Радищев - Страница 14

вопрос: нужно было решить, что ж® делать ему, дворя-пину, в этим убеждением, как жить в крепостнической России после поражения восстания и торжества екатерининско-потемкинской реакции?

Служба в Коммерц-коллегии у Воронцова, честное исполнение своих обязанностей, внимание и уважение сиятельного начальника к его с блеском развернувшемуся дарованию глубокого экономиста, государственного деятеля, быстрая служебная карьера—в 1780 году он уже помощник начальника Санкт-Петербургской таможни, а в 1785 году—фактический ее управляющий,—все это не могло удовлетворить Радищева. Он стремился к деятельности общественной, к деятельности на благо страдающего в оковах народа. Какой же могла быть деятельность в эту пору? Конец 70-х годов знаменовался в России господством реакции. Ужас перед народным возмущением сплотил дворян. Оппозиционные настроения, характерные для известной группы общественных деятелей (Панин, Сумароков, Херасков .и др.), пали сами собой перед лицом смертельной опасности, каким было для них пугачевское восстание. В год расправы над восставшими когда-то бывший в оппозиции Сумароков стал славить Екатерину. Екатерина объявила себя «казанской помещицей» в знак полной солидарности с дворянством. Вокруг «казанской помещицы» дворянство сплотилось с ликованием—монархиня оправдывала их доверие. Многие из числа субъективно-честных дворян, отлично понимавшие справедливость требований крепостного крестьянства, лично ненавидевшие рабство и деспотизм, не видя средств и путей к изменению существующего положения, с презрением отвернулись от потемкинского режима произвола. Они демонстративно уходили с поприща общественной деятельности, замыкались в кругу собственных, личных, моральных проблем и интересов, не желая присутствовать на празднике победивших рабовладельцев. На этой почве широко развернулось масонство—религиозно-нравственное течение, объединившее в свои тайные общества прежде всего этих людей, решивших, что если нельзя уничтожить или хотя бы уменьшить социальное зло, то можно не увеличивать его, что если нельзя исправить «порочные» натуры русских крепостников, то можно заняться собственным нравственным усовершенствованием. Масонство не было идейно однородным течением. В 80-х годах появились и открыто-мистические, воинственно-реакционные ордена, каким, например, был орден розенкрейцеров, руководимый сначала мистиком Шварцем, а затем шарлатаном и политическим авантюристом Шредером. Но вне зависимости от оттенков и программ различных орденов масонство в целом объединяло, как правило, ту дворянскую интеллигенцию, которая, отказываясь от общественной деятельности, не пожелала что-либо сделать для изменения судьбы крепостных. Высшей формой активности этих «самоусовершенствующихся личностей» была милостыня, подаваемая «несчастным». Вот почему Радищев ненавидел масонство и зло высмеивал его.

Только немногие деятели отваживались продолжать свой прежний путь, и среди них первое место занимали Фонвизин и Новиков.

У

В этих условиях Радищев и начал свою деятельность. Все настоящее России, ее будущее, общественно-культурная жизнь отечества, все идеологические ценности мира — философские, политические, социологические, эстетические теории—рассматривались отныне Радищевым, человеком энциклопедических знаний, в свете опыта вооруженной борьбы русских крепостных. До нас дошли бумаги Радищева—его замечания о прочитанных книгах, его выписки по истории, его мысли о распространенных просветительских теориях,—эти рукописи, только теперь публикуемые, помогают нам восстановить содержание и характер идейной работы Радищева в начале 80-х годов.

Естественным было обращение к вопросам политическим и социальным. Здесь прежде всего необходимо было проверить опытом русской истории и русской жизни теории, уже созданные «великими мужами» и получившие мировое распространение. И Радищев останавливается на двух главных деятелях, лидерах двух различных лагерей, умеренного и радикального, во французском просвещении,—на Монтескье и Руссо.

