Рассказ о простой вещи - Страница 9

Туманович стиснул ручку в пальцах так, что она затрещала.

– Хорошо! Значит, вы ничего не скажете! Тогда я перейду к вопросу, лично меня интересующему. До сих пор мне приходилось иметь дело только с двумя категориями ваших единомышленников: первая – мелкий уголовный элемент, видящий в поддержке вашего режима удобнейшее средство легкой наживы; вторая – бывшие люди физического труда, в большинстве случаев хорошие малые, но опьяневшие до потери мышления от хмеля ваших посулов, одураченные. Те и другие мало интересны. В вашем лице мне впервые приходится столкнуться с крупным теоретиком и практиком вашего режима, и я затрудняюсь уяснить себе – к какой же категории принадлежите вы, руководители и вожди?

– Меня тоже интересует, к какой категории вашего режима отнести вас, капитан: к крупно-уголовной или одураченной? – грубо и со злостью спросил Орлов.

– Зачем вы стараетесь оскорбить меня, господин Орлов? Вы ведь видите ясно, надеюсь, разницу между тем обращением, которое вы испытали в контр-разведке и здесь. Я больше не допрашиваю вас как следователь. Я интересуюсь вами, как явлением, психологическая база которого для меня загадочна. Неужели на эту тему мы не можем говорить спокойно, для выяснения вопроса?

– Я считал вас умнее, капитан! Я не игрушка для вас; еще меньше я гожусь для роли толкователя ваших недоумений, особенно в моем положении. Отсюда вы пойдете домой обедать, а меня в виде благодарности за лекцию отошлете к стенке! Нам не о чем говорить! Я прошу вас кончить!

– Одну минутку, – сказал Туманович: – мне хочется знать, поверьте, что это мне крайне важно, действительно ли вы верите в осуществимость выброшенных вами лозунгов или… это бесшабашный авантюризм?

– Вы это скоро узнаете, господин капитан, на собственном опыте. Здесь же, в этом городе, через два-три месяца, когда камни мостовых будут слать в вас пули.

– Значит, организация у вас здесь продолжает работать? – спросил, прищурившись, капитан.

Орлов засмеялся.

– Хотите поймать на слове? Да, капитан, работает и будет работать. Хотите знать, где она? Везде! В домах, на улицах, в воздухе, в этих стенах, в сукне на вашем столе. Не смотрите на сукно с испугом! Она невидима! Эти камни, известка, сукно пропитаны потом и кровью тех, кто их делал, и они смертельно ненавидят, да, эти мертвые вещи живо и смертельно ненавидят тех, кому они должны служить. И они уничтожат вас, они вернутся к настоящим хозяевам-творцам! Это будет ваш последний день!

Туманович с интересом взглянул на Орлова.

– Вы хорошо говорите, господин Орлов! Вы наверное умеете захватывать массы. Ваша речь образна и прекрасна. Нет… нет, я не смеюсь! И вы очень твердый человек. Я чувствую в вас подлинный огонь и огромную внутреннюю силу. С точки зрения моих убеждений вы заслужили смерть. Думаю, вы сказали бы мне то же, если бы я был в ваших руках. Око за око и зуб за зуб! Из уважения к величине вашей личности я приложу все усилия, чтобы ваша смерть была легкой и не сопровождалась теми переживаниями, которые, к сожалению, вынуждены переносить у нас люди, отказывающиеся от дачи показаний. Я мог бы немедленно, в виду ваших слов, отослать вас в сад пыток полковника Розенбаха. Но вы – Орлов, а вот передо мной выдержка из агентурных сведений: «Орлов, Дмитрий. Партиец с шестого года. Фанатичен. Огромное хладнокровие, до дерзости смел. Чрезвычайно опасный агитатор. Исключительная честность». Видите, какая полнота!

Капитан позвал часовых.

– До свиданья, господин Орлов!

– До свиданья, капитан! Надеюсь, нам недолго встречаться!

Химическим карандашом. Листки в клеточку из блокнота:

«Сколько здесь крыс!.. Голохвостые, облезлые, чрезвычайно важные.

Иногда собираются в кружок, штук по десяти, гордо встают на задние лапы и пищат…

Тогда..... (несколько слов не разобрано) и кажется, что это деловое собрание чинных сановников, департамент крысиного государственного совета.

