Раннее христианство и переселение душ - Страница 49

Но осуждение Оригена церковной традицией все же не есть осуждение всего того, что Ориген делал и не есть осуждение того пути, на котором Ориген служил Церкви. Ориген — миссионер. А миссионеры Церкви нужны везде (а не только в Александрии) и всегда (а не только в III веке). Да, Ориген не всегда замечал грань, за которой неизбежное приспособление миссионера к аудитории становится чрезмерным. Миссионерство в обязательном порядке требует приспособления к аудитории. И также почти неизбежно оно порождает односторонности, упрощения и даже прямые сбои и ошибки. Но все равно оно необходимо. Несмотря на то, что опыт миссионерства Оригена среди эллинских философов не был лишен недостатков, и Ориген был осужден, но путь, который он предложил, путь активного диалога со светской мудростью, был Церковью благословлен. Эта ситуация так описывается В. Н. Лосским: «Вместо того, чтобы христианизировать духовный опыт эллинов, Климент и Ориген чуть ли не «оспиритуализировали» христианское учение. Но благодаря им эта эллинистическая «духовность», эта интеллектуалистическая и сверхинтеллектуалистическая мистика, раз уже введенная в круг Церкви, будет ею поглощена, полностью преобразована и превзойдена. Понадобятся целые века борьбы, сверхчеловеческих усилий, чтобы, освобождая его от природных пут, от этнических и культурных ограничений, эллинизм этот превзойти, дабы стал он в конце концов вселенской формой христианской Истины, самим языком Церкви» [348].

е) споры о воскресении

В. Болотов, приведя в одном письме некоторые основные вехи истории оригенизма, сказал: «Из этого Вы, может быть, не узнали, кто был Ориген, но, может быть, почувствовали, насколько велик он был и насколько узловато (если выразиться так) было его учение, если пред ним благоговели и святые вселенские учители и проклинали его соборы» [349]. Мы же в заключение разговора об Оригене присмотримся к его пониманию традционно-христианской веры в воскресение мертвых. Присмотримся и для того, чтобы лучше понять Оригена, судьбу его теорий, а также для того, чтобы сделать шаги к пониманию позитивного православного учения о посмертии человека.

Конечно, Ориген и в этом вопросе довольно самобытен. Причем, если мы имеем право говорить о развитии позиции Оригена в вопросе о перевоплощении, его понимание пасхального догмата, похоже, осталось неизменным в течение всей его жизни. Многие идеи, предположенные Оригеном в книге «О началах», затем теряются, исчезают из его последующего творчества или даже прямо оспариваются им. Но некий спиритуально-платонический стыд [350], испытываемый от собственной телесности, остается в Оригене навсегда. Двусоставность человека, окруженность его духа телесной оболочкой все же до конца жизни переживались Оригеном как некий онтологический скандал. Обетование апостола Павла «Бог будет все во всем» Ориген прочитывал как надежду на конечное развоплощение. Это свое убеждение в том, что телесность есть лишь некий преходящий этап в истории духа, Ориген пронес через всю жизнь — и именно оно более всего оспаривалось церковными полемистами, и именно оно более всего омрачило память об Оригене в церковной традиции.

Ориген знает церковное учение. Хоть и не без некоторых колебаний Ориген соглашается на телесное воскрешение мертвых в конце мира: «Церковное предание также учит, что наступит время воскресения мертвых, когда это тело, сеемое теперь в тлении, восстанет в нетлении» (О началах. Введение к I книге, 5). Более того, даже в трактате «О началах» (в том самом, в котором обычно и видят проповедь реинкарнации) Ориген выказывает отчетливое понимание того, что грядущее в конце этого мира воскресение кладет конец гипотетическим прошлым перевоплощениям: «Одно связано с другим: если тела воскресают, то воскресают без сомнения для того, чтобы служить нам одеждой; и если нам необходимо быть в телах (а это, конечно, необходимо), то мы должны находиться не в иных телах, но именно в наших» (О началах, II 10, 1). Ориген разделял общецерковное убеждение в том, что в конце мира будет воскресение из мертвых и именно воскресение тел (Против Цельса. V, 14 и VIII, 49). «Всякий, любящий истину, должен подвизаться за истину воскресения, сохранить предание древних», — писал Ориген [351].

