Радуга (Птицы в пыльных облаках) - Страница 3

Она положила ему руку на грудь, поймав в ладонь сердце. От нее пахло потом и смолой. Государыня тяжело дышала, губы приоткрылись и потрескались, и внутри трещинок чернела кровь. Поймать губами прохладную вишню, обморочно черную, сдавить - и сквозь трещинки брызнет сок...

Они долго сидели, прижавшись друг к другу, на его куртке, постеленной на кромке прибоя. Сашка жалел, что у него нет второй куртки, чтобы укрыть государыне плечи. Она продрогла после купания и мелко вздрагивала, и тогда Сашка прижал ее к себе, кутая в свою рубашку поверх собственной; голую кожу холодил ветер, вызывая пупырышки, Сашка сердито ежился и смотрел на звезды, зная, что нелепо краснеет и, по-счастью, этого не видно в темноте.

Сашка вздыхал, прижимая мокрый рукав рубашки к виску государыни. Она стояла на коленях, упираясь мечом в песок, и на испуганное: "Больно?" отвечала:

- Нет. Погоди. Счас пройдет.

Все равно было больно. Сашка знал. Сам получал сколько в учебных боях. Хоть и деревяшкой. И он бегал и бегал к морю смочить рукав, чтобы остудить боль, и сердито качал головой.

- Шишка будет!

Государыня поднялась на подгибающихся ногах, с Сашкиной помощью доковыляла до воды и долго умывалась, затирая невольные слезы.

- Государыня... - тихо позвал Сашка. - Ну зачем тебе это? Ну ты же знаешь, что любой из нас будет драться за тебя.

Она посмотрела ему в глаза.

- Да, а ты думаешь, я смогу посылать вас на смерть и отсиживаться за спинами?!

- Погибнуть в бою - это участь мужчин.

- Кто придумал такую глупость? - она встала на ноги, обхватила пальцами рукоять меча:

- Начали!

Они вернулись на рассвете. На цыпочках прокрались мимо Шарика (или Шавика, как ласково называл его хозяин) - псинки маленькой, но весьма голосистой; а когда Ястреб сажал Шавика в бочку, чужой мог подумать, что во дворе надрывается самое меньшее волкодав. Сашка знал, что волкодавы молчаливы, а Шавика прикормил курицей, и тот дрых без задних ног. На стук калитки из будки выползла котявка, широко зевнула розовым ртом и убралась досыпать. Государыня ушла к себе. А Сашка присел на крыльцо, положив рядом мечи, и задумался. Он машинально подвинулся, когда вышел хозяин: в холщовых штанах до колен, босой и тоже задумчивый. Он опустился, заставив доски скрипнуть, и посмотрел на Сашку.

- Хорошо повоевали?

Сашка дернул худым плечом:

- Ага.

3.

Улица была, как темная река, и в набережных многоэтажек догорали последние окна. Андрей стоял на углу и смотрел на два окна в четвертом этаже. Сейчас они погаснут, ровно в полночь без четверти. Каждую ночь в это время. А он зачем-то приходит и смотрит, как горит за шторами красный странноватый огонь. А потом темнота. Иногда Андрею даже кажется, что слышен щелчок выключателя.

Окна не погасли. Они продолжали ровно светиться своим малиновым тревожным светом, словно приглашая - зайти, узнать, почему изменен привычный распорядок. И Андрей решился. Разумеется, это было сумасшествие, но он почему-то знал, что имеет сегодня право на сумасшедшие поступки. Он перешел улицу и открыл тяжелую дверь. В подъезде было темно, пахло цвилью и кошками. Одна из кошек с воплем метнулась из-под ног. Ступеньки были низкие, широкие, как во многих старых домах, а перила шершавились густыми слоями краски и налипшей пылью. На ходу Андрей соображал расположение квартиры и считал пролеты. А потом постучал. Звук утонул в глухом дерматине, но двери сразу же распахнулись. Словно не были закрыты или кто-то его ждал. Свет ослепил, хотя, по размышлении, был не такой уж яркий - бра с электрическими свечками. Андрей зачем-то нырнул вниз и в сторону - и рассмеялся. Вредно читать боевики.

- Гав, - сказали ему громко. Пятнистый диванный валик возился, тыкался в ноги, мёл шагреневыми ушами половичок. Потом развернулся, словно приглашая входить, дернул толстым, как палка, хвостом.

