Расплата. Трилогия - Страница 38
Главная наша беда, по меткому матросскому выражению, заключалась в том, что "голова пропала"!..
В. К. Витгефт, принявший командование эскадрой, оказался на этом посту совершенно случайно, единственно вследствие... поспешного отъезда адмирала Алексеева и неприбытия адмирала Скрыдлова. Личная его храбрость, многократно на деле им проявленная, стояла вне всяких сомнений. В прошлом его сопровождала репутация безукоризненно честного человека и ученого работника... Но вся почти его служба прошла на берегу. Моряком он не был и открыто в этом признавался. Вступив в командование эскадрой, на первом же собрании флагманов и капитанов он так и заявил: "...Жду от вас, господа, не только содействия, но и совета. Я -- не флотоводец..."
Это было сказано честно и прямо, но, по-моему, лучше было бы не делать такого заявления...
На войне единоначалие -- первое условие успеха. Без полководца может погибнуть армия. Без флотоводца не может существовать флот. Военные законы, основанные на уроках истории, недаром так подчеркивают значение этой единой власти, единой воли. Даже мнение военного совета, собираемого в критические моменты, имеет лишь совещательное значение для единого, высшего начальника. Этот последний может (по закону) присоединиться к мнению не только меньшинства, но даже к мнению единичного лица, признав его наилучшим, -- и такое решение уже не подлежит спору, признается окончательным. Дальше идет уже исполнение приказания.
На знаменитом совете в Филях большинство ужасалось при мысли отдать Первопрестольную без боя, но Кутузов, который не отрекался перед собранием от своего звания полководца (что делалось в его душе? был ли он так уверен в непреложной истинности своего решения? -- кто знает...), сказал:
-- Отдадим Москву! Спасем армию, спасем Россию!.. -- И все повиновались...
В. К. Витгефт своим заявлением сам, добровольно сложил с себя полномочия диктатора и передал их большинству... Но большинство?.. -- Мне кажется, в каждом совете есть только один самый мужественный и энергичный, затем (так как эти качества, по справедливости, считаются особым даром, выделяют людей из толпы) -- найдутся еще несколько человек, близких к нему; все остальные уже ниже, а среди них -- конечно, и представители другой крайности, т. е. малодушия. Потому-то и говорится (в статье о военном совете), что начальник присоединяется к наиболее мужественному решению, вне зависимости от числа голосов, за него поданных.
У нас -- было иначе...
Однако же, вспоминая и оценивая минувшие события, Уже отошедшие в область истории, я не могу не признать, что и в данный момент не занес бы в свой дневник тех резких, горьких слов, которые цитировал выше. Было смягчающее обстоятельство. Был фактор, оказывавший роковое давление на собрание флагманов и капитанов... Генералы двенадцатого года не решались покинуть Москву на произвол неприятеля, страшась упрека всей России. Правда, Артур не был Москвой, но наши флагманы также не решались покинуть его в критическую минуту, страшась упрека со стороны своих сухопутных товарищей... А этот упрек уже висел в воздухе!.. По судам эскадры рассылались анонимные произведения... Приведу одно из них -- пародия на известную тему "Дедушка Мазай и зайцы". В этой пародии весьма прозрачно и образно пояснялось взаимоотношение армии и флота. К сожалению, под рукой у меня нет полного текста -- он погиб в бою, и я могу только на память пересказать его содержание.
