Расколдованный круг - Страница 4

Из глубокой задумчивости девушку вывел голос горничной:

– Маргарита Геннадьевна, вас просят в столовую.

– Иду, Тося, – оборачиваясь, ответила Рита, и тут ей бросилось в глаза расстроенное выражение на лице горничной, которое та не в силах была скрыть, хотя явно старалась сделать это.

– Тося, что-то случилось? – Рита отнюдь не гордилась тем, что, в отличие от многих девушек своего круга, старалась не относиться к прислуге лишь как к одушевленным автоматам, существующим для того, чтобы избавлять своих хозяев от скучных бытовых проблем. С самого детства Рита впитала философию матери, которая учила дочерей, что необходимо быть милосердным к тем, кому Бог не послал удачу и богатство. – Почему ты держишься за щеку? Зуб болит?

– Не беспокойтесь, Маргарита Геннадьевна, это я так... – Все же Тося отняла руку от лица; на щеке ярко алел след от удара, перечеркнутый кровоточащей царапиной.

– Да у тебя кровь! Возьми в аптечке йод. – Рита указала на дверь ванной комнаты.

– Что вы, Маргарита Геннадьевна, как можно! – ахнула женщина. – На кухне есть аптечка для прислуги. В агентстве нас учили, что пользоваться хозяйскими медикаментами нельзя...

– Что за глупости! Неужели ты думаешь, что я стану брезговать тобой? Ступай в ванную и скорее прижги ранку, а то начнется воспаление! – заботливо сказала Рита.

Тося послушно шмыгнула в забранную матовым стеклом дверь ванной и вскоре появилась опять.

– Какое платье прикажете подать: голубое или бежевое? – все еще шмыгая носом, уточнила она.

– Я вполне способна одеться сама, – с долей раздражения отозвалась девушка. – Тося, сколько раз мне просить тебя: выброси из головы эти глупости, которыми тебя пичкали в агентстве по найму! У тебя и так достаточно работы... лучше скажи, что с твоим лицом? И волосы растрепаны...

Женщина торопливо провела рукой по волосам и почему-то снова всхлипнула.

– Да это я споткнулась, Маргарита Геннадьевна, – с деланой небрежностью заявила Тося. – Ну и... на дверной косяк налетела.

– Да у тебя половина лица разбита! – не на шутку встревожилась Рита, не видевшая причин, почему бы не верить Тосе. – Может, сходишь в медкабинет? Я объясню маме и папе, что произошло.

– Да нет, Маргарита Геннадьевна, все нормально...

– Ну если ты так считаешь... – Пожав плечами, Рита вышла из спальни, решив, что Тося сама способна разобраться в своих проблемах. Для двадцатилетней девушки разница почти в полтора десятка лет, разделявшая ее с Тосей, казалась огромной. Рита вполне доверяла жизненному опыту этой миловидной, всегда оживленной женщины.

А вот произошедшее в вестибюле подъезда несколько минут назад тревожило и почти пугало Риту именно своей непредсказуемостью. Девушку волновала и предстоящая реакция отца, и все чаще прорывавшаяся в глазах сестры ненависть... До боли было жалко маму. В этом вихре переживаний естественная жалость к пораненной Тосе волей-неволей отходила на второй план.

Когда девушка вошла в столовую, вся семья уже сидела за столом, и домоправительница Анна Осиповна, работавшая у Шерстневых так давно, что стала почти что членом семьи, подавала чай. Рите сразу бросился в глаза обиженный и сердитый вид Шуры, которая сидела вполоборота, словно желая выскочить из-за стола и не решаясь сделать этого.

– А Ритка-то здесь зачем! – увидев сестру, завопила девица. – Она что, тоже будет мне мораль читать?

– Я пришла попить чаю, – холодно ответила Рита, усаживаясь на свое привычное место.

– Итак, Александра, учти, – заговорил Шерстнев, очевидно продолжая разговор, начатый еще до прихода старшей дочери, – раз ты не понимаешь слов, будем принимать меры! Если я еще раз услышу, что ты грубишь, урежу твои карманные деньги!

– Тоже мне, деньги! Пятьсот баксов в месяц! В ресторан сходить два раза, а на косметику уже не останется, – проворчала Шура.

