Райотдел - Страница 3
Водку моментально выпили; Носов с Мухлыниным тоскливо глядели друг на друга. Особенно Славку было жалко: что ему эти сто грамм, как слону дробина. Михаил хоть пил сегодня на похоронах и у Эмки в кабинете…
— Ладно! — сказал он другу. — Пойдем! У меня стоит в сейфе бутылка. Долбанем ее — и лады… Собирайся!
Славка радостно кинулся к своей шинели.
Бутылку изъяли у некоего Репина, он купил ее на собственноручно подделанный чек. Репин сидел теперь в тюрьме, а бутылка перекочевала в носовский сейф. Однако спиртное не считается официально вещественным доказательством: оно сдается вместе с делом, и после процесса судисполнители обычно бьют бутылки на ближней свалке, под протокол. Так что репинскую можно спокойно выпить, надо только заменить ее к окончанию дела другой.
На улице подмерзло и начался снегопад. Пока они пешком добирались до райотдела, превратились в снеговиков: на шапках и плечах — целые сугробы. Сели за столы друг напротив друга, поставили бутылку и радостно вздохнули. Мухлынин хитро крякнул и вытащил из портфеля большого вяленого леща.
— Ребята в колонии дали, — сообщил он. — Там места рыбные, знай лови. Хорошо я сделал, что у тебя дома его не вытащил, вовремя опомнился…
Сладкое время — хоть текло оно в опустелом, мрачном здании, под доносящиеся снизу крики задержанных и треск вытрезвительской машины со двора. Можно тихо сидеть и говорить о делах, о сроках, о званиях, о потолках, о дружбе, о минувшей учебе, преподавателях и однокурсниках. Их курс слоился разнообразно: ретивые общественники, заседавшие во всех бюро и комиссиях, комитетах — краснощекие, бодрые и беспощадные; кучка угрюмых старательных ребят, в основном, из отслуживших в армии — эти тоже относились к активу, любили заседать и обличать, особенно налегая на нарушителей любого рода дисциплины и порядка — от пропусков занятий до заправки коек в общежитии; так называемые мужики: жужжащая, пишущая лекции и сдающая сессии масса — впрочем, на нее смотрели благожелательно: они не высовывались, не заявляли претензий, не высказывали завиральных идей; эстеты — источали флюиды презрения к серой массе, все читали, все смотрели, собирались только своей компанией. Их откровенно не любили. Ну, и учились ребята вообще глухие, туго запечатанные: никто не знал — как, чем они живут. В этой толчее Носов с Мухлыниным занимали место где-то между мужиками и эстетами: с одной стороны, пришли на факультет из рабочей среды и были в ней своими; с другой — все-таки читали, и немало — во всяком случае, были в курсе многих журнальных новинок. Так они и проболтались все пять лет вдвоем, не примыкая ни туда, ни сюда. И теперь держались друг друга, хоть судьба и растолкала по разным ведомствам. Славка звал и его в военную прокуратуру, и была возможность туда попасть, однако Носов не стал даже и заикаться об этом Лильке: она, во-первых, ни за что не бросила бы университет, лабораторию, где работала; во-вторых, ее старые родители пришли бы в ужас, узнав, что она может их покинуть, уехать по месту службы мужа. А судьба военного человека изменчива, они не задерживаются слишком долго на одном месте, — вот и Славка ждал теперь нового назначения, скоро придется расстаться. Третий вопрос — квартира: Лилькины родители только-только въехали в новую, ими построенную, кооперативную, оставив прежнюю дочери с мужем. Такими делами не бросаются!
Они пили водку и заедали ее жирным лещом. Их голоса гулко бродили в пустом коридоре. Выпив последнее, Носов почувствовал, что сильно опьянел.
— Н-но… ч-чего теперь… — голос его заплетался. — Давай еще сообразим… а?
— Где сообразишь! — отозвался Славка. — Давай уж, расползаться будем, что ли…
Оделись, спустились вниз, вышли на улицу. Пока они сидели в помещении, пили — налетел ветер, завыл, как в трубе, со свистом понес снег. Пьяный Михаил остановился, чтобы запахнуть пальто, отлепился от друга и — потерял его: замела поземка.
Постоял-постоял и поплелся обратно в отдел.
Позвонила Лилька.
— Сегодня-то нормальный придешь?
— Постараюсь.