Монтескье—создатель новой социологии, вдохновитель политической доктрины энциклопедистов. Его «Дух законов» был источником воззрений на государство, проповедовавшихся и Гольбахом, и Гельвецием, и Дидро, и Вольтером. Для Екатерины «Дух законов» был «молит-

венником». Что же открыл Монтескье? Как пишет в своих замечаниях Радищев, он «мнимое нашел разделение правлений, имея в виду древние республики, ассийские правления и Францию». Абстрактная, метафизическая теория Монтескье устанавливала три типа государственного устройства: республику, деспотию и монархию. Соответственно этой метафизической классификации также умозрительно делался вывод: республиканско-демократический строй

является идеальным, но утопичным, в настоящее время неосуществимым. Деспотия—форма правления отвратительная, противная природе человека, подлежащая уничтожению. Монархия же, смягченная просвещением и вдохновляемая философами,—вот практическая программа для современного устройства политического бытия народов. Именно в силу своей схоластичности, оторванности от реальной истории народов, догматичности эта теория породила политическую концепцию энциклопедистов, которая не могла вооружать освободительное движение народов, а, наоборот, отлично была использована само-державцами—Фридрихом II и Екатериной II. Поэтому Радищев отвергает социологию Монтескье, называет ее «умствованием», указывая причину ее метафизичности— отрыв от реальной жизни народов и государств: «Монтескье,—заявляет он,—забыл о соседях своих».

Но, как уже говорилось, политическая доктрина энциклопедистов никогда не вызывала сочувствия Радищева. Другое дело—Руссо. Его демократические радикальные воззрения, его теории народоправства казались в лейпцигский период молодому свободолюбцу истинными. Следы влияния самой радикальной книги французского мыслителя «Общественный договор» отчетливо видны в примечании к слову «самодержавство», которым сопроводил Радищев свой перевод книги Мабли. И вот именно теории Руссо подвергаются категорическому и решительному пересмотру после пугачевского восстания. Характерным оказывается уже тот факт, что Радищев ставит его в один ряд с Монтескье, и равно с ним отвергает. Пересмотр шел по всем линиям: политической, философской и эстетической. В отличие от Монтескье Руссо выдвигает в качестве идеала не монархию, а республику. Казалось бы, это являлось свидетельством и радикализма и демократизма Руссо. Но Радищев показывает, что это отличие Руссо от Монтескье только кажущееся, внешнее. В самом деде,

Руссо проповедует республику, но лишь для малых стран и народов. Большие же государства и народы должны довольствоваться, по Руссо, монархией. И здесь Радищев стремится выяснить причину «умствования» — оторванность от жизни, от истории, от политической практики народов, умозрительность теоретических построений. В своих заметках по этому вопросу он пишет: Руссо, «не взяв на помощь историю, вздумал, что доброе правление может быть в малой земле, а в больших—должно быть насилие». Последнее замечание крайне характерно: по мнению Руссо, в «больших землях» должна быть монархия; Радищев же переводит это понятие на свой язык: насилие. Так, кстати сказать, было всегда у Радищева: монархическое правление было для него тождественно с насилием. Дав оценку политическим и моральным воззрениям Монтескье и Руссо, Радищев в крайне выразительных словах передает свое общее отношение к ним: «Монтескье и Руссо с умствованием много вреда сделали».

Той же метафизичностью, по Радищеву, отличаются и воззрения Руссо на общественную природу человека. В «Общественном договоре» Руссо заявляет: человек свободен от рождения. Свобода эта есть следствие человеческой природы. Истинное состояние человека, когда он ощущает себя вполне свободным,—состояние одиночества. Это естественное его состояние. Но в силу развития человеческого общества «первобытное состояние не может более существовать». Чтобы защитить себя и свою свободу, человек должен жить в обществе, у него «не остается другого средства самосохранения, как образовать путем соединения сумму сил». Но, соединившись в общество, человек теряет часть своей свободы. Как же быть? Руссо берется «найти такую форму ассоциации, которая защитила бы и охраняла совокупной общей силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным, каким был и раньше». Так, по Руссо, общество, союз, нужны человеку лишь для него, для его защиты. Пребывая в обществе, он использует его для своих целей, всячески ограждая себя от этого общества и спасая от него свою свободу.