Раскаты Грома (СИ) - Страница 1

Ад полон добрыми намерениями и желаниями.

Джордж Герберт. Jacula prudentium

«Гха‑Гхрааа‑хм», — кашель, вызванный сильным волнением, постепенно исчезал. Вода била светло‑серой струей из крана по ладоням мужчины, превращаясь в тысячи мелких брызг. Его голова была припорошена седыми волосами, лоб расчерчен углубившимися с годами морщинами, плечи опущены из‑за болей в спине, а колени ни на минуту не переставали напоминать о былом безрассудстве. Но вот голубые глаза, пронесшие через десятилетия искру живого, увлеченного ума, горели, как в молодости. Сейчас доктор технических наук, Артур Фёдорович Радеев, член Академии биоинженерии, не мог оторвать взгляд от ручейков воды, что пересекали, обегали множество царапин на его ладонях, метки от ожогов на фалангах, родимое пятно на мизинце. Мысли распаляли Артура: кашель — это лишь небольшой отголосок того, что сейчас бушевало внутри. Он уже двадцать минут находился в мужской туалетной комнате на втором этаже Дворца науки. Впервые за долгие годы Артур был приглашен сюда в качестве номинанта на премию за вклад в биологию. Выплачиваемая при жизни премия, лавры благодетеля и посмертное признание — желанные награды в мечтах многих его коллег. Вот только он сейчас думал не о галстуке или давящих ботинках, и не о трибуне. Картины прошлого отражались в его сосредоточенном взгляде. События минувших лет переплелись с настоящим, и он не мог побороть в себе, казалось бы, забытую горечь. Он пытался отрешиться рассматриванием узоров — мелких шрамов на своих руках, но они лишь затянули его глубже в воспоминания. Это были узоры из истории его жизни:

«Вот этот — от падения с велосипеда в 7 лет, — беззвучно шептал он про себя, — этот — от ссадины о сучья, при прыжке с дерева в реку. Этот — от той драки». Но наконец все они сплелись в его первый шрам на сердце.

***

Артур был пятым ребенком в семье. Розовощекий мальчуган босиком — лето выдалось тёплым — вбежал по деревянным ступеням крыльца в дом. Он старался впопыхах наступать лишь на тёмные полосы половика, чтобы своими пыльными ступнями не оставить видимой грязи на веранде. Уже почти проскочив на кухню за пирожком, он чуть не налетел на человека в белом халате. Мальчишка резко затормозил и, потеряв равновесие, припечатался плечом к стене.

— Тише-тише, не убейся только, — незнакомый дядя с красным крестом на белой шапке помог подняться ребёнку. — Не ушибся? Больно?

Артурка с перепугу смог выдавить только: «Неа». Мужчина захлопнул кожаный портфель с блестящими инструментами и пузырчатыми бумажками и вышел из дома. Мальчуган прошёл чуть дальше, в комнату, огляделся и даже поначалу подумал, что ошибся калиткой, домом. Всё было как прежде, но какое‑то другое. Артур удивился, что папа не на работе в поле, а дома и что он почему‑то не обратил внимания на его шальной бег, как это обычно бывало. Отец сейчас сидел на табурете будто замерший, с глазами темнее ночи. Кошка Муся, как не своя, забилась под кровать, на которой сидела мама Артура. Мальчик впервые в жизни видел её такую — стонущую от горя, льющую слёзы прямо на пол. Артуру стало страшно. Его старшая сестра Надя лежала, прикрытая одеялом, бледная, как снег, с подёргивающимися от боли губами. Мама не переставала шептать сквозь плач одни и те же слова, будто заклятье: «Ну, за что? За что? За что?». И его вторую сестру Риту тоже будто бы подменили: вместо привычного, милого смеха сейчас были лишь подёргивания плечами и тихие всхлипывания. Она молча мешала суп поварёшкой, стоя у плиты, еле‑еле успевая стирать запястьем солёные капли, текущие по щекам. В тот момент Артурка даже не подумал, почему дома не было братьев: Никитки и Миши. Почему он не встретил их в деревне, безмятежно гуляя со своей детской сворой малышей. Слишком много странного было сейчас в родном доме. Слишком много поменялось с тех пор в этом доме.

