Расколотый мир (ЛП) - Страница 7
Сейчас рассвет целиком и полностью явился во всей красе настолько, насколько он когда-нибудь наступает на Эйвоне. В густом, холодном тумане края мира ускользают, оставляя только нашу маленькую лодку и плеск воды, когда шест погружается в воду и поднимается. Вдох Ромео подстроен под каждое усилие: замах и толчок — когда он орудует шестом, затем оставшуюся часть пути происходит выдох — когда он расслабляется и поднимает его для другого толчка.
Он не пользуется компасом. Компасы в любом случае бесполезны на Эйвоне, у которого нет надлежащего магнитного поля, а характер погоды на Эйвоне делает принятие спутниковых сигналов столь же ненадежными, как наши радиопередачи на базе. Даже когда они работают, каналы меняются и исчезают, как плавающие островки растительности, а спутниковая навигация может вызвать у нас столько же проблем, как и компас.
Но у Ромео, кажется, врожденное понимание мира, в котором он живет. Как будто у него в мозгу закреплен приемник, получающий сигналы непосредственно от Эйвона. Мы никогда не садимся на мель, мы не застреваем на плавучих островках. Насколько я могу судить, нам не придется возвращаться назад, чтобы изменить курс.
Я продолжаю наблюдать за ним, пытаясь понять, как он это делает. Если я смогу понять, возможно, я смогу найти дорогу назад, если высвобожусь. Он поворачивает, чтобы обойти более плотную кучу растительности, и я опускаю глаза, изучая, как он переносит свой вес. Я поднимаю глаза только, чтобы понять, что он повернулся и наблюдает за мной, как я наблюдаю за ним, подняв одну бровь.
Я не уверена, что было бы хуже, чтобы он думал, что я смотрю на пистолет на бедре, или как он предполагает, что я пялюсь на его задницу. Я резко отвожу взгляд и отказываюсь от попыток изучить своего похитителя. Мы молча двигаемся по водным путям в течение следующего полчаса или даже больше, моя голова стучит, а его выражение лица становится мрачным.
Вдруг дно лодки царапает по грязи, камышу и гравию, издавая тихий скрип.
— Оу, — произносит Ромео, прижимая одну ногу к скамейке и наклоняясь вниз, чтобы прижать шест к краю лодки. — Мы на месте.
Все, что я вижу это туман. Парень обходит меня, нахмурив брови, выгибая их в молчаливом предупреждении о ненападении, когда он склоняется ко мне, чтобы развязать меня. Я сжимаю челюсти так сильно, что за ухом стреляет боль, которая легко соединяется с пульсацией в затылке. Возможно, я могла бы вырубить его, но мы оба знаем, что без какого-либо представления о том, где мы, его люди, скорее всего, найдут меня раньше, чем мои. Мне нужно дождаться лучшего шанса. Если он прав, и здесь есть база, то у меня появилось бы преимущество. Но база означает люди — а где тогда воздушное движение, патрули, статическая оборона? Здесь только тишина.
Его пальцы тянут веревку, они теплые, когда касаются моей кожи, и с внезапным освобождением от давления, я становлюсь свободна. Я крепко сжимаю губы, сдерживаю агонию, которая приходит по мере возвращения циркуляции крови. Он морщится в ответ, как будто он на самом деле извиняется за боль, и нежно прижимает ладони к моим обнаженным запястьям, массируя их пальцами, призывая приток крови. Я стряхиваю руки, слишком раздраженная, чтобы принять любой жест помощи. Он закатывает глаза, вылезает из лодки, с хлюпаньем вступая на болотистую землю.
Пальцы покалывают булавками и иголками, когда я хватаюсь за ребро борта и вылезаю за ним. Туман слишком густой, чтобы что-либо видеть, но он все еще ведет себя так, будто знает, куда направляется.
— Итак? Что это за место? — спрашиваю я.
— Это прямо здесь. Я был здесь пару часов назад. — Он абсолютно уверен — это видно как он двигается, как спокойно говорит. Пистолет на его левом бедре, но он держит меня справа, вцепившись в мою руку. Я нахожу, что ступаю тихо, как будто действительно могу оказаться не на том конце караульного поста, что просто смешно — за исключением того, что, выжив так долго на Эйвоне, я не хотела бы попасть под дружественный огонь.
