Ранние беседы. Дикие гуси и вода - Страница 82

Бертран Рассел прав, когда говорит: «Я посчитал все грехи, которые совершил. Если меня решат наказать за них, то самый строгий судья посадит меня в тюрьму всего лишь на четыре года. Если мои мысли о грехах также принять в расчет, то есть учесть мои помыслы о грехах...» Чужая жена проходит мимо вас, и вы начинаете фантазировать. Если счесть это супружеской изменой, то Папа Римский согласится засчитать такие мысли вам в грехи. Более того, Папа Римский скажет: «Если вы смотрите на собственную жену с вожделением, то уже совершаете грех прелюбодеяния». На свою жену? Если вы смотрите на нее с желанием, если любуетесь ею, если говорите: «Какая красавица моя жена!», значит уже совершаете грех.

Итак, Рассел говорит: «Даже если счесть грехом такие мысли, то мне все равно дадут не больше восьми лет тюрьмы. Но несправедливо заточать меня в темницу за эти прегрешения навечно». Такой Бог вовсе не такой справедливый, сострадательный и добрый, как утверждают христиане, мусульмане и другие верующие. Такой Бог кажется настоящим деспотом - более грозным, чем Гитлер, Сталин или Цзэ-дун, более кровавым, чем Тимур, Надиршах и прочие отморозки истории.

Но человек может верить в раз приобретенную идею о том, что его религия единственная правильная.

В наше время джайны празднуют тысячелетний юбилей установления прекрасной статуи Бахубали, одного из великих мудрецов. Эта статуя одна их самых больший в мире. Около миллиона человек собирается в провинции Карнатака, что в Гометешваре, отмечать это особое событие тысячу лет существования этой статуи под солнцем и дождем, на ветру. Она такая большая, огромная, что ее невозможно закрыть. Она стоит, открытая всему миру. Это часть горы, статуя вырублена в скале. Но вы удивитесь тому, что Бахубали совершил самоубийство.

И все же джайны не понимают такие вещи. Они не могут понять, что человек, совершивший убийство, не может быть просветленным. Они называют его Бахубали Багаван. Он не может быть блаженным, потому что тот, кто достиг высшей истины, не интересуется дальнейшей жизнью. Если наступит смерть, не беда. Если он будет жить, пусть так. А самоубийство указывает на то, что он стремился к смерти. По крайней мере, в нем сохранились желания.

Но таково логическое заключение всей философии джайнов. Она отвергает жизнь, противостоит ей. Она приходит к логическому выводу о том, что надо отвергнуть жизнь, бежать от нее. Все так называемые джайнские святые совершают постепенное самоубийство. Джайнизм - единственная в мире религия, которая разрешает самоубийство. Разумеется, джайны называют самоубийство красивым именем, Санлехна. Они говорят, что человек достигает такой полноты самореализации, что чувствует, что ему уже не нужно жить, поэтому он совершает самоубийство.

Но если человек достигает самореализации и чувствует, что ему уже не нужно жить, то разве ему обязательно совершать самоубийство? Просветленный человек принимает' с радостью все, что происходит. Если он живет, хорошо. Если он умирает, тоже не беда. Он живет радостно и умирает радостно. Он не может совершить самоубийство.

Самоубийство, без сомнения, показывает, что человек еще не достиг самореализации. Что-то в нем все еще испытывает желания, чего-то хочет, только на этот раз нечто нематериальное. Но джайнизм говорит, что, если вы решительно пожертвуете своей жизнью, то попадете в мир иной, поэтому высший миг якобы лучше всего наложить на себя руки, чем умереть своей смертью. Все неестественное неправильно. У такого самоубийства есть оттенок религиозности, ритуала.

Желание жить естественно. Все люди хотят жить, как и животные, деревья, птицы. В это желании нет ничего особенного. Но желание покончить жизнь, пресечь ее и тем самым обрести великие награды... Здесь главное побуждение - чего-то заработать, приобрести. Вы жертвуете жизнью для того, чтобы получить что-то взамен. Это просто показывает, что у вас есть желание, побуждение. Но джайны не понимаю это.

