Распятые любовью - Страница 9
– Да ничего я не забыл! – помотал головой приятель. – Но он-то откуда знает эту историю? – воскликнул Владимир. – Выходит, и в Москве тоже ничего не утаишь? Ты когда освободился? Кажется… дай бог памяти… ты говорил… в тысяча девятьсот…
– В 1992 году, – напомнил я.
– Точно, – Копытин хлопнул себя по лбу. – А Серёга родился в 1994-ом! Так откуда же он узнал о твоих приключениях?
– Мир не без «добрых» людей, – иронично усмехнулся я. – Как я понял, один из моих «однополчан» напел, Серёга даже кличку назвал – Шаман. Эта гнида столько мне зла в жизни сделала, я бы его собственными руками придушил.
– А где он его откопал? – удивился Копытин.
– Где-то познакомились.
– Случайно, что ли?
– Видимо, да. Не думаю, что Шаман его нарочно искал. Оно ему надо? Я не расспрашивал, Володь, Серёга пришёл сегодня домой весь такой взвинченный, и с порога затеял этот разговор прямо при Галине, начал при ней оскорблять меня, назвал петухом. Я не стал развозить базар, так перекинулись двумя-тремя фразами, потом я собрался и ушёл. Пожить-то пустишь?
– А вот этот вопрос твой совершенно не уместен! – цокнув языком, ответил хозяин. – Ты же знаешь, с Катькой я разошёлся окончательно, сын с внуками уехал в Канаду, дочь перебралась к мужу в Питер. Так что я тут в гордом одиночестве. Живи, – Копытин неожиданно рассмеялся и подмигнул мне, – только смотри мне, без этих своих петушиных штучек, знаю я вас, начнёшь приставать к одинокому мужику.
– Вова, – покачав головой, рассмеялся я, – ты, как всегда, в своём репертуаре…
– Надеюсь, не обиделся? – Копытин с улыбкой посмотрел на гостя и похлопал меня по плечу.
– Да разве на тебя можно обидеться? – я протянул рюмку, чтобы чокнуться, – давай, Владимир, за нашу дружбу.
– Давай, брат! – поддержал Копытин и, чокнувшись, опрокинул в себя стопку. – Слушай, – он вернулся к моим семейным проблемам, – может, мне поговорить с твоим Серёгой?
– Я думаю, не стоит! – ответил я. – Бесполезно.
– Уверен? А вдруг совесть проснётся…
– О чём ты говоришь, Вова, какая совесть? – эмоционально возразил я. – Был бы хоть намёк на совесть, разве он так поступил бы? Нет, тут никакие разговоры уже не помогут.
– Ну, ошибся человек! – настаивал Владимир. – Молодой, глупый…
– Понимаешь, Володя, ошибки ведь бывают разные. Есть такие, которые можно забыть, простить, исправить, наконец. А есть ошибки незабываемо-неисправимые…
– Может, ты усугубляешь, так сказать, драматизируешь? – попытался успокоить меня Копытин. – В тебе сейчас говорит обида и…
– Нет, Вова, не обида, здесь другое. Это предательство! Понимаешь? Подлое и коварное предательство! Зачем было так приходить и… и смешивать меня с грязью? Его поступок хуже предательства Павлика Морозова. Тот просто сдал отца, а этот самолично пытался растоптать меня… Павлик Морозов – XXI век, версия 2.0.
– Но ведь он твой сын, Борис! – перебив, воскликнул Копытин. – Ты же его воспитывал! Выходит, не досмотрел, не довоспитал или не долюбил…
– Согласен, – закивал я, – кроме «не долюбил». Я за двадцать три года слова грубого ему не сказал…
– А может и зря? – рассмеялся Владимир. – Иногда полезно как следует укрыть… Некоторые мысли без грубого словца не доходят до адресата, пролетают мимо ушей и уходят в небо. Ты вспомни наших отцов, разве они церемонились с нами, разве выбирали правильные слова, рассуждали, «педагогично или не педагогично выразился»? Так твой хоть шахтёром был, ты же сам рассказывал, а мой – преподаватель в техникуме, но доведёшь его, мало не покажется, так поговорит, что.., – Копытин махнул рукой. – А сейчас развели какую-то богадельню. Бедных учителей таскают за случайно брошенное слово на ученика. Одна учительница-ветеранша ученика оболтусом обозвала, так дело до суда дошло. И чего добились, придурки? Ушла женщина из школы, она и так десять лет переработала. Ты думаешь, школяры её лучше стали учиться? Ага, жди! В результате, стали наглее и хамовитее, а ЕГЭ провалили. Я тебе говорил, что Кристина моя учительницей работает?