— Уж постарайся. А то — больно уж частенько… Пока!
Да, сегодня жена приведет ночевать от своих стариков Димку, сынишку, — надо держаться…
В дверь заглянул, постучавшись, низенький пожилой мужичок в опрятном старом пальто.
— Можно? Мочалов я, вот повестка…
— А, по краже из дровяника? Вы свидетель, участвовали в задержании!
— Этих, воров-то? Ну, как же! Я ведь их и засек тогда. Я чутко сплю; вдруг слышу сквозь сон — вроде сгремело что-то около дома; оделся быстренько, выскочил, в окошко глянул — а они уж банки с помидорами из дровяника выносят! Я сразу к Митричу толкнулся: «Э, мол, сосед! Грабят тебя, просыпайся.». Еще мужиков подняли — взя-али голубчиков! — торжествующе пропел он.
— Молодцом, молодцом… — бормотал Михаил, отыскивая в столе бланк протокола.
— Н-ну! Я дело-то знаю! Тоже в органах служил, после войны.
— Да? Где же?
— А в МГБ, на оперативной работе. Мы ведь тоже не мышей тогда ловили. — Свидетель с достоинством выпятил челюсть, понизил голос. — Мы агентуру насаждали!
— Даже так… А потом что?
— В пятьдесят четвертом пришлось на гражданку уйти. Когда началось увольнение, а проще сказать — истребление проверенных, крепких в профессиональном отношении кадров! Вот… шофером работаю. Сейчас на автобусе. Предлагали одно время и на кадры, и на профсоюзную работу, промедлил тогда из-за заработков. Теперь вот и не предлагают уже, говорят — образования мало. А я бы теперь пошел…
Ввалился с шумом Фаткуллин, носовский сосед по кабинету. И опоздание, и мятое, бурое лицо говорили об одном: что вечер вчера он провел в подсобке у своей подружки Надьки Кузнецовой, завпроизводством кафе «Рябинушка». «Самый старый старший лейтенант», — так называл сам себя Анвар Фаридыч. Он сразу исчез вчера с похорон — видно, прямым ходом отправился в кафе.
Сразу же следом за ним вступил в кабинет горбатый Иван и взвыл с порога:
— Я ведь в техникуме учился! Целых два месяца, да-а… И курсы поваров закончил. Ты мне дай теперь мясо, дак я тебе и первое, и второе…
— Ты зачем, рванина, деньги у Васьки вымогаешь?! — загремел Фаткуллин. — Дождешься, что я тебя и самого за решетку сховаю, шарамыга!
— Га! — не смущаясь, квакнул Иван. — Я не боюся. Отперусь от всего. Я ведь в спецприемнике уже сидел. Они меня как бродягу хотели. Но я им доказал, что правда на моей стороне. Вот и все.
— Заткнись! Ты на экспертизу ходил?
— Ходил, ходил!..
Выставив горбуна за дверь, Фаридыч сел на место и тяжело вздохнул:
— Ш-шайтан… Живет же такая гнида! И нас всех переживет. Тебя, Мишка, замполит искал.
— Интересные дела… Где же это он меня искал? Я с начала работы, кажется, никуда еще не выходил.
— Не знаю я… Был сейчас в дежурке — и он сказал мне, чтобы ты зашел.
— Ну, подождет. Как-кой важный, ты скажи! Зайди к нему… Конев, небось, сам ходил, за труд не считал… Ну давайте, продолжим! — обратился Носов к жадно внимающему всему, что здесь происходило, старому агентурщику.
Какого хрена понадобилось от него Ачкасову?
Прежний замполит, Коля Конев, Николай Алексеевич, был дядька простой и шалопутный, пришел на это место из прокуратуры, из помощников, а еще раньше работал там же следователем. Он запросто ходил по кабинетам, толкал анекдоты, знал всех по имени, помогал, чем мог, и делал это искренне, заинтересованно.
А погорел так: праздновали День милиции, устроили вечер, все подпили; утром же, не было еще и семи, нагрянул товарищ из дежурной части управления, с проверкой: как личный состав несет службу после вчерашнего. Он заметил свет в коневском кабинете, толкнул дверь и увидал там двух спящих абсолютно голых людей: самого замполита — тот лежал на полу, на коврике — и покоящуюся на диване дознавательницу Нельку Судейкину. Бутылки, корки, консервные банки…