Это и в самом деле «предание древних». В середине II века св. Иустин Философ писал: «Разве душа сама по себе человек? Нет — она душа человека. А тело разве может быть названо человеком? Нет — оно называется телом человека. Ни то ни другое в отдельности не составляет человека, но только существо, состоящее из соединения одного и другого, называется человеком» (Отрывок о воскресении, 8). А потому — «Тех, которые считают, что будто тотчас после смерти души берутся на небо, вы за христиан не считайте» (Разговор с Трифоном иудеем, 80). Человек явится к жизни не духовной половиной самого себя, а всецелым, живым человеком. Ведь и Спаситель говорил о Своем служении: «Я всего человека исцелил» (Ин. 7, 23). Минуций Феликс несколько позже говорил, что «мы ожидаем весны и для нашего тела» (Октавий, 34, 12).

Итак, Ориген также считает, что мировой цикл закончится воскресением тел, причем каждому будет возвращено его собственное тело. Вопрос в том, каким будет это восстановленное тело и каково будет его будущее. Именно по этим вопросам произошло разделение оригенистов и православных.

Осмысляя пасхальный догмат, Ориген, с одной стороны, полемизирует с теми, «кто понимает Писание по иудейски» и надеется на то, что будущая жизнь лишь умножит радости этого мира: «Они даже думают, что для служения их удовольствиям им будут даны иноплеменники, которые будут у них пахарями, строителями стен и которые восстановят разрушенный и падший их город. Они думают, что они получат имения народов для своего употребления и будут владеть богатствами их» (О началах. II, 11, 2 [352]). С другой стороны, Ориген при этом спорит с гностиками, которые вообще не видят никакого будущего для тела: «Некоторые, преимущественно еретики, соблазняются церковной верой, думая, будто мы веруем в воскресение глупо и совершенно неразумно» (О началах. II, 10, 1) [353].

Сначала отметим то, что объединяет Оригена и православных. Это убеждение в том, что воскресшее тело будет преображенным, что оно не будет нести в себе тяжесть, болезненность, тленность нынешней нашей телесности. Не может быть речи о воскрешении тела в таком же состоянии, в каком оно сошло в могилу. Церковное богословие никогда не утверждало, что воскресшее тело будет таким же, как наше нынешнее, то есть той глупости, которую приписывают нам сторонники «кармической философии». Напрасно теософы пугают неучей тем, что «если в будущем произойдет воскрешение в физических телах, то кто будет ухаживать за массой младенцев, больных и стариков, которые воскреснут такими, какими были, и куда они попадут? Ухаживать за ними грешники не смогут, ибо они в аду «поджариваются», а обитатели рая навряд ли согласятся на «тягомотину» ухаживания за больными и капризными людьми» [354].

Не на воскрешение трупов надежда христиан, а на восстановление человека. Христианское учение выглядит абсурдным, только если не заметить важную грань, отделяющую христианское утверждение от реинкарнационного: философия метемпсихоза рассматривает «жизнь будущую» как новую жизнь в старых условиях знакомого нам космоса, как возвращение к жизни в рамках истории, то есть как обычное историческое событие. Христианство же возвещает воскресение мертвых как метаисторическое событие, как рождение в новый мир. Если этот эсхатологический фон пасхального возвещения оставить без внимания, то тогда действительно христианство покажется чем-то близким к федоровскому обещанию наводнить мир покойниками, вытащенными из могил. Федоров в преодолении смерти рассчитывает на обычную, профанную физику («метеорегуляция сил природы»); христианство надеется на таинственную метафизику чуда.