Распятое солнце - Страница 1

Кани Джеронимо

Распятое солнце

Гере было около года, когда его впервые решил постричь. По всем признакам он был мальчиком. Но вот волосы его росли чересчур быстро. К восьми месяцам Гериной жизни они достигли плеч, и так и остановились на этой отметке. Конечно, жалко было стричь такие густые черные волосы. Не каждая девушка, даже в сознательном возрасте, может похвастаться такой богатой красотой. И, наверное, если бы была жива мать Геры, она бы настояла на том, чтобы к его волосам не прикасались ни ножницами, ни каким бы то ни было другим острым предметом. Но так иногда случается в жизни, что даже мамы умирают, какими бы они красивыми и добрыми ни были.

В день первой Гериной стрижки его отец - Виктор Андреевич - был дома. Геру посадили на стул посередине самой большой комнаты. Чтобы было удобней подобраться к его волосам, на стул положили четыре подушки. Таким образом, голова мальчика находилась на уровне груди девушки, которая собиралась остричь его прекрасные волосы. Маша не была детским парикмахером. И даже взрослым. Она была симпатичной студенткой третьего курса технологического университета, которая, благодаря своему милому личику и хорошей фигуре, приглянулась только что овдовевшему банкиру, топящему свою боль в первом попавшемся баре, где она подрабатывала официанткой в ночную смену.

Виктор Андреевич зачем-то пошел на кухню, как вдруг пронзительный детский плач и испуганный женский крик заставили его, что было силы бежать обратно в комнату, где на четырех подушках, словно принцесса на горошине, сидел его маленький сын, а возле него, выронив ножницы и зажав рот руками, стояла Маша. Виктор Андреевич не сразу смог справиться с той силой, которая сковала его тело, после того, что открылось его глазам. Гера истошно вопил, размазывая кровь по своему личику и без того перепачканному этой липкой жидкостью. С первого взгляда можно было подумать, что у мальчика была разбита голова. При чем по количеству крови было ясно, что спасти его уже не удастся.

Виктор Андреевич, собрав все силы, что у него остались, наконец, подошел к сыну. Вопреки его страшным ожиданиям, у сына при первом беглом осмотре, ни малейших травм головы не просматривалось. Кровь шла из волос. Маша начала с челки и успела отрезать только одну, хотя и немаленькую, прядку волос. Крови было столько, что казалось, будто ребенка ударили по голове, по меньшей мере, острым концом ножниц. Трудно себе представить, сколько бы Гера потерял крови, если бы его успели обрить на голо, как того хотел его отец.

Позднее, врачи окрестили Геру феноменом. Через каждый его волос проходил тончайший капилляр, кровоточащий, при его повреждении, не хуже сонной артерии.

Геру еще пытались несколько раз постричь. Но все попытки заканчивались одним и тем же - Герины волосы плакали кровавыми слезами. В тех же местах, где волосы были отрезаны, они снова отрастали до своего первоначального уровня, то есть до плеч. В шестой день рождения Геры, Виктор Андреевич навсегда оставил все попытки сделать сыну "мужскую прическу". "В самом деле, - думал он перед сном. - Ну, пусть ходит с длинными волосами... Что в этом такого?"

Гера пошел в престижную художественную школу. На этом настояла Оля следующее после Маши увлечение Гериного отца. По возрасту, она ничем не уступал своей предшественнице. А вот по телосложению, немного проигрывала. Но в постели она выделывала такое, что многим порно звездам, такое и не приходилось делать даже в самых откровенных сценах. Виктор Андреевич объяснял это тем, что его новая, разумеется, временная, спутница жизни была художницей. И если благодаря художественной школе его сын приобретет подобный опыт, то это будет хорошим дополнением к прекрасной внешности и стабильному финансовому положению, которое он, как хороший отец, обеспечит своему сыну.

Как бы там ни было, Гере очень нравилось учиться в художественной школе. Его учителя не видели в нем особого таланта. Но никто не решался сказать это отцу мальчика, потому что Виктор Андреевич постоянно оказывал "посильную" финансовую помощь школе. И лишь благодаря подобным родителям юных художников, школа могла позволить себе роскошный евроремонт, лучших преподавателей и много-много всего того, чего не могли себе позволить многие другие школы - не такие престижные.