Я не назову Бухубали Багваном, нет, ни в коем случае. Его самоубийство ясно доказывает, что в нем что-то не так. По-настоящему просветленный человек не хочет ни жить, ни умирать. Если он живет, то танцует вместе с жизнью. Если он умирает, то танцует вместе со смертью. Он принимает каждый миг во всей его полноте, не желая ничего иного. Но джайны не способны понять такие вещи.

Пратима, ты видишь это, потому что уже не католическая монахиня. Вы приобрела духовное зрение, избавилась от знаний попугая, от зазубренных сведений, которыми обусловливает людей каждая религия. Попугаи жалуются мне: «Пожалуйста, не сравнивай нас с пандитами!» И я вижу, что они правы, потому что они не настолько тупые.

Викарий покупает единственного попугая, оставшегося в зоомагазине.

«Я должна предупредить вас, - говорит продавец, - что этот попугай ужасно сквернословит. Если захотите заставить его замолчать, возьмите его за лапу и покрутите в воздухе».

Викарий взял птицу в самолет. Скоро попугай начал ругаться. Викарий смутился, вытащил попугая из клетки и начала крутить его в проходе.

«А! - закричал попугай. - До чего чертовский холод!»

Попугаи не настолько глупые, пандиты гораздо тупее. И попугаев можно простить, ведь это просто птицы. А вот пандитов прощать не следует.

Пратима, ты пишешь, что считала себя особенной, когда была католической монахиней. Так религии гипнотизируют людей. Люди живут словно зомби в католических монастырях, в буддистских общинах. Джайнские монахи и монахини живут как зомби. Они обусловлены, глубоко обусловлены постоянным внушением того, что они уже на вершине. Разумеется, если что-то постоянно повторять вам, вы начинаете верить. На самом деле, вы хотите верить. Когда кто-то говорит, что вы добились успеха, вы сразу же бросаетесь на эту возможность. Вы немедленно, без всяких аргументов, принимаете такие слова. Но тебе повезло, потому что ты сумела избавиться от своей обусловленности.

Ты говоришь: «Теперь же я же я саньясинка. И я замечаю, что сужу о людях прежними мерками».

Тебя глубоко загипнотизировали, поэтому эти установки стали твоей плотью и кровью. Скоро эти установки покинут твой организм. Но если ты останешься бессознательной, то ничего не изменится.

Два психиатра играют в гольф. Первый промахивается мячиком мимо лунки и в сердцах восклицает: «Какой же я псих!»

«Прошу тебя, не будем говорить о бизнесе», - говорит второй.

Люди привыкают к словам, идеям. Даже если они меняются, то поначалу лишь внешне, а центр остается прежним. Ты поменяла свои внешние привычки. Монашеская роба называется привычкой - ты сменила белую привычку на оранжевую. Но от перемены одежды ничего не меняется, это просто символ. Надо многое поменять. Хорошо, что у тебя возник такой вопрос, что ты становишься бдительным и понимаешь, что носишь в себе прежнее мироощущение.

Однажды утром перед школой маленький Джонни сидел за завтраком. И тут мать спросила его : «Что тебе дать на завтрак, Джонни?»

«Чертовы хлопья», - ответил Джонни.

Мать схватила Джонни за ухо и закричала: «Больше никогда не проси такие вещи, слышишь?»

Затем мать повернулась к сыну Томми и спросила: «Что тебе дать на завтрак, Томми?»

Мальчик стал нервно ерзать на стуле. Затем он сказал: «Не знаю, мам. Но чертовы хлопья я точно просить не стану».

Вы изменились, но не очень сильно. Но главное - вы начинаете осознавать, что осуждающее мироощущение все еще остается в вас.

Ты говоришь: «Я ловлю себя на том, что смотрю свысока на людей, которые не принадлежат кругу саньясинов, и смотрю снизу вверх на тех, кто рядом с тобой дольше меня».

Об этом говорят всем мол, вы должны подниматься все выше, должны карабкаться по лестнице, должны быть честолюбивыми, первыми. Здесь я пытаюсь лишь сказать вам, что вы должны быть просто самими собой, то есть ни первыми, ни последними. Вы столь уникальны, что никто, Пратима, не был на вас похож прежде, и никто не будет похож на вас в будущем. Поэтому дело вовсе не в сравнении. Вы столь уникальны, что несравненны. Поэтому отбросьте идею сравнения.