– Что учительницей работает, ещё не говорил, но то, что она в «педе» училась, конечно, помню. Надо же, Кристина учительница! – вдруг воскликнул я. – Как же всё-таки время летит быстро. Кажется, совсем недавно в школу пошла, а уже сама учительница! Помнишь, мы с ней басню про муравья учили?
– Помню-помню, – улыбнулся Копытин, – Серёга твой 1994 года рождения, а Кристя моя в 1992 году родилась. Двадцать пять уже исполнилось. Деваха хоть куда!
– Внуков-то от дочки ждёшь? – спросил я.
– Жду, – ответил Копытин. – Но не знаю, дождусь ли?
– А что так? – вздёрнул брови я.
– Что-то с мужем у них там не ладится, хотя, возможно, идёт притирка. Ты же знаешь первые два-три года после свадьбы самые сложные… В общем, поживём – увидим. А вообще, Борис Сергеевич, тебе несказанно повезло! – неожиданно заявил хозяин.
– Ты так считаешь? – опешил я и ехидно добавил: – Выгнали из дому – это, по-твоему, везение невероятное.
– Нет-нет-нет! – замотал головой Копытин. – То, что выгнали, да ещё родной сын, это отвратительно, но я не то хотел сказать. С жильём, – Владимир раскинул в стороны руки. – С жильём повезло. Ну, ладно, теперь слушай мою новость. Уезжаю я, Боря, так что квартира в твоём распоряжении. И не только квартира, теперь у тебя есть и дача. Я полгода назад по случаю купил – три спальни, кабинет, газ, отопление, канализация. Уютно там, тепло и свежо. Я частенько теперь за городом прячусь от народа. Приезжаю, выключаю мобильник и целый день бью баклуши, гляжу в небо, сочиняю стихи и придумываю на них мелодии… Хочешь напою? Слушай:
Мне на лицо упала тень!
Испортив весь рабочий день,
И мне теперь работать лень,
Идёт оно в дырявый пень!
А дальше припев:
Тень-тень-тень на плетень!
Тень-тень-тень целый день!
Тень-тень-тень! Лень-лень-лень!
Вот такая дребедень!
Как песенка? Нравится? А дальше…
– Погоди-погоди! – Наконец-то опомнившись, прервал я его. – Что значит, уезжаешь? Надолго? В командировку или в отпуск?
– Нет, Борис, – тяжело вздохнул Копытин, – навсегда, на ПМЖ, то есть на постоянное место жительства. Практически всё уже оформили, израильское посольство дало добро, ты же помнишь, кто мои родители? Маркович я. Уезжаю на… так сказать, историческую родину. Жду паспорт, и «гуд бай, май лав, гуд бай»!
– Не понял, – вытаращил я глаза. – Как же так? А что ты там будешь делать в Израиле?
– Что буду делать? – несколько наигранно рассмеялся Копытин. – Да то же, что и здесь делал! Людей буду лечить.
– Так это… а как же Россия? Это ведь тебе не мифическо-историческая, а… твоя настоящая родина, ну, как там говорят, родная земля и всё такое… Ты разлюбил её, что ли? – я не находил нужных слов, а потому вдруг заговорил какими-то партийно-агитационными терминами.
– Нет, Боря, родину я не разлюбил, – грустно ответил Владимир и, пристально посмотрев мне в глаза, добавил: – я же не кот, который от любви трётся о ногу хозяина, на хрена мне такая любовь. Просто устал я…
– От чего устал-то? – раскрыл я рот.
– От блядства… Не могу я больше жить здесь. Задыхаюсь, Боря. Понимаешь?
– Не понимаю, – замотал головой я. – От какого блядства? Что тебя не устраивает?
– А ты ничего не замечаешь? – перебив, усмехнулся Копытин. – Да-да, я знаю, что ты романтик, но, в конце концов, когда-то и романтики просыпаются и выходят из своих розовых… или, как там у вас, голубых, снов.
– Ты это к чему сейчас? – огорчённо спросил я. – При чём тут какие-то сны, тем более, голубые?
– Да при том, что мы опять стремительно скатываемся в «совок», посмотри вокруг, большевик на большевике и большевиком погоняет. По сути, восстанавливается сталинский режим. Нас скоро поставят всех раком и заставят кричать «спасибо товарищу Путину за наше счастливое детство!». Понимаешь? Всё повторяется, Боря. И мы просто не имеем права этого не замечать. Вся наша мнимая свобода слова, искусственная демократия, пластилиновые права человека – снова всё летит к ебеням.