Расплата. Трилогия - Страница 57
-- Накликал-таки!.. Теперь не пустим!.. На-ко, выкуси!.. Баба старая... Язык распустил!.. -- ворчал я на трюмного старшину и, право, сам в данную минуту не решусь сказать: бранил его от души, искренне веря в примету, или, наоборот, старался подбодрить и себя, и других объяснением, что всё это от "сглазу"... Во всяком случае, он чувствовал себя виноватым и, ползая на четвереньках в воде, переливавшейся по палубе (ещё одна маленькая подробность. В броневой палубе не было ни одного клапана для спуска этой воды вниз, к приемникам наших могучих водоотливных средств. Её приходилось откачивать ведрами и брандспойтами...), сокрушенно вздыхал и твердил: "Был грех! Был грех!.. Господьмилостив, -- авось не засвежеет"...
Господь был милостив -- не только не засвежело, но к рассвету зыбь улеглась.
Я дремал в кресле на верхнем мостике, когда меня разбудили. Было совсем светло, и штиль -- мертвый.
Неприятель?..
Нет, нет! -- ответил старший штурман, крайне непочтительно тормошивший меня за плечи. -- Старший механик сейчас был у командира. Угля не хватит. Идем -- Кьяо-Чау, а Кьяо-Чау значит -- разоружение...
Дорогой мой, ничего не понимаю... Дайте минутку сообразить... Расскажите толком...
Он рассказал. Произошло (Бог весть, по чьей вине) недоразумение. Механик считал, что экономический ход -- это значит -- пары в 10 котлах (из 24), а командир полагал, что пары будут держаться во всех котлах, чтобы в любой момент можно было дать полный ход, но только при экономической скорости расход пара (т. е. и расход угля) будет меньше. При таком условии угля не хватало.
Я поспешил к боевой рубке.
Штурман, артиллерист, минер -- все ближайшие помощники командира -- были здесь налицо. Не хватало только старшего механика, который, сделав свой зловещий доклад, ушел вниз.
Командир высказался весьма категорически и, на этот раз изменив обычную систему кратких и определенных приказаний, довольно подробно изложил свои соображения.
По его мнению, при невозможности действовать кормовой артиллерией единственный шанс на спасение крейсера составляла скорость, способность при первой надобности дать самый полный ход. Правда, имея водотрубные котлы, мы, идя экономическим ходом под десятью котлами, могли в 40 мин. времени развести пары во всех остальных котлах и дать полный ход, но неприятелю (даже при условии одинаковой скорости -- 17 узлов) было довольно получаса для того, чтобы сблизиться с нами на дистанцию верного выстрела -- 30 кабельтовых -- и тогда в течение 10 мин. он, благодаря подавляющему преимуществу в скорости, командуя дистанцией, имея в своих руках инициативу боя, -- делал бы с нами все, что ему вздумается...
А у нас -- только три носовые шестидюймовки... Какая-нибудь "Ниитака" уже сильнее нас, и к тому же действовать будет против нас, как против стоячего... Командир полагал, что поставить крейсер в такие условия -- преступление. Это значило бы отдать его на расстрел без всякой надежды хотя бы в отместку нанести какой-либо вред неприятелю...
Итак, нужен был уголь. Где его взять? В Кьяо-Чау? Но, согласно германской декларации о нейтралитете, мы могли простоять там не более 24 часов. Довольно времени, чтобы принять уголь; но успеем ли мы надежно заделать пробоину? Притом своими средствами, так как по той же декларации чиниться нельзя, не разоружаясь!.. А сможем ли мы управиться собственными средствами?..(Впоследствии оказалось, что не могли бы даже и в более долгий срок, а не то что в 24 часа.) Какова пробоина? Мы знали только, что непроницаемая переборка при 103-м шпангоуте разрушена, что вода распространилась от 98 до 108 шпангоутов... Ничего больше.
Зайти только принять уголь? Благодаря телеграфу наш заход немедленно станет известен японцам, а тогда при выходе -- встреча и то, что командир называл преступной отдачей крейсера на расстрел неприятелю...
Чиниться? -- значит разоружаться...
Положение казалось безвыходным...
Неожиданно ревизор, стоявший на вахте, предложил план, первоначально поразивший всех своей нелепостью.