Похороны Нади унесли в глубокую яму, под мрачный гранитный камень, его беззаботное детство. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять, что больше никогда не сможет услышать её прекрасного певчего голоса. Она никогда больше не поможет отчистить штаны после очередных ребячьих игр на улице. Никогда больше не заварит вкусного чая с малиной, никогда больше не придёт рассказывать сказки на ночь. Ее просто больше нет.

Затем Никитка. Хоть брат и лежал в городской больнице, на обследовании и лечении, но всё равно болезнь взяла своё. Не под силу было дядям в халатах его домой живым вернуть. Мама говорила постоянно, что тетя Нина также слегла в молодости, что это её проклятие. И что дядю Пашу также смерть забрала — он остался только на фотографиях, подростком лет десяти. Отец как-то рассказал Артурке, что живёт эта страшная болезнь в них самих, в каждом. В ком она проснётся — неизвестно.

Через пару лет и с Мишей произошла беда. Сначала брат просто не обращал внимания на странные боли в животе, затем всё чаще отсиживался, отлёживался, исхудал. Его увезла белая машина с красным крестом, а вернула несколькими днями позже уже чёрная, без крестов. Понимал ли Мишка, когда Наде за лекарством в город ездил, что его судьба где‑то рядом вьётся?

После Миши Артурка боялся и ждал, что у него тоже что‑то заболит, и он умрёт. А потом просто свыкся с тем, что их семейную болезнь, как и голубые глаза или курносый нос, породу свою, не вычеркнешь, не изменишь.

***

Артур перевёл взгляд с ладоней на зеркало, висящее над умывальником: «Вот же! Какие красные глаза, а?! Сейчас на люди выходить. Ну‑ка!».

Он набрал в пригоршню холодной воды и умыл лицо. «Брррр!», — мурашки пробежали по спине. Почти как тогда, в детстве, когда по телевизору показали аварию на каком‑то предприятии: чёрно‑белые кадры из новостной передачи с лицами пострадавших, умирающих от неизвестного недуга людей. Позднее таких называли облучёнными. А может мурашки были похожи и на те, что были на уроках в школе, когда он узнал, что у человечества есть способы подчинить себе маленькие‑маленькие частички в нашем мире, из которых всё состоит. Что в нас самих есть некий код, в каждой клетке нашего тела. Этот код переносит от поколения к поколению и цвет глаз, и крепость тела, и его болезни, и ещё много чего. Артур вспомнил, что точно так же у него бежали мурашки по спине в тот день, когда матери позвонили её друзья из города сообщить, что Радеев висит в списках поступивших абитуриентов. Подобные мурашки чувствовал Артур и во время самой учёбы в престижном вузе, представляя себя защитником всех людей от страшных бед. Бед, что можно обойти лишь знанием. И только знанием он преодолевал снобизм некоторых профессоров и доцентов, принимавших у него экзамены. Именно знанием он был вооружён, когда диссертационный совет не смог аргументированно выразиться против его доклада. Немудрено: его идеи шли вразрез с привычными, общепринятыми рамками и понятиями. А затем были годы отчуждения, неприятия, непонимания в научном сообществе. Это годы долгого боя с неизвестностью, с одной стороны, и насмешками коллег, с другой. Но именно в тот переломный момент он нашёл единомышленника и друга. Они с Яном Топольским объединили достижения своих наук. Наконец он воплотил мечту, с которой жил всё это время. Тогда, 10 лет назад, он, наконец, с облегчением выдохнул в лица завистников: «Я смог».

Смотря в усыпанное каплями зеркало, ощущая последние вздрагивания исчезающего беспокойства, Артур Фёдорович прошептал своему отражению: «Я смог».

От воспоминаний отвлёк стук в дверь мужской уборной. Удары были совсем нерезкими, скорее извиняющимися.

— Дорогой! С тобой всё хорошо? — послышался голос Ольги, жены Артура. Эта женщина стала для него верным другом и тёплой любовью ещё в годы их студенчества. Она не побоялась пойти за осмеянным многими людьми мужчиной, который так фанатично стремился вглубь науки. За эту верность он был ей пожизненно благодарен.

— Все нормально… гхэм! Сейчас иду! — сказал учёный, закрывая кран умывальника. Подойдя к сушилке, он добавил уже намного тише себе под нос: «Невпопад простыл. Хотя разве когда‑то было иначе?».