– Сама виновата! Мало того что ты на прошлой неделе устроила матери истерику, ты еще и нарочно переколотила ей всю коллекцию фарфора! Вот и будешь теперь четыре месяца только половину денег получать. А если не начнешь снова ходить на занятия, не поедешь на эти свои Антильские острова! Сиди в Москве все лето. Вот так вот.

В маминых глазах Рита ясно прочла и жалость к непутевой младшенькой, и неподдельную тревогу за нее, упорно отбивающуюся от рук. «До чего же мерзко поступает Шурка. Ну что она все время пытается доказать, зачем? – в смятении подумала Рита. – Хотя... Быть может, ее тоже давит эта окружающая нас невидимая граница, и Шура просто пытается таким образом вернуть себе свободу?»

По лицу Шуры можно было подумать, что ее заставляют проглотить живого ежа.

– Гена, может быть, девочка возобновит учебу с осени? – явно стараясь перевести разговор в безопасное русло, спросила Зоя. – Все равно скоро уже конец занятий...

– До сессии еще почти месяц. Сегодня я договорился с ректором. Если Шурка будет посещать все, – подчеркнул отец голосом последнее слово, – лекции и ходить на дополнительные занятия, то ее допустят к экзаменам.

– Но таким образом нельзя получить твердые знания! – расстроенно воскликнула мать. – Вот, помню, когда я училась на втором курсе, у нас был такой Кеклидзе, и он...

Геннадий посмотрел на жену так, что та умолкла.

– Мне безразлично, усвоит наша балда какие-нибудь знания или нет, – отчеканил Шерстнев. – Лишь бы делом занималась, а не гоняла по всему городу с этими своими дружками!

– Че ты к ним придираешься! – вякнула ободренная материнской защитой Шура. – Хорошие ребята, нормальные... Да.

– Учат тебя врать, хамить направо и налево... – делано согласился с дочерью Шерстнев.

– Кому я хамила? Кому?

– Мне, матери, сестре, да вот Надежде сегодня...

– Ну я же не нарочно... Я больше не буду!

– И курить тоже больше не будешь? – прищурился Шерстнев.

– Да ну тебя!

– Детка, ведь это очень вредно, – мягко заметила мать.

«Спохватились!» – с иронией подумала Рита. Младшая сестра пристрастилась к вредной привычке еще в прошлом году, но раньше ей как-то удавалось удерживаться от курения дома. Теперь, очевидно, Шура втянулась и уже не могла подолгу обходиться без сигареты. Рита давно уже усвоила, что последнее слово в их доме всегда принадлежит отцу; знала она также и то, что управление крупной компанией, где сотни людей покорно выполняли его приказы, сделало Шерстнева нетерпимым к чужому мнению. Отец ни за что не согласился бы признать, что старшая дочь подметила что-то, чего не заметил он, и его реакция на рассказ Риты о «подвигах» сестры вполне могла быть не такой, на какую Рита вправе была рассчитывать. Сообщать же маме... Рита прекрасно понимала, что грустная новость огорчит ее, и, как могла, откладывала обнародование неприятной новости. Однако это не означало, что девушка смирилась. Всего несколько дней назад у них с Шурой произошел неприятный для обеих разговор «о вреде табака», не принесший, однако, никаких плодов, кроме еще большей размолвки между сестрами.

– Подумаешь! Я же сигареты курю, а не что-нибудь другое, – огрызнулась Шура.

– Какое еще другое?! Шура, ты понимаешь, что говоришь? – вскрикнула Зоя.

– Имей в виду, я приказал прислуге следить за тобой, и если мне сообщат, что ты опять курила... – начал было Шерстнев, однако ничуть не испугавшаяся Шура с вызовом посмотрела в побагровевшее от возмущения лицо отца:

– Я сейчас Тоське морду набила... И другие тоже получат, если будут шпионить!

– Да что же это такое! – воскликнула в отчаянии мать.

– Так это ты поранила Тосю! – возмутилась Рита. – Какая же ты...

Не утруждая себя ответом, Шура показала сестре розовый язычок.

– Здорово! Колотить людей, которые не имеют права сдачи дать, – для этого смелость нужна! – иронически заметила Анна Осиповна.

– А вот я разрешу вам сдачу давать, – обрадовался подсказке Шерстнев.

– Не-а, не разрешишь! – засмеялась Шура. – Что о тебе скажут, если узнают, что твою родную дочь прислуга бьет?

– Ну тогда я сам тебя выпорю, – решил отец.