?..

Люблю сидеть на покинутых гробницах тех, кто пролил при жизни много крови. Их усыпальницы роскошны. Проникаю под крышки саркофагов и, обвиваясь вокруг их костей, ласкаю их. Люблю умных и жестоких, люблю и от любви жалю…»

«Я из семьи Ужей, и на нас нет проклятия убийства безвинных. Тому, кто питается лягушками, незачем трогать человека».

«А виноваты пред тобою лягушки?» — прошипела Змея.

«Они даны мне в пищу, как коровы и свиньи даны в пищу человеку», — парировал змеиный вопрос Уж.

«Не забывай, люди убивают не только ради пищи, не ради неё одной прерывают их жизни, нет! Жажда крови враждебным приливом врывается в клокочущие, кипящие сердца. Чёрные, мечущие молнии, тяжёлые лучи Ненависти собираются над когортами, скрестившими копья в сражении. Во Гневе — счастье Зла. Оно недоступно тебе, непонятно. Его знали те, кто, опоясанные мечами, недвижно лежат в саркофагах. Счастье Зла знакомо мне. Будущее во Гневе».

«Есть люди, которые никого не убивают, даже не едят мяса животных. Хищность излечима… А знаешь, Змея, — словно вспомнив о чём-то, продолжал Уж, — люди научились из твоего смертельного Яда делать бальзам, исцеляющий недуги».

«Знаю это, — зло ответила Змея, — меня будут ловить, чтобы отнять Яд. Жалить буду ловцов. Получат они Яд в кровь, а не в склянку».

«Видишь, в руках людей твой Яд переходит в свою противоположность», — говорил Уж.

«Всё, разрушаясь, переходит в свою противоположность, — отвечала, мигнув красно-жёлтым взглядом Змея, — туда, где свило гнездо Добро, — Зло неизбежно отложит свои пятнистые яйца… Придёт время, когда среди людей воинственное Зло восторжествует. Будет царствовать утончённый, сознательный Гнев. Не будет прощения и жалости. Воцарится злость, кровавая, как солнечный закат».

«Но тебе не известно, Змея, — отвечал Уж, — что, как Яд твой перегонят в лекарство, так время ядовитого Гнева пройдёт, перевоплотится постепенно в сыворотку противоядия. Громы утихнут. Поржавеют мечи. Лаской оденется солнце. Засветит оно ровным светом, и по свершении многих и многих лет буйно зацветут под ним некогда упавшие под мёртвые корни добрые Семена. Снова по артериям земли потекут животворящие силы доброго тока. На удобренной гневом почве зацветут, поднимутся душистые целебные травы любви и сострадания. Усмиривший в себе вражду усмирит в себе ТЕБЯ. С тех пор как тела и души людей станут для Змей недосягаемыми, ты будешь жалить только зверей, а я буду всё так же есть неразумных лягушек, если наш древний род продолжится до столь далёких времён. А может, и мы изменимся к лучшему…»

Когда закончилась речь Ужа, Змею от жала к хвосту пронзило острое гневное чувство. Чёрные точки загорелись в мутных глазах. Ужалить, умертвить оскорбителя! Но что-то удерживало от нападения, заставляло задуматься. Чарующие звуки укрощающей Истины слышались в произнесённом Ужом разоблачении Грядущего Гнева.

«Может быть, всё может быть на этой планете, — медленно произнесла Змея, но сразу же затем, решив остаться в споре верной собственной, Змеиной Мудрости, изрекла: — Когда создан был Лев, в его пасти, разверстой и хищной, уже виделась смерть Ягнёнка. Мир устроен так, чтобы существа пожирали друг друга. Пусть цветут для меня ядовитые травы. Не вечно Царство Гнева? Но вечно ли Царство, где чаша Блага перевесит Гнев? Безвестно, что будет потом… Пусть круги идут своим чередом, а пока что…»

Порыв ветра сильно продул поверхность камня и пригнул голову Змеи к земле. Обеспокоенный дождевой каплей, скользнул мимо без прощания Уж. Змея задумчиво посмотрела в тянущийся за ним по песку след, привстала, упруго качнула поднявшейся с земли петлёю тела и, мелькнув раздвоенным жалом, бесшумно скрылась, как наваждение, в узком межскальном подземелье…

По карнизу ползла рука. На среднем пальце — перстень.

— Здравствуй, Колья. Я — рука.

Я не в силах был отвести взгляд. Рука притягивала, манила. За спиной кто-то охнул. Машинально оглянулся. Никого. А рука всё ползла.

«Вероятно, наваждение», — подумал я и вытер пот с лица.

— Колья, — опять шепнул кто-то.

Снова обернулся. Рука уже ползла по стене и медленно перебирала пальцами.

Я почувствовал боль в области сердца. Судорожно схватился за грудь. Рука исчезла.

«Боже, мерещится всякая дрянь. Был бы алкашом — понятно, а так?»

Зажмурился. С опаской открыл глаза. День. Бескрайняя пустыня. Одни барханы. Из-за ближнего выплывает караван верблюдов и движется прямо на меня. Я в страхе побежал. Оглянулся. Никого. Стало ещё жарче. Пить хочу. От волнения трясутся руки.

«Где я и что со мной? Это сон или галлюцинации?»

— Эй, ты, — раздался зычный голос.

Поодаль стояла огромная телега без лошади. На ней сидел рыжий детина в трусах и с огромным топором в руке. Откуда он взялся, не пойму.

— Что глаза вылупил, хмырь беззубый, — заорал мужик и, соскочив с телеги, направился ко мне.

Я хотел убежать, но ноги словно одеревенели — не мог сдвинуться с места. Он подошёл, схватил меня за шиворот и подтащил к себе.