Пишу при спичках… Освещения никакого…

По всей вероятности, эти листки пойдут в практическое употребление и не выйдут из стен…

На всякий случай…

Константин!.. Ты помнишь сегодняшний разговор?... (не разобрано).

.... убедился, что силы, даже мои, имеют какой-то предел. Для какого чорта нервы?.. Поручик Соболевский, который арестовал меня, говорит: врачи будут вырезать ту часть мозга, где гнездится дух протеста, революция.

Нужно вырезать нервы, которые…… (не разобрано), усталость и ослабление воли. Я говорил, что после внешнего толчка, нанесенного лже-арестом, я потерял управление волей.

Лицом можно владеть всегда, тело может изменить…

Я знаю, ты думаешь… не сдержал слова, сдался добровольно…

Вздор… Нет и нет. Глупую вспышку мгновенно забыл. Попался случайно… Идиотски…

........ (не разобрано) мороженого, услыхал, офицеришка рассказывал, как арестовали моего двойника… Нужно было узнать до конца… возможность устроить побег. Хотел узнать, где сидит этот лопоухий…

....... (неразобрано) не знали. Он вам поможет…

Знаешь, кого я узнал… Помнишь Севастополь, отступление… Помнишь офицера, который на твоих и моих глазах застрелил на улице Олега… Да… Тогда его звали Корневым… у них в контр-разведке тоже псевдонимы.

.... не удержался… Сидел против него и думал.

Нашел и не выпущу… тянуло, как комара на огонь. В обычном состоянии ушел бы… Тут не мог – отрава, в сознании, что он в моих руках. И когда пьяный предложил ехать с ним в разведку… поехал… Теперь вспоминаю… заметив мое волнение, он сбил со стола бутылки. Тогда прошло мимо… сознание, воля ослабели……

.... думал, действительно пьян, высосу из него все… даже думал о его последней минуте.

……… (не разобрано) что паршивая жизнь дрянного контр-разведчика не нужна, не изменит ничего.... Это и есть следствие нервов..... схватили как цыпленка.

.... дешево не отдамся… еще не потеряно. Бежал и из худших положений. Почти уверен, – скоро увидимся и пишу так… на всякий случай.

Запомни все же фамилию: Соболевский… В последние минуты организуй, чтобы не ушел.... Ты помнишь голову Олега на тротуаре, кровь, серые и розовые брызги? Вот!

Прекрасный артист.... Переиграл меня.... Правда.... нервы, но это не оправдание.

....... (не разобрано) судьба Б… Хорошая девочка, но экспансивна, не станет подлинной партийкой… Если попалась, приложи все силы....... (не разобрано) выручить.....

..... (не разобрано) завтра..... (не разобрано)… озаботься, чтобы при нас тюрьму почистили… здесь страшное свинство.... (разобрано с трудом).

Спички кончились.... тьма египетская, все равно ничего не разберешь…»

На углу Бэла отпустила извозчика. Бежала по глухой окраинной улице.

Поднявшийся ветер рвал шляпу, забирался леденящими уколами под пальто.

Кто-то проходивший нагнулся, заглянул под шляпку.

Сказал вслух:

– Хорошенькая цыпка, – и повернул вслед.

Бэла остановилась. Преследующий подошел, увидел глаза, переполненные тоской и презрением.

– Я требую, чтобы вы оставили меня в покое!..

Смешался:

– Простите, сударыня! Я не знал!..

Приподнял шляпу и ушел. Бэла дрожа вскочила в калитку, пробежала садиком.

На условленный стук открыл Семенухин со свечой. В другой руке (было ясно) – держал за спиной револьвер. Глаза круглились, и в них металось тревожное пламя свечи.

– Бэла?.. К-каким ветром?.. Что-ниб-будь случилось?

– Орлов!..

– Т-сс! Идите в к-комнату. Скорее!.. Ну, в ч-ччем дело?

– Орлов… арестован!

Семенухин схватил руки. Бэла вскрикнула.

– Ай!.. Мне же больно!

Опомнился, выпустил руки.

Спросил глухо и зло.

– Где, к-как?..

– Я ничего не знаю… Тут какое-то недоразумение… Вот газета! Сказано вчера, но сегодня утром он был дома… Я не понимаю… Но он сказал – буду дома в семь вечера. До десяти не было. Я не могла!.. Поехала к вам!