В то же время, то, что рисовал Гера, если не пугало, то, по крайней мере, заставляло задуматься над здоровьем психики мальчика. Его сверстники не рисовали ничего особенного, но в их работах присутствовало много красок, радости и позитивизма. В Гериных рисунках всего этого не было. В основном он рисовал кресты и могилы, обезглавленные трупы, и некое подобие фигуры в капюшоне и с косой. О ярких красках в этих рисунках говорить не приходилось. Они были выполнены всего в двух тонах: черном и сером.

Виктора Андреевича не тревожило творчество сына. Он считал это каким-то признаком гениальности.

- Не каждый ребенок, - с гордостью говорил он. - В столь юном возрасте, задумывается над смыслом жизни.

Ближе к одиннадцати годам, учителя Геры должны были признать, что мальчик все-таки талантлив. Глядя на его картины, нельзя было не отметить, что рисовал их действительно мастер, хоть и выбрал он для воплощения своего таланта довольно странную, не только для ребенка, тематику.

Как считал сам Гера, самой лучшей его работой была картина, на которой был изображен умирающий юноша лет двадцати, над которым плакал призрак женщины без лица. Юноша, раскинув свои длинные волосы, лежал в неестественной позе на грязном снеге, перепачканном черной кровью.

Шли дни. Дни превращались в недели. Недели складывались в месяцы. Месяцы превращались в годы. Когда Гере исполнилось шестнадцать лет, он сделал себе на животе, прямо над пупком, татуировку: черное солнце, выбрасывающее в разные стороны большие черные протуберанцы, а в центре которого зияла пустота. К этому возрасту, он успел несколько раз влюбиться. И столько же раз разочароваться в этом чувстве. Ему все время казалось, что это что-то не то. Что-то ненастоящее. Гера не успевал задумываться, почему так происходит в его, да, наверное, и не только в его жизни, потому что стоило ему расстаться с девушкой, на ее место приходила новая.

Однажды случилось так, что довольно длительный период Гера был один. И именно в этот период в его жизни произошли такие значительные перемены, о которых он даже и не думал. Собственно перемен произошло всего две. Во-первых, его отец, Виктор Андреевич, решил жениться.

- Понимаешь, сын, - сказал он как-то раз Гере за завтраком. - Я уже не мальчик, чтобы бегать по девкам. Ты растешь. Тебе уже шестнадцать! Еще чуть-чуть, и ты уйдешь вить свое собственное гнездышко. Ничего не подумай! Я не имею ничего против этого. Напротив, я уже в том возрасте, когда мне хотелось бы иметь внуков. Но и в одиночестве доживать старость я тоже не хочу.

Гера смотрел на отца безразличными глазами. Ему было все равно, что решил его отец, отчасти потому, что даже если отец и интересовался мнением сына, то только лишь для того, чтобы получить одобрение с его стороны. Если Геры был не согласен с позицией отца, Виктор Андреевич все равно поступал так, как считал нужным.

- Так вот, - продолжал Сорокин старший. - Я решил жениться.

Геру ни расстроила, ни обрадовал эта новость.

Вторым событием, произошедшим в жизни мальчика, было то, что женщина Екатерина Николаевна - собиравшаяся стать женой Виктора Андреевича, также как и ее будущий муж, была вдовой, и от первого брака у нее была дочь по имени Настя.

Настя была на два года старше Геры. Густые черные волосы и карие глаза делали ее по истине неотразимой. Как только Настя увидела своего будущего сводного брата, она твердо для себя решила, что будет его единственной женщиной на всю жизнь.

Настя и сама не знала что это - любовь, страсть или что-то еще? Хотя можно с полной уверенностью сказать, что любовью это не было. Скорее, каким-то обостренным чувством собственности. Она знала про способность Гериных волос плакать кровью. Настя случайно наткнулась на статью в Интернете про мальчика со "странными волосами". На девушку эта статья подействовала магически. И она стала собирать всю информацию, какую могла только найти на просторах Интернета и в старых подшивках газет, об этом удивительном мальчике. Через четыре месяца, собранное досье не умещалось в верхнем ящике ее письменного стола.