Раненный (ЛП) - Страница 7

— Большинство людей избегают этого слова, стараются сказать мягче, а ты просто произнесла: калека. Я могу стать калекой.

— Брехня, — бросила я.

Глаза Томаса расширились, он почти улыбнулся.

— Почему ты так считаешь?

— Судя по тому, что я слышала, если ты займешься своей физиотерапией, то ты вполне сможешь ходить, а если добавишь к этому качалку и тренировки в зале, то еще и побежишь.

Его лицо помрачнело, взгляд вдруг озлобился.

— Никто не обещает, что я снова смогу бегать.

— Но если ты забросишь физиотерапию, тогда ты гарантированно бегать не сможешь, так?

Он одарил меня всей силой своего злого взгляда, его губы сжались в узкую линию. Он выглядел рассерженным. Он не стал казаться старше, правда, но как-то менее приятным, словно его внутренняя энергия изменилась. Тогда я поняла, что Томас нуждается не только в физическом выздоровлении и даже не в эмоциональной реабилитации, а в чем-то более глубоком. Гнев может отравить вашу жизнь. Он лишит вас всего хорошего и заставит все казаться дурным, если вы позволите.

— Я больше никогда не смогу бегать так, как раньше, так ради чего это все?

Я вытянула перед ним руку, выгнув так, что шрамы на сгибе локтя стали очень заметны. Не то, чтобы их было совсем не видно, если я носила короткий рукав, но они были у меня так давно, что я перестала их замечать. Белесые грубые шрамы проходили по сгибу руки, сгущались к локтю и отходили от него тонкими нитями. Когда это случилось, мне рекомендовали обратиться к пластическому хирургу, но, когда вопрос стоял о возможной потере способности владеть рукой, шрамы меня не сильно волновали. А теперь она стали частью меня, как веснушки или родинки, как что-то, что всегда были на моей коже, хотя конечно про шрамы так нельзя сказать.

Голос Томаса звучал почти враждебно, когда он произнес:

— Я уже видел их летом.

— Я и не пытаюсь их скрывать, ни один из своих шрамов.

Его пристальный взгляд спустился ниже по руке к ожогу в форме креста, немного искривленному из-за следов от когтей, которыми меня наградила ведьма-перевертыш. Я указала на шрам поменьше у плеча.

— Это мое первое пулевое ранение.

Он посмотрел на гладкую, белую отметину.

— Я знаю, что тебя подстрелили в этом году, но ты исцелилась, все эти раны ты исцелила, благодаря какой-то… магии, — даже ему это показалось неубедительным, потому что он все еще выглядел злым, но взгляд был неуверенным, и он добавил: — Ты понимаешь, о чем я, ты исцелила все эти раны.

— Все шрамы, которые ты только что видел, были получены мной еще до того, как я смогла их исцелить без следа. Есть и другие, в том числе оставленный тем же вампиром, что разорвал мне руку. Он вгрызался мне в ключицу, пока не сломал ее.

Томас одарил недоверчивым взглядом.

— Клянусь.

Он прищурил глаза, и я задумалась, откуда у него эта привычка. Она могла появиться не сразу после похищения, поскольку на формирование дурной привычки нужно время. Я-то знаю, потому что у меня тоже есть такая.

Я оттянула ворот своего топа, показывая самый край шрама на ключице.

Его глаза немного расширились, он растерял немного свое недоверие, а затем сказал:

— Я не сомневаюсь, что у тебя есть все эти раны, Анита. Но Мерседес просто хочет, чтобы ты убедила меня быть паинькой и заняться физиотерапией.

— Она твоя сестра. Ее желание, чтобы ты поправился, нормально, так?

Он нахмурился сильнее.

— Тебе станет легче, если Мерседес будет на тебя плевать?

— Нет, конечно, нет.

— Что ж, да, она хочет, чтобы я поговорила с тобой о том, как сохранила свою руку.

Его глаза едва заметно расширились, он почти перестал быть угрюмым подростком.

— Папа не говорил, что ты могла потерять руку.

— Ее не собирались ампутировать, ничего такого, но врачи говорили мне, что я могу потерять от пятидесяти до семидесяти пяти процентов подвижности, другими словами рука фактически не работала бы.

Его глаза стали огромными, лицо серьезным, не угрюмым, как когда он смотрел на шрамы.