Он на несколько шагов ведет меня вперед, но мы не уходим далеко, когда даже я понимаю, что что-то не так. Его хватка на мне напряженна, его лицо лишено всякого самодовольства.
Затем лишь на мгновение туман рассеивается. Достаточно надолго для нас, чтобы увидеть, что участок твердой земли впереди нас пуст и бесплоден от всего, кроме сорняков, скал и нетронутой грязи. Дальняя сторона острова уходит обратно под воду, которая тянется непрерывно, до случающегося время от времени обнажения изгиба голой скалы.
Мы оба пялимся, хотя я не знаю почему. Я ему не верила — никогда не верила. И все же, стоя на этом пустынном участке острова, желудок ухает и звенит в ушах, я удивлена. Я отдергиваю руку и спотыкаюсь от усилия.
— Зачем ты привел меня сюда? — выплевываю я слова и против желания сжимаю кулаки, чтобы ударить его. — В чем смысл? Почему бы тебе просто не бросить меня где-нибудь на болоте?
Но он не смотрит на меня. Он все еще пялится в пустоту, хотя снова опустился занавес тумана, и стало вообще ничего не видно.
— Он был здесь, — произносит он. — Это именно то место. Не понимаю… он был прямо…
— Прекрати! — Крик приводит его в чувства, и он поворачивается на пятках, моргая на меня. — Мне нужен ответ. Зачем ты привел меня сюда?
— Джубили, — бормочет он, разжимая один кулак и направляя руку ко мне, ладонью вверх. Так мило, так открыто, как будто мы друзья. Из этого парня льется харизма — если бы он родился на правовой планете, ему бы следовало стать политиком. — Клянусь, это было здесь. Я не вру тебе.
— Твои обещания не особо что-то для меня значат, Ромео, — отрезаю я.
— Они не могли не оставить следов, — произносит он, прочищая горло и шагая мимо меня. — Здесь был целый объект — заборы, здания, ящики, самолеты. Помоги мне осмотреться, должны остаться признаки. Отпечатки подошв, фундаменты, что угодно.
Пока его глаза рассматривают землю, разыскивая его так называемые «признаки», это дает мне возможность рассмотреть черты его лица. Он расстроен. Больше, чем расстроен — он напуган. Смущен. Он действительно верит, что здесь что-то было.
Мне следует потакать ему, если у меня есть надежда вернуться на базу живой.
Это большой остров, и Ромео тащит меня сквозь туман, вдоль края растительности. Он слишком осторожен, чтобы выпустить меня из поля зрения, но я не настолько глупа, чтобы здесь сделать ставку на свободу. Один неверный шаг, и это будет долгий, томительный процесс затягивания в клоаку, с большим количеством времени, чтобы подумать о том, каким бессмысленным путем все это происходит.
Потакай ему. Играй правдиво. Уговори его отправить тебя назад.
Последствия газа все еще ощущаются, долго после того, как они должны были рассеяться. Во рту у меня странный металлический привкус, похожий на кровь, и пульс несравненно громко стучит в ушах. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться. Я понимаю, что тоскую по звездам, открытости неба, которого вы никогда не увидите на Эйвоне. Туман снова все скрыл, и невозможно увидеть дальше, чем на несколько ярдов вперед, оставив меня подвешенной в мире серого и белого. Я опускаю взгляд на землю, чтобы сохранить равновесие, потому что после долгого вглядывания в туман, глазам чудится, что я плыву.
К счастью, Ромео, похоже, ничего не замечает. Может быть, он списывает мои спотыкания на то, что он продолжает дергать меня за запястье. Мы преодолели половину береговой линии, когда Ромео останавливается и отпускает меня, глядя вокруг с замешательством.
Внезапно перед глазами расцветает огонек. Бледно-зеленый, нежно покачивающийся из стороны в сторону, не более чем на несколько дюймов наискосок. Он на мгновение танцует там, и я замираю, и когда Ромео разворачивается, чтобы начать двигаться снова, и я понимаю, что он не видит его.
И тогда мир скользит в сторону.
Перед глазами мельтешит, привкус металла во рту растет. Внезапно я не вижу тумана, грязи и пустоты; я даже не вижу огонька. Промелькивает существование целого здания, и между нами оказывается высокий сетчатый забор. И прямо за ним стоит фигура в черной одежде в какой-то маске, беспрерывно глядящая сквозь прорези на меня.