Остается идти в ближайший французский порт, -- заговорил он. -- По французской декларации о нейтралитете воюющие могут стоять в их портах неограниченный срок, а также при содействии местных заводов производить всякие починки, кроме исправления и усиления вооружения...
Да ведь это -- у черта на рогах! Это -- Сайгон! -- недоумевали окружающие... -- С углем-то как же?
Что ж уголь? А коммерческие пароходы на что? Любой остановим и перегрузим уголь к себе. Оставим ему только до ближайшего порта. Правительство заплатит и за задержку, и за всякие протори и убытки. Еще спасибо скажут, что дали случай содрать... А нам теперь главное -- след замести. Японцам и в голову не придет, куда мы хватили!.. Починимся -- разговор другой. Притом -- все же союзники... Может быть, в какой-нибудь необитаемой бухте и пушки недостающие можно будет заполучить...
Ну, это уж вы размечтались! -- прервал его командир, вдруг утративший свой наружно невозмутимый вид и даже как будто развеселившийся. -- Но это идея! Идем в Сайгон! Насчет угля -- сейчас прикинем!..
Прикинули...
Командир решил, что если не накроют ни сегодня, ни завтра, то южнее параллели Шанхая встреча с неприятелем явится почти невероятной, а потому вопрос о необходимости держать пары во всех котлах отпадает сам собою. Разве в Формозском проливе?.. -- да и то сомнительно, а потому при дальнейшем плавании можно будет прекратить пары не только в 14, а даже в 16 котлах и идти под восемью.
Однако даже и при таком скаредном расчете угля не хватало до Сайгона миль на 500, а если принять во внимание возможность свежего ветра в лоб -- то еще хуже... Вся надежда была на встречи с коммерческими судами. Что касается свежей погоды, о ней, словно по уговору, умалчивали. Август нов. ст. в Китайском море -- пренеприятный месяц в смысле тайфунов. Хуже его только один сентябрь. Ну, а в случае тайфуна, с нашей дырой в боку...
Пока судили и рядили, в 9 ч. утра увидели на горизонте, к северу, корабль, явно нас нагонявший. Поначалу дали полный ход и пустились наутек. Нагоняет. Шибко нагоняет. Кто такой -- с носу не разберешь... Вдруг (верно нас увидел) круто бросился в сторону, к востоку. Как повернулся лагом -- сразу же признали -- "Новик". Другой такой посудины в Тихом океане не было. Начали делать ему отдаленные сигналы -- и смотреть не хочет. Несомненно, принял за японца. Послали к нему "Грозовой", неотступно следовавший за нами, разъяснить недоразумение, спросить: что и как?
Пока "Грозовой" гонялся за "Новиком", мы, в ожидании его возвращения, держались почти на месте, работая малым ходом.
За это же время отдали последний долг погибшим в бою. Все восемь были уложены в ряд между кормовыми 6-дюймовками. Зашитые в белую парусину, с подвязанным в ногах грузом, все выглядели одинаково. Только мичман Кондратьев отличался от других положенной ему на грудь саблей и треуголкой. Короткая заупокойная служба при полном сборе всего экипажа; затем командир, офицеры и старшие из нижних чинов подняли их на руки; десантная полурота взяла "на караул"; зарокотали барабаны; печальная процессия тронулась на ют, и отсюда один за другим, медленно скользя за борт по наклонной доске, исчезли в прозрачной зеленоватой глубине бывшие наши боевые товарищи...
Не могу не помянуть добрым словом нашего судового священника. Он так хорошо, так задушевно, совсем не мрачно, а тепло и умиленно совершал службу, словно не похороны, не смерть -- а радость воскресения... с такой верой, с такой любовью, склонившись над бортом и давая последнее благословение, произносил "Приими, Господи, раба Твоего, во брани убиенного..."
Не знаю, положены ли такие слова по чину погребения, но они были так к месту...
Я внимательно наблюдал за командой, стараясь подметить её настроение, так как (откровенно признаюсь) побаивался, не произведет ли церемония угнетающего впечатления. "Они" не любят похорон в море. Сколько раз за время долгих плаваний приходилось слышать просьбы тяжелых больных, чтобы доктора "помогли до России", а уж если нельзя, так хоть до ближнего порта, чтобы "хоть на чужой стороне, а все -- могилка"...