Райские новости - Страница 11

Мистер Уолш задумался. Бернард тут же расшифро­вал послания, которыми они обменялись. Если Урсула Умирает, она оставит какие-то деньги, возможно боль­шие. Мужа или детей у нее нет. Брат Джек — ее ближайший родственник из ныне живущих. Если он унаследу­ет ее богатство, со временем оно перейдет к его детям, а потом к их детям, как он сочтет нужным, каждому по заслугам, то есть принимая во внимание такие факто­ры, как дочерняя и сыновняя преданность, уважение, а также бремя в виде неполноценного отпрыска. Если же Бернард поедет на Гавайи один, существует риск, что благодарная тетушка оставит все деньги ему.

— Что ж, вероятно, мне следует поехать, — вздохнул мистер Уолш. — Она все-таки моя сестра, бедняжка.

— Хорошо, — сказал Бернард, радуясь за Урсулу, да­же если мотивы этого решения были корыстными, а практические последствия окажутся для него самого обескураживающими. — В таком случае я подтвержу покупку билетов. Мы летим в ближайший четверг.

— В ближайший четверг! — воскликнула Тесса. — Да папа просто не успеет подготовиться к этому четвергу! У него даже нет паспорта. А как же визы?

— С паспортом я разберусь, — пообещал Бернард. — А для кратких поездок в Америку виза теперь не нужна. — Это сообщил ему молодой человек из бюро путе­шествий.

— Я лучше составлю список, — сказал мистер Уолш. На листке бумаги он написал «Составить список» и прикрепил его скотчем к боковине буфета.

— Надеюсь, ты удовлетворен, — обратилась Тесса к Бернарду, словно в конце концов сдалась под грубым нажимом с его стороны. — Я возлагаю на тебя полную ответственность за папино благополучие.

— Только так и надо путешествовать, если бы я знал, как это легко, давно бы уже полетел — сидишь себе будто король, а тебя обслуживают не за страх, а за со­весть, красивые девчата обед подают на подносе, а к нему еще и бесплатную выпивку — это, скажу я тебе, получше, чем доставка обедов на дом. Дорогуша, когда в следующий раз пойдешь мимо, тебя не затруднит принести мне еще одну такую славную бутылочку?

— Одну минутку, сэр.

— Тебе уже достаточно, папа.

— Отстань, я имею такое же право выпить, как лю­бой другой человек. Да я тебя завсегда перепью.

— Потом тебе будет плохо. Алкоголь тебя обезво­живает.

— Задницу он обезвоживает. О, извините за выра­жение, дорогая моя, с языка сорвалось. Забылся на минутку, такое больше не повторится. Просто этот парень выводит меня из себя. Обращается со мной как с Ребенком. А как вас зовут, моя дорогая? Джинни? О, Джинни!Красивое имя. «Я мечтаю о Джинни, у нее светло-каштановые волосы...»

Мистер Уолш выводит эту фразу дребезжащим старческим тенорком и закашливается — заходится в долгом, разрывающем легкие кашле, который, кажет­ся, питается из какого-то глубокого артезианского ко­лодца мокроты.

— Все в порядке, дорогуша, все хорошо, — сипит он наконец. — Со мной все в порядке. Просто охрип не­множко. Сейчас мне в самый раз выкурить сигаретку, другую. Смейтесь-смейтесь, но, говорю вам, это луч­шее средство. Клин клином. Вот, угощайтесь.

— Папа, я же тебе говорил, это места для некуря­щих.

— О, я забыл. Вот и доверяй тебе — выбрал места для некурящих. Только о себе и думает. Весь в Урсулу — это моя сестра. Мы летим навестить ее в Гонолулу. Она больна, очень больна. Вы понимаете, что я имею в ви­ду? Рак!

Старик произносит это слово свистящим шепотом, и оно, как и все остальное, что он говорил на протяже­нии последнего часа, минуя несчастную Джинни и ее приятеля, доносится до Роджера Шелдрейка; тот сидит; в салоне туристического класса аэробуса — в шестом ряду по центру, занимая второе место справа. Роджер Шелдрейк хмурится, пытаясь сосредоточиться на своем чтении — пачке статистических таблиц, которыми его снабдило Гавайское бюро по туризму. Он вынужден, терпя неудобство, держать их на весу — над остат­ками своего ланча или ужина, в общем как ни назо­ви, — в данный, неопределимый момент времени где- то над северной Атлантикой.

