Раненный (ЛП) - Страница 6
— Боже, даже двадцати не было, ты тоже был совсем мальчишкой, — выдохнула она.
— Все когда-то были детьми, Мерседес, — заметила я.
Она взглянула на меня.
— Ты была моего возраста, когда начала работать с папой. Я думала, ты гораздо старше, но на самом деле ты всего лет на восемь старше меня?
— Я на шесть лет старше Конни, так что полагаю это так.
— Мы с тобой ровесники, — сказал Натаниэль.
Она посмотрела на него.
— Не знала, что ты настолько младше Аниты, а может все дело в том, что она не выглядит на тридцать.
— На тридцать один, — поправила я.
Мика с улыбкой взял меня за руку.
— Мы с Анитой ровесники.
— Ни один из вас не выглядит на тридцать, — заметила она, изучая наши лица.
Я вернула ей тот же взгляд и впервые задумалась: «Не выглядим ли мы моложе Мерседес?»
Ликантропы стареют медленнее нормальных, во всех смыслах, людей, и, пережив несколько атак взбесившихся оборотней, я стала носителем нескольких штаммов ликантропии. Предполагалось, что я не могла подхватить больше одного штамма, потому что каждый из них защищает носителя почти от всех недугов и травм, включая другие виды ликантропии. Я была медицинским чудом, потому что ни разу не перекидывалась. Однажды это может измениться, но до той поры я была первым зарегистрированным медиками случаем, ну или так мне сказали врачи. Мы полагаем, что моя связь с вампирами, как метафизическая, так и романтическая, как-то защищает меня от изменения формы, потому что вампиры не могут заразиться ликантропией так же, как и ликантропы не могут стать вампирами. Современные ликантропия и вампиризм — два взаимоисключающих друг друга сверхъестественных заболевания. Несколько тысяч лет назад ликантропы могли подхватить вампиризм, став и тем, и другим, но одно из заболеваний изменилось достаточно, чтобы теперь это не работало.
Встречалась я с несколькими вампирами, достаточно древними, чтобы быть носителями обоих заболеваний, и все они были либо до чертиков жуткими, либо вообще нелюдями. Гуманоиды, но не Гомо Сапиенс, что было сюрпризом… ладно, это был шок. В большинстве научной литературе значилось, что вампиризма, как болезни/состояния, вообще не существовало до появления Гомо Сапиенс. Были некоторые ученые, предполагавшие, что эта болезнь пришла к нам со времен кроманьонцев или неандертальцев, но эти теории подвергались серьезному сомнению. Я же точно знала, что вампиризм существовал задолго до этого, но продолжаю убивать всех встретившихся мне настолько древних вампиров, потому что все они были безумнее Шляпника и злобнее плана Гитлера по улучшению человеческой расы. А еще они были так сильны, что у меня кости ныли, когда я просто стояла рядом с ними. Смерть для них лучший выбор, а для всех остальных более безопасный, но было бы неплохо отыскать одного вменяемого, кто смог бы поговорить с палеобиологами, археологами, палеоантропологами и прочими«…огами».
Мерседес и Мика поговорили с Томасом за пределами торжества, прежде чем мы с Натаниэлем к ним присоединились.
Нам не хотелось, чтобы Томас чувствовал себя так, словно мы сговорились против него. Он согласился почти сразу, чего я не ожидала, но как справедливо отметил Натаниэль, я буквально только что спасла ему жизнь. Это могло повысить мой рейтинг.
Мы вернулись в комнату отдыха. Мерседес подвезла коляску Томаса к дивану, чтобы мы могли побеседовать все вместе, хотя я предпочла занять стул у столика, чтобы сидеть напротив Томаса, это лучше, чем на диване. Для меня правда было низковато, чтобы удерживать с Томасом зрительный контакт, и при этом ни одному из нас не пришлось причудливо выворачивать голову. А я любила зрительный контакт, во время серьезных разговоров даже еще больше. Мика устроился на подлокотнике дивана. Натаниэль рядом с ним. Мерседес выбрала дальний конец дивана, не уверенная, что Томас вообще станет при ней разговаривать, пока он не общался на эту тему ни с кем из семьи. Она уже предупредила Мику, что, если мальчик не станет при ней говорить, она оставит нас.
