Ратоборцы - Страница 2

– Здесь каждый день много народа проезжает. Москва рядом.

– Такое не каждый может сделать, – Тихон пристально следил за Отцом Алексием. У него и в мыслях не было подозревать в чём-то этого человека. Просто была какая-то странность. И Тихон её не понимал. – Только тот… – не смог он подобрать слова.

– У кого Бога в душе нет.

– Или у кого другой бог, – продолжил ратоборец, демонстративно посмотрев на человека, спрятанного под тулупом.

Уловка сработала. Отец Алексий замер, словно окаменел. Неизвестный снова тихо застонал. Инок встал и подошёл к лавке. Дёрнул вытертый тулуп. В доме священника лежал басурманин. Худощавый, с жёсткими чёрными волосами, тонкими усиками. Его глаза закатились, губы нервно подрагивали. На смуглом лице виднелся пот. Кожаная рубаха на груди подрана. Четыре неглубоких параллельных пореза остались на теле иноземца. Тихон, примериваясь, приложил к ним руку. Такие раны мог оставить медведь. Странными казались края. Они не заживали и покрылись зелёной слизью.

– Сын мой… – донёсся тягучий голос священника. – Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какой мерой мерите, такой и вам будут мерить. Это не он сделал. Третьего дня этот несчастный уже лежал здесь. Из-за того, что он бился в горячке, я не смог пойти… Он мне жизнь спас.

– Батюшка, а где и когда вы его нашли? – ратоборец внимательно рассматривал раны на груди басурманина.

– Пятого дня здесь проезжал Яшка. Купец московский. Уж не знаю, что он вёз, и откуда у него такие люди… Но после него и появился этот несчастный. Самому выходить его что-то не получается, а кому показать… растерзают ведь бедного, – послышалась скорбь в голосе священника.

Теперь Тихону стало всё понятно. И действительно, если обратиться к местной знахарке, то вскоре придёт всё село. А толпе уже ничего объяснить и доказать не получится. Разгневанные прихожане растерзают басурманина.

Спать после долгой дороги хотелось страшно. Глаза сами закрывались.

– Батюшка, а в округе есть медведи? – инок накрыл несчастного. Вернулся на лавку.

– Что ты, сын мой?! Откуда ж им здесь взяться? Поизвели их всех давно! В Москве, у царя-батюшки, слыхал есть. А в округе…

– Но кто-то ж ему эти раны нанёс? – Почесал Тихон заросший в дороге подбородок. В Обители запрещалось носить бороду, чтобы в бою, никто не мог за неё схватить.

– Поговаривают, что вёз Яшка с собой какую-то клеть накрытую. И зверя в ней какого-то диковинного. Ребятишки заглядывали, но рассказывают что-то странное и несуразное. А потом вот… Пётр… часовенька, – тяжело вздохнул Отец Алексий.

Тихон ещё посидел, пытаясь собрать воедино услышанную информацию. Главное, что этот басурманин не при чём. Но ведь осквернить жилище Господа могли и его сообщники. Голова уже отказывалась связно мыслить. Глаза слипались. До утра всё точно может подождать.

– Простите, Батюшка, – широко зевнул инок. – С дороги я уже…

– О, Господи! Помилуй недогадливого! – запричитал священник.

Он провёл гостя к одной из лавок. Самой длинной и широкой. Судя по всему своей. Пожелал добрых снов. Ответить Тихон не успел. Он так стремительно проваливался в сон, будто летел в пропасть. Меньше чем через минуту уже крепко спал.

Ночью разбудило чьё-то бормотание. Ратоборец перевернулся на другой бок и попытался не обращать на него внимания. Сквозь сон подумалось, что это Брат Макар молится. Он много раз за ночь просыпался, чтобы помолиться. Тихон, живя с ним в одной келье, за несколько лет привык. Но всё равно от шорохов и бормотания часто просыпался. Зашуршало. Тоненько скрипнули половицы.

– Тихо, дорогой, тихо, – на пределе слышимости произнёс отец Алексий.

Тихон повернулся. Басурманин широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Что-то залопотал. Да настолько быстро, будто старался успеть до утра пересказать собственную жизнь в самых мельчайших подробностях. При свете лучины священник влажным лоскутом протирал лицо и грудь израненного, там, где это было возможно.

