Раны заживают медленно. Записки штабного офицера - Страница 33
У дороги в лесу мы заметили артиллерийскую часть. Остановились и стали выяснять, почему она не в бою. Сокрушенно, чуть не со слезами на глазах, командир полка доложил, что у него кончились снаряды и он вынужден отвести дивизионы из угрожаемого района, чтобы противник не захватил орудия. Двенадцать 122-мм пушек ему удалось отвести и расположить у деревни Вороны. Остальные двенадцать орудий остались на прежних огневых позициях под носом у противника. За ними посланы тягачи. Если орудия еще не захвачены немцами, то их притянут сюда же. Дело в том, что на 24 орудия в полку было всего 12 тягачей. На них командир полка перетаскивал орудия в две очереди: половину переместит, а затем посылает за второй.
Первые впечатления, полученные в прифронтовой полосе, вызывали горькие размышления. Вот как получается на деле, думалось, – одни сражаются с ворвавшимся на Советскую землю врагом, гибнут в боях, а другие своевременно сматываются в тыл, уклоняясь от опасности, бросают перед лицом врага своих товарищей и утекают подальше от наседающих фашистов. Видимо, сказываются какие-то промашки и упущения в довоенном воспитании. Представлялось, что каждый советский человек, способный держать в руках оружие, будет сражаться до последнего патрона, до последней капли крови, до последнего дыхания, преграждая путь коварному врагу. При первом же суровом испытании это оказалось далеко не так. В человеческой среде, видно, тоже есть своеобразный мусор. Естественно. Но что-то очень уж много этого мусора. Наверно, мало словесного внушения ответственности, преданности Родине, готовности самопожертвования ради нее. Чтобы претворять в жизнь эти святые слова, нужна жесткая организаторская рука, единая железная воля для направления духовной и физической энергии людей на выполнение высокого долга. Страх перед опасностью, дикая боязнь смерти, обычная подлая трусость лишили некоторых горе-воинов самообладания, затмили разум, парализовали волю. Несомненно, в общей массе их не так уж много, но они есть. Я переживал чувства горькой обиды и злости, но не отчаяния. Уверенность в благоприятном в конце концов исходе для нас войны не покидала. Хотелось скорее кинуться в бой с зарвавшимся врагом. Только бы сосредоточилась армия!..
К Витебску мы подъехали, когда уже стемнело. Остановились на восточной его окраине у отдельно стоящего домика. Город горел. Зарево пожарищ отражалось в небе кроваво-красным отблеском. Мы сошли с машин и построились в шеренгу.
И вот прямо перед нами из придавленной багряным небом темноты возник броневик. Из него устало выбирается человек в стальном шлеме, заросший щетиной, почерневший и весь в пыли. Узнаю знакомого по Ростову-на-Дону подполковника Ушакова. Как он здесь оказался, что делает? Из его короткого доклада командарму выяснилось, что немцы ворвались в Витебск и почти полностью заняли город. Наших войск в городе нет. Местные власти, милиция и часть населения поспешно покинули город. В некоторых местах какие-то люди грабят, как он выразился, магазины и склады. Немцы переправляют танки через реку по железнодорожному мосту, так как автомобильный мост выведен из строя.
Он, Ушаков, взял на себя обязанности коменданта города, но сделать ничего, кроме личной разведки, не может, потому что никаких боевых подразделений в его распоряжении нет. Из доклада следовало, что подполковник хорошо знает обстановку в городе. Все, что там происходит, ему известно не из чьих-то рассказов, а из личных наблюдений. В наших глазах Ушаков выглядел настоящем героем. Так оно, наверное, и было.
После короткого раздумья наш командарм оживился, загорелся жаждой деятельности. Заговорила военная струнка, запахло боем, ненавистью к врагу. И вот генерал Конев, худой и длинный, с бритой головой и белесыми бровями, обращается к начальнику инженерной службы полковнику Гайдуку. Тот молча выходит из строя и становится перед командующим. Маленький, щупленький, с подчеркнутой военной выправкой человек. В штабе округа он появился незадолго до войны, но все его успели узнать. Было известно, что полковник воевал в Испании. На груди у него красовались три ордена Красной Звезды. Имеющие столько орденов в те времена встречались редко.
– Надо сорвать переправу танков врага через реку, – спокойным, но твердым, не допускающим возражения голосом сказал генерал. – Отправляйтесь к мосту и взорвите его!
– Есть, товарищ командующий! Задачу понял. Разрешите выполнять? – бодро отчеканил полковник и пошел к машине.