Какой-то барский двор стерегли серые собаки, а во дворе жили белые зайчики. Пришла беда -- появились волки. Собаки стали готовиться к обороне, а зайцы говорили: "Да вы не беспокойтесь! У нас такой способ есть, что мы их близко не подпустим!" -- Однако когда от собак уже начала клочьями шерсть лететь, то зайцы обеспокоились и в один прекрасный день под предводительством "самого старого и самого трусливого" зайца пустились наутек в страны северные (понимай -- Владивосток), а позади них только смрад (понимай -- дым) остался, от которого собаки прочихаться не могли. Долго ли, коротко ли грызлись собаки насмерть, но подошел к ним на выручку дедушка Мазай (понимай -- Куропаткин), разогнал вражью свору, а потом начал и зайцам допрос чинить. "Как же, -- говорит, -- вы, такие-сякие, верных друзей бросили и наутек пошли?" -- А они ему: "Прости, дедушка! Мы шкурки свои берегли! Ведь шкурки-то у нас ценные, не то что собачья шерсть..."
На это им дедушка Мазай так ответил: "На что теперь ваши шкурки, коли вы их опоганили!" -- и начал их учить палкою...
Пасквиль этот, отпечатанный на пишущей машинке, был разослан по почте всем адмиралам, командирам и старшим офицерам судов и в судовые кают-компании, т. е. появился сразу в весьма значительном количестве экземпляров.
Очевидно, кто-то был крайне заинтересован наивозможно широким его распространением.
Отношения между моряками и сухопутными никогда не были (в Порт-Артуре) особенно дружественными, а с началом войны и вовсе испортились.
Беспристрастно (и теперь уже относительно спокойно) оглядываясь на прошлое, нельзя не отметить, что, несомненно, чья-то воля, в личных выгодах, упорно внушала сухопутным мысль, что в провалах флота виноваты не высшие начальники, а негодный материал (команда и офицеры), бывший в их распоряжении! С другой стороны, -- то же внушалось морякам по отношению к сухопутным.
Сухопутные с пеной у рта кричали, что эскадра проспала появление неприятеля. -- Моряки утверждали, что крепость проспала войну, что 27 января поддержать эскадру в бою могли только две наскоро изготовленные батареи, что остальные были без гарнизона и с пушками "по-зимнему"!
Чем дальше в лес -- тем больше дров... Несомненно, кому-то выгодно было поддерживать эту смуту.
Иначе как объяснить такую явную несообразность.
В кают-компаниях судов, с которых снимали орудия для усиления сухопутной обороны, разыгрывались сцены почти бунта, включительно до угроз -- развести пары и уйти в море, отстреливаясь от крепости, если она попробует задержать, -- а в то же время, на фортах той же крепости -- взрыв негодования против моряков, которые не хотят драться сами, отдают свои пушки на берег, и даже... предложения -- огнем крепостной артиллерии заставить эскадру выйти в море и вступить в бой...
Что это было, как не чудовищное недоразумение, кем-то и как-то весьма умело посеянное между двумя главными элементами защитников русского дела, русской чести на Дальнем Востоке?
Позже недоразумение рассеялось. Инстинктом массы поняли, что они не враги друг другу...
Но к лучшему ли было это пробудившееся смутное сознание? В японцах ли они увидели своего общего врага? -- Нет! -- в "начальстве"...
Однако ж не буду забегать вперед, придержусь хронологического порядка в изложении не только событий, но и настроений, отмеченных в моем дневнике.
Винить ли покойного В. К. в том, что он не родился Кутузовым? что он тогда же не присоединился к тем двум голосам, которые на совете, не страшась упрека в измене сухопутным товарищам, требовали выхода в море и смертного боя?.. История рассудит...
Однако же надо отдать полную справедливость, В. К. Витгефт был строго последователен в своем решении и, присоединяясь на совете высших начальников к мнению большинства, всегда готов был прислушаться и к голосу другого большинства -- всего личного состава эскадры. Это большинство (молодое, может быть, неопытное, неразумное, но задорное) возмущалось навязанной ему ролью и почти открыто роптало...
Не берусь утверждать -- в силу вновь полученных приказаний или же под давлением эскадренного общественного мнения, -- но, во всяком случае, вскоре же по судам распространилась весть о том, что прежнее решение отменено, что собираемся выйти в море, как только закончатся исправления броненосцев. Весть эта была встречена с энтузиазмом.