- Здравствуйте, - радушно объявил, перегораживая прихожую, здоровый высоченный мужик. На его голой груди под сердцем сиял распахнутыми крыльями ястреб. Или еще что-то такое же хищное. - А мы вас ждали. Можно не разуваться.

Входные двери так и манили сбежать. Не станут же его преследовать. Но Андрей уже тщательно вытирал подошвы кроссовок и брел за мужиком на кухню, куда ж еще...

На кухне пыхтел и подпрыгивал на газовой конфорке зеленый с желтыми розочками чайник. Он так не сочетался с хозяином, что Андрея прошиб истерический смех. Бассет-хаунд взлаял.

- Вейнхарт, место! - тихо, но выразительно рявкнул мужик. - Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Андрей грянулся на угловой диванчик, обвел кухню глазами. Она была обшита деревом, с мебелью ручной работы, аккуратно расставленными кастрюльками и прочим причиндалом. Красота! Тут в двери настойчиво позвонили. Кто бы он ни был, нащупать звонок в глухой темноте... Хозяин вышел. В прихожей прошумело, затопало, стукнуло, бассет сказал свое веское "гав!". После чего в кухню почти влетел попинываемый в спину хмырь неотчетливого возраста и занятий: патлатый, выбритый, с серьгой над бровью и вылезающими из коротковатых рукавов руками-лопатами. Рубаха его Андрея впечатлила: какая-то немыслимой расцветки сирийская парча с черной тесьмой мученика-анархиста, перетянутая витым шнурком a la russe.

- Убью! - рыкнул хозяин. - Ей бо, убью!

Еще одним движением могучей лапы хмырь был вброшен на тот же диванчик и представился:

- Савва.

Савва оказался бродячим художником, по причине изгнания женой. И пусть бы с того, что пил или денег не зарабатывал. Просто он назвал ее Пенелопой, вот... Савва развел дланями.

- Нишкни, - сказал хозяин.

Стягивался народ и кухня все больше делалась похожей на аэропорт при нелетной погоде. Кто-то курил, сидя на подоконнике, помаргивая красным огоньком, и стряхивал пепел в открытое окно. У Андрея в руке мистическим образом оказалась чашка с горячим чаем - такая тонкая, что и держать-то ее было боязно.

- ...Это как же понимать? - надрывался в толпе тягучий голос. - Это я живу, обрастаю семьей, дитями, а потом, как в банальной книжке... приходит ко мне, пришельцу, добрый дядя, объясняет мне мою истерическую миссию, и вот счас все брошу... мол, птичка, летим со мной, там много вкусного?

- Уточняю, - рявкнул хозяин. - Ты сам сюда пришел. И вообще, и в этом мире можно найти, чем поразвлечься. В "горячую точку", к примеру, полезть. Или там в пожарники. Или бегать по лесам с толкинистами и древесиной. Так что сам решай, не маленькай. А объясняю я что-то исключительно по доброте душевной. (Тут все грохнули.) Чтоб ты с первого шага не навернулся.

- А какие гарантии, что ты меня там сразу кинжалом в спину не ткнешь?

- А нафиг? - ухмыльнулся хозяин. - Ты ж уже моего чаю нахлебамшись.

Дружно разбилось несколько чашек, кто-то стал проталкиваться к раковине.

Как-то боком в кухню ввалился тощий паренек в распахнутой на груди ковбойке, под левым соском тоже виднелся ястреб, только скукоженный, маленький еще - словно неоперившийся птенчик. Среди гвалта хозяин протолкался к пареньку, они обменялись неслышными словами. Хозяин радостно воззрился на Андрея: ага, ты-то мне и нужен. Подошел, вынул у него из ладони чашку и стал деловито закатывать рукав на освободившейся руке. Андрей дернулся.

- Барышня ты моя кисельная, - ощерился хозяин. - Сидеть!

Каким-то орудием (кухонным ножом?) он разрезал Андрею руку, молодой подставил миску. Андрей пялился, как во сне, не понимая, бежать ли, и мысли, зачем это с ним делается, были прямы, как палка, и столь же дубовы. Андрей поклясться был готов, что все совсем не так.

Миска наполнилась. Молодой исчез.

- Перевяжите его, - бросил хозяин, отворачиваясь. Возможно, у него были дела поважнее. Перевязали плохо. Кровь проступала сквозь бинт и опущенный рукав, и Андрея вело. Подскочил Савва. Стал что-то кричать, рвать нитки на бумажных упаковках бинтов. Андрею сделалось смешно. А кухня медленно проваливалась в песок, и только ясно светилась проведенная по полу мелом прямая, как клинок, черта.