Но тут его вдруг окликнул командарм, повысив голос:
– Задачу выполнить при любых условиях! Ценою жизни, но выполнить, полковник Гайдук!
– Ясно, товарищ командующий! – ответил Гайдук и ушел в темноту.
Что ему ясно? Как он выполнит эту задачу? – подумал я с досадой. Это же нереально. Один человек – без охраны и саперов, без взрывчатки. Немцы, несомненно, охраняют мост и не позволят к нему даже приблизиться, а не то что взорвать. Странно. Очень странно! Взрыв железнодорожного моста потребует сил, времени и много взрывчатки. Не может же инженер не знать этого. Почему он не доложил командарму о нереальности задачи? А может, опытный начальник инженерной службы рассчитывает на какие-то силы и средства, о которых мне неизвестно, – успокаивал я себя этой надеждой. И все же этот случай показался мне чем-то зловещим, тревожным, непонятным.
Спустя непродолжительное время появился шофер Гайдука и, еле переводя дух, доложил, что на пути к мосту машина была обстреляна пулеметным огнем в упор из окна дома. Полковник не то убит, не то ранен. Сам он выскочил из подбитой машины и, пользуясь темнотой, прибежал доложить. Командарм с удивительным спокойствием приказал послать к месту происшествия танк КВ, на котором кто-то из командиров приехал, и вывезти полковника Гайдука. Но танк вернулся ни с чем: в поврежденной машине Гайдука не оказалось. Через несколько лет после войны мне рассказали, что Гайдук был тяжело ранен, пленен немцами и находился в лагере военнопленных. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.
Вернемся, однако, к домику на восточной окраине Витебска. Ночное небо, как исполинское зеркало, отражало горящую землю. Мы стояли в шеренге, а командарм, указывая пальцем то на одного из нас, то на другого, ставил каждому задачу. Поручения в основном заключались в розыске командиров соединений, прибытие которых ожидалось в намеченные районы с часу на час, и сопровождении их к командующему. Генерал хорошо знал, какие части должны были уже прибыть и какие ожидаются в ближайшее время; но где их искать в кромешной тьме на незнакомой местности, не указывал, считая, что штабные офицеры знают это не хуже его самого. Но в действительности знали далеко не все. Получившие задание молча выходили из строя и уезжали в темноту. Очередь дошла до меня. Генерал посмотрел в мою сторону, назвал меня по фамилии и вдруг, задумавшись на секунду, обратился к следующему. Я забеспокоился и с затаенной обидой подумал, что командующий на меня не надеется и поэтому воздержался дать мне поручение. Получили поручения почти все. Я же сконфуженно стоял и напряженно ждал указаний. Вдруг генерал порывисто подошел ко мне вплотную:
– А вам поручаю выбрать место для командного пункта армии в лесу восточнее Витебска. План размещения командования и отделов и схему охраны и обороны КП доложите на утверждение. К утру штаб должен прибыть и подготовиться к работе на новом месте.
С представителями отдела связи и отделением связистов я отправился в лес, через который мы только что проехали. Раньше мне не приходилось заниматься размещением командного пункта и выбором места для него, и я сильно волновался, не будучи уверенным, что справлюсь с задачей.
Километрах в шести юго-восточнее Витебска лес показался подходящим. И я приступил к работе. Но лес оказался битком набит людьми и машинами. Здесь были мужчины и женщины самых разных возрастов, дети и старики. Они поспешно покинули городские квартиры, убегая от страшного врага, и семьями, с наспех захваченным домашним скарбом, расположились на ночлег между развесистыми хвойными деревьями. Густо дымились приглушенные костры, пахло паром и печеной картошкой. Люди сидели у костров на лапнике, тихо разговаривали. Очистить нужный участок леса от человеческого муравейника оказалось непросто: никто не обращал внимания на уговоры перейти в другое место. Особенно упорствовали мужчины, которым бы не сидеть в такое трагическое время в лесу среди домочадцев, а с оружием в руках защищать родной город. С помощью офицеров и солдат-связистов с большим трудом удалось в конце концов перегруппировать разбитую на семейные ячейки толпу на другую сторону дороги. Натыкаюсь на новенькую легковую автомашину М-1 с горой увязанных на крыше чемоданов. В кузове, прижавшись друг к другу, дремлют женщины и дети. На переднем сиденье, поджав ноги, спит средних лет мужчина. Это был глава семьи, одетый в измятую военную форму без знаков различия. Мое требование перегнать машину на другую сторону дороги хозяин отклонил, заявив, что я ему не указ, он мне, дескать, не подчинен, как лицо, занимающее высокое положение и не имеющее отношения к армии.