Иноку вспомнилось, как он сам захворал подобным образом. Как его выхаживали всей Обителью. Ему тогда было девять или десять. Начался сильный жар. Поначалу мерещилось непонятное. Будто прыгнуть в окно хотелось, но при этом казалось, что окно в келье украл какой-то нехороший человек. А потом он видел ангелов. Разговаривал с ними, пел. За него молилась вся Обитель. Братья по очереди дежурили у постели больного. Бог миловал. Четыре дня держался у Тихона сильный жар. Потом начал спадать.

– Ирвиз! – тонким голосом воскликнул басурманин. – Ирвиз!

Сон затягивал молодое тело в свои объятия. Инок попытался открыть глаза.

– Ирвиз, – громко прошептал больной.

А в следующий миг Тихон уснул.

Когда он открыл глаза, в окна падал первый утренний свет. Повернувшись на спину, инок произнёс:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и сподоби мя, Господи, в день сей без греха сохраниться.

Отца Алексия в избе не оказалось. Тихон посмотрел в окна. Не увидел священника и во дворе. Тогда подошёл к иноземцу. Не давали покоя раны на его груди. Что за зелёная слизь на краях?

Под вытертым тулупом лежал мёртвый басурманин. Глаза на выкате, распухший язык вывалился изо рта. На губах кровавая пена. Живот впал, а лицо побелело и приобрело хищные черты.

Тихон ещё раз осмотрел раны. Выглянул в окно, не идёт ли Отец Алексий, который, судя по всему, пошёл разговаривать со старостой о погребении чужака.

Никого. Лишь пёс бегает по двору.

Тогда ратоборец вернулся к трупу. Опустившись на колени, понюхал рану. Запах, как и полагалось – отвратный. Тогда он окунул палец в слизь и лизнул его.

В Обители их учили различать яды. Противостоять им. Против самых распространённых им с детства вырабатывали иммунитет. Отец Настоятель много раз упоминал, что враг, не сумев сразить ратоборца оружием, попытается убить его хитростью.

Вкус оказался незнакомым. И совсем не походил на яд. Хотя, по сути, ничем иным быть не мог. Вот только характер царапин, говорил о том, что это сделал хищный зверь.

Тихон накрыл тело басурманина тулупом. Несколько минут простоял, размышляя над сложившейся ситуацией. Затем раскрыл котомку. Достал белую крестьянскую рубаху, расшитую красными петухами, и конопляные штаны. Переодевшись, старую одежду сложил обратно в котомку. Поцеловал нательный крест и спрятал его под рубаху. Встал на колени в красном углу. Доски печально скрипнули. Шёпотом прочитал молитву Николаю Угоднику. Затем резко поднялся. Уходить, не попрощавшись, не хотелось, но выбора не оставалось. Инок лихо закинул котомку на плечо. Грузно ступая, вышел во двор. Пёс с устрашающим лаем кинулся к пришельцу. Ратоборец увернулся от броска животного, одновременно схватил того правой рукой за шею. Пёс пытался укусить человека, затем хотя бы поцарапать, под конец уже просто вырваться… Охранник подворья никогда не чувствовал себя настолько беспомощным и униженным. От душившей обиды он обмочился. Инок так собаку и донёс – на вытянутой руке к самой калитке. И лишь там отпустил. Очутившись на земле, пёс бросился в будку, где забился в дальний угол и тихо заскулил. Впрочем, к приходу Отца Алексия, он уже бегал по двору и громко облаивал редких прохожих.

Ежи Михаловский, посол Сигизмунда Второго Августа, с раннего утра ждал гостей. Для этого пришлось арендовать у знакомого плотника дом на углу Кривоникольского переулка. Плотник пошёл на сделку из-за сына, которому Ежи недавно помог скрыться от карающей длани Иоанна Васильевича. В этом решении сыграла свою роль и крупная сумма, которую посулил Ежи – посол Сигизмунда.

Неделю назад прибыл гонец от Князя Литовского и Короля Польского, с письмом, где под гербовой печатью значились несколько указаний. Ежи сразу понял, что дело нечисто. И с каждым днём убеждался в этом всё сильнее и сильнее. Король втягивал его в авантюру… Нет. Король приказывал ему пойти на авантюру ради отечества. И у Ежи просто не оставалось выбора. Как и значилось в указаниях, он снял дом, куда вот-вот должны были прибыть трое секретных посланников Сигизмунда. Согласно распоряжениям, о них никто, включая хозяина арендованного дома, знать не должен. Поэтому пришлось выложить плотнику круглую сумму за пустое подворье и гробовое молчание. С собой Ежи взял лишь верного слугу – Блейза.