Рассказы - Страница 104

- А не спеть ли нам гимн над могилой, нынче ведь рождество, а спешить нам некуда, и всего дела-то на десять минут, и кругом пусто. Никто не запретит нам, да и не узнает.

Лот одобрительно кивнул.

- О всякой душе подумать надобно, - повторил он.

- Теперь хоть пой, хоть плюнь на его могилу - покойнику все одно, он теперь далече, - вмешался кларнетист Ноттон, самый отъявленный скептик в хоре. - Но коли все остальные согласны, то и я не прочь.

Они стали полукругом у свежей могилы и огласили ночной воздух гимном, который числился у них под номером шестнадцатым и был избран Лотом как наиболее приличествующий случаю и обстановке:

Грядет спаси-тель бед-ных душ,

И дья-вол пос-рам-лен.

- Чудно как-то петь это не живому, а покойнику, - промолвил Эзра Кэттсток, когда, закончив последнюю строфу, они в раздумье медлили у могилы. - Но все же милосерднее, чем просто уйти, как эти парни.

- А теперь - обратно, в Ньютон, пока доберемся до усадьбы пастора, будет уже полпервого, - сказал старший в хоре.

Но едва успели они уложить свои инструменты в футляры, как ветер донес до них стук экипажа, быстро катившего с той же стороны, куда незадолго перед тем удалились могильщики. Чтобы не попасть под колеса на узком проселке, музыканты решили подождать у перекрестка, пока ночной путник проедет мимо.

Через минуту в свете их фонарей показался наемный экипаж со взмыленной лошадью. Когда экипаж поравнялся с указательным столбом, чей-то голос крикнул: "Стой!" Кучер натянул поводья, дверца распахнулась, и на дорогу выпрыгнул солдат в форме одного из линейных полков. Солдат огляделся, и при виде музыкантов на лице его изобразилось удивление.

- Вы сейчас хоронили здесь покойника? - спросил он.

- Нет, мы не из Сидлинча, благодарение богу; мы ньютонский хор. А что здесь сейчас схоронили человека - так это верно; и мы пропели рождественский гимн над бренными его останками... Но кого это я вижу... Молодой Люк Холвей, тот, что воевал в Индии? Или ты его дух, явившийся прямо с поля брани? Выходит, ты и есть сын старика, ты и письмо написал...

- Не спрашивай... не спрашивай меня. Так, значит, погребение окончено?

- Настоящего-то погребения и не было, такого, как положено по христианскому обряду. Но его зарыли, это правда. Тебе, верно, попались по дороге четверо с пустой телегой?

- В канаве, как собаку, и все по моей вине!

Солдат молча постоял над могилой, и музыканты невольно прониклись жалостью к нему.

- Друзья мои, - вымолвил он наконец. - Теперь я, кажется, понимаю. Вы из сострадания спели ему гимн вместо заупокойной молитвы. Благодарю от всего сердца за вашу доброту. Да, я несчастный сын сержанта Ховея, я сын, который повинен в смерти отца не меньше, чем если бы убил его собственной рукой.

- Полно, полно. Не говори так. Он и без твоего письма все тосковал последнее время, мы сами слышали от людей.

- Когда я написал ему, мы были в Индии. Все обернулось против меня. А только я отправил письмо, мы получили приказ вернуться в Англию. Вот почему я сейчас здесь, перед вами. Когда мы добрались до кэстербриджских казарм, я узнал обо всем... покарай меня бог! Я поступлю, как отец, я тоже убью себя. Больше мне ничего не остается.

- Не делай глупостей, Люк Холвей, еще раз тебе говорю, подумай лучше о том, как всей своей жизнью искупить вину. И, может статься, отец твой, глядя на тебя, еще улыбнется с небес.

Люк покачал головой.

- Что-то не верится, - сказал он с горечыб.

- Ты постарайся стать таким же хорошим человеком, как твой отец. Еще не поздно.

- Вы так считаете? А я боюсь, что поздно... Но я подумаю. Спасибо за добрый совет. Одна цель в жизни у меня, во всяком случае, есть. Я перенесу тело отца на пристойное христианское кладбище, даже если мне придется сделать это собственными руками. Не в моих силах вернуть ему жизнь, так пусть хоть могила у него будет не хуже, чем у людей. Он не должен лежать на этом презренном месте.

- Вот и пастор наш тоже говорит, что у вас в Сидлинче варварский обычай, и надобно с ним покончить. А тут как-никак старый солдат... Наш пастор, скажу я тебе, не вашему чета.

- Он называет это варварством, да? О, как он прав! - вскричал молодой человек. - А теперь послушайте, друзья.

И Люк завел речь о том, что будет обязан им по гроб жизни, если они согласятся тайно перенести тело самоубийцы на кладбище, но не в Сидлинч, который отныне ему ненавистен, а в Чок-Ньютон. За это он готов отдать все, что имеет.

Люк осведомился, какого мнения на этот счет Эзра Кэттсток.

Кэттсток, виолончелист и одновременно церковный причетник, сказал после минуты раздумья, что молодому человеку следует самому потолковать с пастором.

- Может, он и не станет противиться. Сидлинчский пастор нравом крут, скажу я тебе, и рассуждает он так: ежели человек в сердцах порешил себя, так поделом же ему. А наш пастор - тот совсем других мыслей, глядишь, он и позволит.

- Как его зовут?

- Достопочтенный и преподобный мистер Олдхэм, брат самого лорда Уэссекса. Да ты не робей, это ничего. Обращение у него простое, ежели только ты не нализался так, что от тебя винным духом разит.

- А, тот же пастор, что и раньше. Я схожу к нему. Спасибо. А когда я исполню свой долг...

- Что ж тогда?

- В Испании война. Говорят, наш полк будет туда переброшен. Не пожалею себя, лишь бы стать таким, каким хотел меня видеть отец. Не знаю, чем это кончится, но сделаю все, что в моих силах. Клянусь в этом здесь, над его могилой. Да поможет мне бог.

Люк хлопнул ладонью по столбу с такой силой, что указатель закачался.

- Да, в Испании дерутся: вот случай показать себя. Тем дело пока и кончилось. Но вскоре стало известно, что по крайней мере в одном солдат сдержал свою клятву, ибо на святках пастор, увидав Кэттстока на кладбище, велел ему подыскать подходящее местечко для останков сержанта, причем заметил, что знавал покойного и не припомнит такого закона, который запрещал бы переносить прах. Но, не желая, чтобы про него говорили, будто он сделал это с целью досадить своему сидлинчскому коллеге, он предупредил Кэттстока, что этот акт милосердия следует совершить ночью и по возможности тайно, а могилу нужно вырыть в дальнем конце кладбища.