Томас годами был самым маленьким ребенком в школе, в Мэнни пошел, но сейчас в своем костюме он был сплошь руки и ноги. Ростом, больше ста семидесяти сантиметров, он догнал мать, а учитывая, что ее братья все были под сто девяносто пять, не считая того, который был ростом метр девяносто, его кстати звали Бамбино
, не на самом деле, а за «низкорослость», Томас имел все шансы когда-нибудь подрасти, как минимум, до ста восьмидесяти. Братья, выстроившиеся на краю танцпола, были похожи на оборонительную линию, пока жены не затаскивали их танцевать, вот тогда мужчины начинали двигаться на удивление грациозно, все равно что наблюдать за пируэтом слона в посудной лавке.Черные волосы Томаса были короткими, но их длины было достаточно, чтобы кто-то с помощью геля для волос убрал их с лица, уложив в одной из тех небрежно растрепанных причесок, которые предпочитают некоторые мужчины. Пройдет несколько лет, Томас подрастет, и такая прическа станет для него очень выигрышной, а пока его лицо до сих пор было мальчишечьим, и вместе с ней он выглядел очень мило, что не по душе большинству тринадцатилетних подростков, но его, казалось, не беспокоит это. Это могло означать, что такую прическу он не специально для свадьбы сделал, возможно, обычно он так и ходил, а значит он заботился о волосах больше моего младшего брата того же возраста, гораздо больше. Я припомнила, как Мэнни рассказывал, что за Томасом уже бегают девчонки в школе, так что, вероятно, его заботили многие вопросы, которые у меня не ассоциировались с тринадцатилетним возрастом. Я в его годы была безнадежно отсталой.
Он сидел, немного ссутулившись, сильно заваливаясь на один бок. Было заметно как напряжена кожа вокруг его глаз, даже на его еще детском лице, что говорило о боли. Он был ранен, а от тех лекарств, что он, вероятно, принимал от боли, у него мутился рассудок, или его клонило в сон. Он собирался с гордостью это перетерпеть. Я бы поступила так же, так что не мне кидаться камнями.
Томас взглянул на меня большими карими глазами, уложенные назад волосы упали на лицо, обрамляя его с одной стороны. Это напомнило мне об Ашере, который намеренно использовал золотую завесу волос для эффектности. И я поняла, что так же можно было сказать и про Томаса. Он знал о своей привлекательности. Такой уровень самосознания я не привыкла соотносить с мальчишками его лет.
— Привет, Томас. Не стану спрашивать, как ты себя чувствуешь.
Он вдруг усмехнулся, отчего стал выглядеть моложе и более настоящим по сравнению с небрежным, почти флиртующим образом мгновеньем раньше.
— Тогда ты будешь единственной, кто не поинтересуется.
Я улыбнулась в ответ.
— Понимаю, тебя уже наверняка тошнит от этих вопросов. Пока ты лежишь в больнице, люди постоянно интересуются, как ты себя чувствуешь. Мне всегда хотелось ответить: «Как кусок дерьма, а ты как?»
На это он рассмеялся, и так же как с ухмылкой, он показался моложе. Мне это было по душе, так я видела маленького мальчика, которого знала, пока он ходил в детский сад.
— Мне это нравится, очень нравится, но мама будет не в восторге.
— Как часто тебя спрашивают: «Как твои дела?»
— Часто, — ответил он, закатив глаза.
— В следующий раз ответь: «Меня подстрелили, а твои как?» Посмотрим, что они скажут.
— Анита, — воскликнула Мерседес, — прекрати учить его, как быть занозой. Он уже и так достаточно испорчен, — но тем не менее она смеялась.
— Мне до сих пор задают тупые вопросы насчет шрамов, — сказала я.
Томас очень серьезно посмотрел на меня и произнес:
— Мика рассказывал, что однажды тебя очень тяжело ранили.
— Не единожды, но в тот раз врачи считали, что я стану калекой.
Его взгляд дрогнул, но я намеренно использовала это слово. Томас прищурился, его взгляд не был дружелюбным, но и враждебным тоже не был, скорее оценивающим, словно я сделала что-то интересное.