Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути - Страница 18

— Но пока я блуждал, — а места там, Магда, прекрасные, сказочные места, таких пейзажей, такой палитры нигде больше не увидишь, — так вот, пока я кружил да петлял, мне пришло в голову…

Что именно пришло Айну на ум я уже не слышал. В мозгу что-то щелкнуло, лопнуло, и я вспомнил, наконец, вопрос, который хотел и не мог задать — во сне — доктору Мерячу.

— Прости, что перебиваю, Айн…

Тот осекся на полуслове, воззрился было на меня, но тут же махнул рукой:

— Будет расшаркиваться. В чем дело?

— Ты, часом, не знаешь, что такое Моисеев путь?

— О Господи! В каком контексте?

— Один человек сказал при мне: «Блуждаем Моисеевым путем». О библейском Моисее я помню только про корзину, тростники и десять заповедей. А если речь о каком-то другом, то и вовсе ума не приложу.

— О том, о том, успокойся. Пророк Моисей, Моше-рабейну, Муса… Устойчивого понятия Моисеев путь — как, например, Моисеев закон или Пятикнижие Моисеево — нет. Это, скорее, метафора. Более или менее расхожий образ.

— И что он означает?

— Видишь ли, Моисей был великим политиком. Когда он вывел народ свой из египетского рабства, то не повел его сразу в землю обетованную, — Айн получал столь откровенное удовольствие от своего просветительства, что смотреть на него было любо-дорого. — Идти-то было — рукой подать, что там от Нила до Иордана, а Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, блуждал самыми замысловатыми путями, с помощью Божией досыта кормил манной небесной, поил водою сладкой…

— Зачем? — не утерпел я.

— А затем, чтобы рабы, за чьими плечами стояло четыреста тридцать лет рабства, ставшего уже генетическим, в Ханаанскую землю не вошли. Только их дети, родившиеся свободными. Следующее поколение.

— Какой ужас, — ахнула Магда. — Это точно, Айн? Про Моисея?

— Вполне. Я же говорю, это было гениальным политическим ходом создавать новое государство с новыми людьми.

— И это — пророк? Год за годом кружить по пустыне? Ждать — вот скоро, вот завтра, вот за холмом! Умирать! Быть обреченным и не знать, что обречен! Нет, Айн, это Макиавелли, а не Моисей! Я представляла себе Исход иначе…

— Это очень серьезно — то, о чем вы говорите, Магда. Только Макиавелли ни при чем. В Библии есть уже вся политика. И с библейских времен самые жестокие люди чаще всего встречаются среди тех, кто хочет привести свой народ к счастью. Осуществить утопию. Поскребите как следует любого пророка, любого диктатора-утописта — и под пестрыми красками наверняка обнаружится неистребимое моисейство. Причем, хотя сам Моисей был еще отнюдь не из худших, и он получил воздаяние по делам своим.

— То есть?

— Его могила затерялась в пустыне Моавитской — как гробница Чингисхана. А привел народ в землю обетованную уже Иисус Навин. Моисей этого был недостоин. Ему не дано было перейти Иордан.

— Тяжело вам жить! — все-таки переходы у женщин совершенно непредсказуемы.

— Почему? — удивился Айн.

— Слишком много понимаете и слишком мало можете.

— Ну отчего же? — чуть-чуть слишком быстро и весело возразил Айн. Я вот, например, вполне могу выпить еще кофе.

— Сейчас, — Магда резво вскочила и отправилась в кухню. Мы поболтали еще немножко, но, признаться, уже без прежнего вдохновения. Я все время сбивался мыслями на свое, на Меряча и его Моисеев путь. Рассказывать об этом я не хотел и не мог. И потому, когда Айн стал откланиваться, каюсь, испытал даже некоторое облегчение. Хотя знал, что теперь мы прощаемся ненадолго. Он, по-моему, тоже.

Поднявшись в кабинет, я снял с полки книгу, к которой не прикасался, пожалуй, со школьных лет. Впрочем, тогда и подавно не слишком увлекался Священной историей… Я внимательно перечитал «Исход». Айн был прав. Не то чтобы я сомневался в этом, просто привычка все проверять и перепроверять становится со временем второй натурой. Теперь я понимал, откуда черпал Меряч свою непоколебимую уверенность. Убежденность. Кто его знает, проклятие или благословение для человека та жертвенность, с какой водит он сорок лет по пустыне народ свой, обрекая на вымирание целое поколение. И зная, что сам умрет в преддверии земли обетованной, ступить на которую ему не суждено. Но одно мне было ясно: сам я на такое не гожусь. Я скорее всего из тех, «малодушествующих на пути». Интересно, а можно ли отнести к ним йомалатинт? И еще. Вот ведь какая штука: в рабство египетское народ Иосифа пришел добровольно. В поисках лучшей жизни. Собрались, позаседали, проголосовали… Вполне демократическим путем…

От этих размышлений меня оторвала Магда.