— Если вы не будете этот кусочек сыра, Джинни, дорогуша, я вас от него избавлю. Смотрите-ка, вы и масло оставили. — Старик принимается выбирать с подноса соседки упакованные в целлофан сыр и печенье, ми­ниатюрные емкости со сливочным маслом, рассовы­вая все по карманам пиджака.

— Папа, ради бога, ну что ты делаешь? Масло раста­ет и запачкает одежду.

— Нет, не запачкает, оно упаковано гер-ме-ти-чески.

— Отдай все это мне.

Старик неохотно расстается со своей добычей, ко­торую его сын заворачивает в бумажную салфетку и убирает в «дипломат».

— Понимаете, нам придется самим о себе заботить­ся, — объясняет он Джинни. — А кто знает, будут ли ра­ботать магазины, когда мы прилетим? Ох как мы еще порадуемся этому кусочку сыра. А вы сами случайно не на Гавайи летите?

— Нет, только до Лос-Анджелеса, — говорит Джин­ни, возможно пересматривая в это мгновение свой маршрут — перспектива слушать надоедливого старо­го дурака в течение еще пяти часов явно пугает ее.

С самого начала — с посадки в самолет в Хитроу — он был причиной недоразумений и возмутителем спокойствия. Первым делом он вызвал затор на тра­пе, ведущем на борт авиалайнера, наотрез отказав­шись подниматься в самолет: в последнюю минуту, осознав неизбежность полета, он впал в панику и уп­рямо цеплялся за поручень на верхней площадке тра­па, пока сын и стюардессы уговаривали и журили его. Затем, когда старика наконец убедили сесть в самолет пристегнули к сиденью, он тяжко вздыхал, причитал и бормотал молитвы, сжимая образок, который вытащил из-под рубашки. Потом вдруг прервал молитвы пронзительным скорбным воплем, вспомнив о бутылке беспошлинного виски, которую не то он, не то его сын забыли под стулом в зале ожидания аэро­порта, и пришлось удерживать его на месте силой — он рвался пойти за бутылкой, — потому что самолет уже выруливал па взлетную полосу. Старик со стра­хом и изумлением взирал на улыбчивого стюарда, ко­торый демонстрировал на видеоэкране, как надева­ется спасательный жилет, при появлении же в левом углу экрана окруженной ореолом женщины-сурдопереводчицы, излагавшей инструкцию для глухонемых пассажиров, он пришел в особое возбуждение.

— Что это, что это там за женщина? Это фея или призрак, что это такое? — закричал он.

Когда самолет с ревом покатил по взлетной полосе, старик крепко зажмурился, сжав подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, и без конца бормо­тал: «Иисус, Мария и Иосиф»; а потом, когда аэробус взмыл в воздух и с глухим хлопком убрались шасси, за­вопил:

— Матерь Божья, бомба взорвалась?!

Когда же самолет плавно набрал высоту, пробив­шись сквозь облака, и солнце осветило салон, а шум моторов почему-то уменьшился, старик впал в выжи­дательное молчание. Он по-прежнему сжимал подло­котники, словно думал, что таким образом лично под­держивает самолет в воздухе, моргал и вращал глазами, как птица в клетке, наблюдая за беззаботным поведени­ем собратьев-пассажиров и членов экипажа. Постепен­но он начал расслабляться, и процесс этот значительно ускорился при появлении тележки с напитками. Ста­рик спросил ирландского виски и взял шотландское с таким язвительным замечанием, что стюардесса не­вольно улыбнулась и сунула ему две маленькие буты­лочки «Хейга» вместо одной, что было неосмотритель­но с ее стороны. Не прошло и пятнадцати минут, как все его страхи и самоконтроль улетучились, выпустив на волю неумолчный поток слов, который продолжал­ся всю трапезу и не торопился иссякнуть: сначала ста­рик обращался к своему многострадальному сыну, а за­тем переключил внимание на соседку справа — сту­дентку из Калифорнии Джинни.

— Да, моя сестра Урсула эмигрировала в Штаты сразу после войны, она была... как это называется — не­веста американского солдата, который находится в ее стране? — ну и вышла за этого янки, да только он ока­зался тем еще проходимцем, сбежал от нее с другой женщиной, детей у них, по счастью, не было, и ему пришлось платить ей эти, как их там, али-менты, так что она могла поселиться где душе угодно и выбрала Гавайи, при всем желании она не могла забраться даль­ше от своих родных, верно? А теперь вот при смерти, и именно мы должны тащиться через полмира, чтобы повидать ее...