— И что ты сделала?

— То, что велели мне доктора, занялась физиотерапией, а тренажерный зал стал для меня новой церковью. Никогда в жизни я не занималась так усердно, потому что прежде не спасала свою руку. Втискиваться в узкие джинсы и хорошо выглядеть в бикини — вот, чего я хотела.

Я сжала кулак и напрягла мышцы предплечья, даже те, что располагались под толщей шрамов.

— У тебя больше мускулов, чем у любой знакомой мне девчонки, — сейчас Томас не притворялся, глаза все еще были такими же большими, как когда он рассматривал все мои шрамы. А затем он вдруг ухмыльнулся: — Уверен, ты и в бикини отлично выглядишь.

Его взгляд соскользнул с моего лица к груди, что немного смущало, учитывая, что я знаю его с шестилетнего возраста.

— Подними взгляд, — велела я, указав другой рукой.

Томас ради приличия покраснел.

— Анита! — воскликнула Мерседес, словно я сделала что-то неподобающее.

— Раз он уже достаточно вырос, чтобы смотреть, значит достаточно вырос, чтобы услышать неодобрение по этому поводу, и достаточно вырос, чтобы начать учиться смотреть и не выглядеть при этом извращенцем.

— Анита права, — согласился Мика.

Натаниэль закивал и добавил:

— Можно смотреть и не выглядеть при этом жутким, это просто дело практики.

Томас закрыл ладонями лицо, чтобы скрыть, как покраснел, или потому что больше не знал, что еще сделать. Этот жест словно остался с тех времен, когда он был совсем маленьким ребенком. Он опустил руки, и его взгляд снова озлобился, словно он пытался вернуть себе угрюмый «слишком крут» образ.

— Извини, я таращился.

Мне понравилось, что он не стал игнорировать ситуацию, и еще больше понравилось, что он извинился.

— Извинения приняты, Томас.

Он пожал плечами, его потенциально привлекательное лицо вовсе не было симпатичным, когда он позволял этому образу брать верх. Возможно, я смутила его, и возможно, из-за этого ему больше не хотелось меня слушать, но, черт возьми, он это сделал.

— Когда ты за что-то извиняешься, не стоит после этого вести себя высокомерно, — заметил Мика.

Томас посмотрел на него. Полагаю, этот взгляд задумывался жестким, но он был подростком из пригорода, который всего месяц назад впервые столкнулся с насилием, его жесткий взгляд таковым не был.

Мика ответил ему спокойным взглядом.

— Извинения предполагают, что ты сожалеешь о содеянном, а если ты продолжаешь вести себя как засранец после извинений, это значит, что тебе вовсе не жаль.

— Так как? — спросила я. — Тебе жаль за то, что ты уставился, или ты извинился просто потому, что должен был?

Томас переводил взгляд с одного на другого и наконец сказал:

— Вы, ребята, странные.

— Мы сверхъестественные, — ответил Мика.

— Я не это имел в виду, — Томас по-прежнему выглядел угрюмо, но за всем этим на его лице было что-то еще. Он смотрел на нас так, словно мы сделали что-то интересное, ну или как минимум неожиданное. В конец концов, он посмотрел на меня. — Мне жаль за то, что я уставился, и это было отвратительно. Я не хотел.

— Извинения приняты.

— Когда рука восстановилась, ты смогла отжимать тот же вес, что и прежде?

— Больше, — ответила я.

Он снова недоверчиво на меня взглянул.

— Я смогла брать вес больше, потому что стала заниматься усерднее, чем когда-либо ранее, поэтому превзошла себя и стала сильнее, чем прежде.

Он на это кивнул, глаза стали задумчивыми.

— Я понял.

— Если бы я сдалась, тогда моя рука больше не работала бы, и не было бы всех этих мышц, и мне пришлось бы оставить охоту на вампиров восемь лет назад.

— Анита не встретила бы никого из нас, — добавил Натаниэль.

Томас взглянул на него.

— Что ты имеешь в виду?

— С Анитой мы повстречались через Жан-Клода. Они только-только познакомились, когда на нее напали, и если бы она оставила охоту на вампиров тогда, она могла бы его больше никогда не увидеть. А если бы у них не завязались отношения, мы бы с ней не встретились.