Ранние стихи - Страница 5
Изменить размер шрифта:
На вересковой пустоши
[Всегда бывает интересно узнать, откуда наши великие поэты заимствовали ту или иную идею, — именно этот довод и придал нам решимости опубликовать нижеследующее, хотя вполне возможно, что его появление в свет причинит боль почитателям Вордсворта и его поэмы «Решимость и Независимость».]
На пустоши, где вереск сам
Заполонил дольмен,
Я старца встретил — он был хам,
А я был джентльмен.
Его остановил вопросом:
«Где ты живешь и кто?»
Ответа ж не упомню просто,
Мой ум, как решето.
Старик: «Ищу я пузырьки,
Они на мыло дуются,
Пеку из них я пирожки
И продаю на улице.
Их покупают моряки,
Что в буре среди вод, —
Так мне на хлеб добыть с руки,
Что ж, угощайтесь — вот!»
А я усердно размышлял:
На десять — как умножить?
Но на вопрос мой отвечал
И он вопросом тоже.
А я не слышал его слов,
Но лишь слегка лягнул.
Скажи мне: «Кто ты и каков?» —
И тут же ущипнул.
И он поведал мне с акцентом:
«В горах ищу ручей,
Чтоб вставить дивным самоцветом
Его в огонь скорей.
И если я тружусь без лени,
То маслице Роланда
Получится, — дают полпенни.
Но разве столько надо?»
Но план не шел из головы
Окрасить в зелень гетры,
Так много краски у травы,
Что станут незаметны.
А я пощечину влепил,
Вопрос задав по ходу,
И седину растеребил
На старце благородном.
В ответ мне: «За глазами пикши
Средь вереска, но летом,
Охочусь — сделать в ночь потише
Мне б запонки к жилету.
Но разве золото получишь?
Хоть серебра б отмерить!
Заплатят медную полушку —
Они же стоят девять.
На крабов выставлю силки,
Отрою масло с хлебом,
Найду с цветами бугорки
На колесо для кеба.
Что ж трудно жить неприхотливей,
Он подмигнул без лести, —
Ну а не выпить ли нам в пиве
Здоровье вашей части?»
Но вдруг я понял, как все просто:
И стало ясно мне,
Как уберечь Минайский мост,
Сварив его в вине.
Я принялся благодарить
Его за слог игривый,
За то, что он хотел испить
Мое здоровье в пиве.
Когда засуну от тоски
В клей пальцы вместо кисти,
Носок, что с правой был руки,
На туфлю с левой кисти,
Когда очнусь: как это странно
Что я сказал — не верится.
Мне вспоминается мой странник
На пустоши из вереска.
Песенка шутливой Черепашки
А там — век в глубине морской
Омары жирны — все насквозь,
Им любо танцевать с тобой,
Мой благороднейший Лосось!
Хор:
Лосось! Плыви и вверх, и вниз!
Лосось! Всем телом изогнись!
Рыб в море много завелось,
Но лучше всех — Лосось!
Мисс Джонс
[Это шаловливое стихотворение написано в жанре попурри и составлено из двадцати двух мелодий, начиная с песенки «Капитан и Его Усы», кончая «Правь, Британия…»]
Меланхоличные куплеты будут быстренько вам спеты,
Они ж, очки подозревают, чувства сильно задевают,
Ну а последний стон мисс Арабеллы Джонс
Растопит сердце у камней в любой мороз.
Сухопар был Симон Смит, она же сохнет и глядит,
Он звал ее всегда мисс Джонс — не преступив черты,
Чтоб звать по имени — тем более на ты.
Сказала: «Симон дорогой», — он притворился, что глухой.
Затем пришла к сестре: «Сюзана! Как держится он?! —
Крайне странно!»
Сестра в ответ: «Ура! Ура! Так, значит, он влюблен.
Советую — скажи: любим, — пусть правду знает он!
Так напиши ему скорей, коль просит он об этом,
Что нравится нам хладный нрав, особенно же летом.
Скажи: у полицейской будки вам нужно повстречаться —
Примерно в девять, чтоб бежать и тайно повенчаться
С верной Арабеллой».
Вот написала — подписала — запечатала — послала — надела
самый праздничный наряд:
Браслеты — броши — серьги — ожерелья и часы — пенсне
и кольца, в коих бриллиант.
Мужчина от природы слаб и думает по простоте: все дело
в красоте.
Она все ходит мимо торговца у ворот и ждет — прибудет Симон,
но Симон не идет.
Мерзла, кашляла в саду пустом, но, усадив на стул ее,
Кожевник дал пальто — и завернул ее.
От холода она изнемогла,
Но все же позвала, шепча: «Приди скорей, мой Симон, хоть
долго я ждала.
Хоть час уж минул, любимый Симон, придешь — я знаю, друг,
Но нет и речи, что время встречи ты перепутал вдруг.
Мой Симон! Мой Симон! О, прелестный сэр! О, прелестный сэр!
Милый Симон Смит, нежный Симон Смит!
Смотри идут: церковные часы, там — городские, и станционные
часы, и все часы людские и все они двенадцать бьют!
Ты опоздал непоправимо, а я ждала, любимый Симон.
Хоть жизнь устроена хитро, тебя дождусь я просто: пройдешь ты
рано утром, придешь ты рано утром.
А мы по морю — и кеб ускорим — и будем вскоре мы в
Гретна-Грин [19].
Когда же я и Симон Смит — о, что за грубое имя! Вульгарное имя!
Не буду счастлива, пока не сменит имя, когда он женится на мне,
то он полюбит так меня, что он послушает, наверно!
И будет зваться Клэром —»
Мечталось в новолунье, сев на валун, ей:
Ждала — придет, ждала — найдет; она же станет неповторимой,
если вместо Симон… а за спиной был странный господин,
Но вежливый: «Что ж, доброй ночи, мэм!
Я удивлен, что вы одна — не удивляйтесь, я один!
Вы беззащитны — вам воров бояться надо.
Посмотрим! Одолжите мне — ведь злато, как из клада —
Колец излишки, все барахлишко. Зачем кричать так часто?
Давно покинул полицейский свой участок.
На кухне…» «О, вор вероломный и отъявленный злодей! —
Ее крик стал сердитей и смелей. —
Когда впервые Смиту руку отдала, я никогда бы не догадалась:
он насолит столь изрядно.
Полиция ведь рядом? Симон, Симон! Как мог уязвить свою
любовь?»
Сидят-галдят, галдят среди кухарок стражи, так сказать,
гражданского порядка.
Сыщик слышал — вопль и слезы прыщут:
«Отчего же полисмена никогда, никогда не сыщут?»