— Марк, к тебе генерал Керро. Может, — она была явно обеспокоена, сказать, что ты еще не в форме?

В конце концов, вызволили меня из капитанова кегельбана ребята Феликса. Когда Магда, не утерпев, раньше времени (впрочем, я ведь и не называл ей конкретного часа!) подняла тревогу, Феликс дал команду — и они явились меня выручать. Правда, не слишком вежливо. Еще слава Богу, что отделался я только сотрясением мозга. Могло быть и хуже — припаяли мне крепко. Ретивые мальчики. Добраться бы мне до того мордоворота…

— Нет, — сказал я. — Не надо. Пожалуй, мы с ним посидим. Ты только сообрази что-нибудь.

— Без выпивки, — по-хозяйски категорично заявила она.

Я вздохнул.

— Ладно. Но у Феликса-то сотрясения нет. Так что пошуруй все-таки в баре. Я точно помню, там кое-что оставалось.

Магда вышла, а я переоделся — принимать генерала в халате было вроде не с руки — и спустился вниз.

— Привет, Перс! — шагнул мне навстречу Феликс. Сегодня он был при полном параде — весь в золоте и лампасах. — Давно собирался тебя навестить, да все неловко было беспокоить. И дела…

— Вот и скажи честно: дела. А про неловко…

— Правда, Перс, собирался, ей-богу… И извиниться за… — он замялся. Словом, извиниться хотел. Я тому сержанту…

— Да брось ты, — рассмеялся я. — Ты — сержанту? Кому ты это говоришь? В лучшем случае ты оказал пару ласковых начальнику бригады. Кто там сейчас? Рейн Воньо?

— Как в воду глядишь, — ухмыльнулся Феликс. — Только Рейн тебя все еще за своего держит, не забудь. Так что сержанту до сих пор небо с овчинку кажется.

— Спасибо, утешил.

— Ладно, не злись.

— Не злюсь, — соврал я, потому что как раз сейчас и начал заводиться. Разбередилась отболевшая вроде обида на мордастого сержанта. Понабирали энтузиастов!

Обстановку разрядит Магда, вкатившая столик. Сервирован он был на ять — все-таки недаром я два года муштровал ее в конторе.

Мы с Феликсом сели, а Магда с обаятельной фирменной улыбкой исчезла. Я не стал ее удерживать. Сейчас нам, пожалуй, лучше было поговорить вдвоем. Ныло, ныло во мне болезненное любопытство, которое, признаться, я не хотел удовлетворять, но и отказаться тоже не мог.

— Слушай, Феликс, давай начистоту. На кой черт ты втравил меня в это поганое дело? Неужто твои ребята сами бы не разобрались? Только не пой мне песенку про то, что, мол, дело возбуждено не было, ладно? Я-то знаю, как можно и без этого обходиться. Всегда есть пути — и законные.

— А ты еще не понял?

— Нет.

— Я думал, ты поймешь… — Феликс в упор посмотрел на меня, потом отвел глаза. — Будь по-твоему. Мне хотелось, чтобы ты сам узнал все, что сейчас знаешь.

— Ну хорошо, узнал я об этих несчастных бабах, дальше что?

— Несчастных?

— А каких же? — Меня вдруг понесло. — Кто хватается за ружье? Иди подонок, или несчастный… Иди тот, кто слишком много хочет, или тот, кто все потерял. Они — потеряли. И я не понимаю, как это получилось. Меня учили чтить закон. Чту. И верю. Потому что если не верить в закон, верить не во что. А кто их довел? Тоже закон. Зачем мне такое знание, скажи?

— Ладно, — проговорил Феликс. — Забудь обо всем. Может, так оно и лучше.

— А ты бы смог?

— Вот потому я и втравил тебя, Перс. Потому, что не могу.

— Втравил. И что же?

— Себя спроси. Перс. Что я могу сделать? Я кто? Цербер. Фараон. Мое дело блюсти закон. И есть еще такая поганая штука — служебная тайна. Слишком немногие знают подлинные причины программы возрождений нации. Трофимизации этой, чтоб ей… Стоит мне заикнуться — от меня перья полетят. А я еще хочу поработать на своем месте. Здесь я все-таки полезен.