Радио Судьбы - Страница 6

Это называлось – «показать козла». Андрюха брал два шнурка, глубоко вдыхал концы в нос и потом медленно вытаскивал их через рот.

Вот только… школу они закончили двадцать лет назад. Или около того. И из носа у Липатова текла самая настоящая кровь.

Костюченко убрал пистолет обратно в кобуру и подбежал к приятелю.

– Андрюха! Что с тобой? Что случилось?

Но, кажется, он знал ответ. Наверняка на Липатова напали. Может, хотели отобрать деньги, а может – машину. А скорее всего – и то и другое. Его избили. Да, его избили.

– Андрюха! Ты чего?

Липатов шатался, как пьяный. Но странное дело: чуткий нос Костюченко не мог уловить запах спиртного. Лейтенант взял Липатова под мышки и встряхнул:

– Эй! Что с тобой?

Липатов окинул его мутным, ничего не выражающим взглядом. Изо рта у него показалась густая красная слюна.

– Я… я – я-я… Там… – он махнул рукой куда-то за спину Костюченко.

– Что?

Дальше случилось неожиданное. Липатов вдруг крепко схватил лейтенанта за рубашку и изо всех сил рванул на себя. Костюченко увидел, как рот его злобно ощерился, зубы и десны были испачканы в крови, словно Липатов загрыз кого-то. Сейчас он собирался загрызть старого школьного приятеля. Окровавленные зубы громко щелкнули в миллиметре от его щеки. Костюченко отпрянул, но Липатов крепко держал его за рубашку.

– Бронцы! – прохрипел он. – А-а-а-хм! Кровь! – Он набрал полную грудь воздуха и завизжал – страшно и пронзительно, – обдав лейтенанта мелкими кровавыми брызгами: – ГОЛОВА! ГОЛОВА!

Костюченко надавил ему на кадык, пытаясь убрать от своего лица эти страшные зубы, вместе с тем он боялся, что съехавший с катушек Липатов извернется и вцепится ему в руку.

– Эй! Кто-нибудь… – Он услышал тяжелый топот форменных ботинок. Кто-то спешил на помощь.

Костюченко, не отрывая рук от липатовского горла, скосил глаза. Микола. Постовой из ИВС. Молодой парень, еще в сержантах ходит. В прошлом году ездил в Чечню и вернулся оттуда с медалью. Но каким-то притихшим. Серьезным.

Микола, не останавливаясь, с размаху ударил Липатова в скулу. Голова сумасшедшего запрокинулась, кровь брызнула на стекло водительской двери. Микола размахнулся и ударил еще раз.

Костюченко почувствовал, как тело под его руками обмякло, и Липатов стал медленно оседать. Но руки он так и не разжал.

Липатов упал, и Костюченко услышал сухой треск. Это оторвался карман от его форменной рубашки. Кусочек голубой ткани был крепко зажат в руках Андрюхи.

Костюченко с трудом перевел дыхание.

– Фу-у-у, черт! Чуть не укусил. Представляешь, кусаться полез? – Он говорил это с удивлением и в то же время словно оправдывался. – Что с ним делать-то?

– Давай в четвертую. Там пусто, – ответил Микола. Высокий, стройный, загорелый, с кривым носом, он напоминал какую-то голливудскую звезду – до тех пор, пока не открывал рот. Зубов у Миколы было немного. Гораздо меньше, чем задумано природой. А те, что остались, почернели и были изъедены кариесом.

– Давай… – Костюченко посмотрел на рубашку. На месте кармана торчали голубые нитки и кусочки материи. – Вот ведь черт, а!

Вдвоем они подхватили бесчувственное тело и понесли в подвал – туда, где размещался ИВС. Изолятор временного содержания.

Десять часов двадцать девять минут.

– Дежурный по штабу МЧС Московской области слушает!

– Область? Это Серпухов! Исполняющий обязанности дежурного диспетчер Ковалев! У нас нештатная ситуация! Полный отказ электроники! Есть жертвы! Переходим на работу с резервного пульта управления! Как поняли меня?

– Дежурный по штабу МЧС Московской области диспетчер Силантьев принял. Понял – «перехожу на работу с резервного пульта». Доложу по команде наверх! – Голос его смягчился, стал не таким официальным. – Что за жертвы, Слава?

– Лешка Фомин обгорел. Сильные ожоги верхней части туловища. «Скорая» его только что увезла. Теперь вся надежда на врачей.

– Ого! – Виктор Силантьев выругался. Он хорошо помнил Алексея Фомина, высокого крепкого мужика. Они вместе не раз бывали на учениях областных сил МЧС. Фомин отличался от других могучим здоровьем и железной выдержкой. Казалось, ничто не могло застать его врасплох. А тут…

Он отключил запись: все разговоры со штабом МЧС записывались на пленку в автоматическом режиме.

– А что случилось-то, Слава? Говори как есть, я «уши» убрал.

– Да черт его знает. Пульт вдруг вспыхнул. А Лешка упал на него. Пока оттащили да потушили… Он успел сильно обгореть.

– Ну дела…

– Сейчас посмотрим пленки, похоже, он принимал какое-то сообщение. Не знаю. Еще не разобрался.

– Понял, Слава. Держи меня в курсе.

– Хорошо.

Силантьев снова нажал кнопку записи.

– Серпухов. Обо всех изменениях обстановки докладывайте незамедлительно. Представьте подробный рапорт о случившемся телефонограммой. Как поняли?

– Область, вас понял. – Ковалев нажал «Отбой». Связь прервалась.

Где-то в это время по Серпухову мчалась машина «скорой помощи», в которой вчерашний выпускник мединститута, молодой тощий парнишка, и фельдшер – угрюмый мужик лет сорока – пытались спасти жизнь Алексея Фомина. «Газель» трясло на кочках, фельдшер тихо ругался, придерживая пальцем толстую иглу, норовившую выскочить из локтевой вены. Пластиковый мешок с физраствором болтался на крючке капельницы. Врач ловил редкий пульс умирающего и лихорадочно перебирал в голове список средств, стимулирующих сердечную деятельность. Этот список был длинным, но рядом, в его сознании, высвечивался другой список: то, что имелось в чемоданчике. Второй перечень был куда короче. Раз в десять. Наконец сознание зафиксировало совпадение в списках. Он положил руку Фомина на носилки и стал набирать лекарство.

Десять часов тридцать восемь минут. Аэродром «Дракино».

– База! Борт сорок один ноль восемь. Высота девятьсот пятьдесят. Готов к выполнению летного задания. Как поняли меня, прием!

Диспетчер Филонов, худой мужчина с землистым лицом, с отвращением поморщился и задавил в пепельнице короткий окурок. Боль в желудке постепенно нарастала. Что поделаешь, язва. Профессиональная болезнь авиадиспетчеров. И то, что он работал на маленьком аэродроме, к которому были приписаны всего два «Ми-8» и несколько легких самолетов, ничего не меняло. Ровным счетом ничего.

Прежде чем ответить, он потянулся за открытой пачкой и достал новую сигарету. Машинально засунул ее в уголок рта и чиркнул зажигалкой.

– Борт сорок один ноль восемь, я база. Выполнение летного задания разрешаю. Погодные условия – без изменений. Дует с запада, Саныч! Бросай их и уходи на четыре километра. Как понял?

– База, понял вас. Есть бросать.

Пилот, не оборачиваясь, поднял правую руку: большой и указательный пальцы сложены в колечко. Инструктор с кошачьим лицом хлопнул его по плечу: мол, понял, и распахнул наружную дверь.

К шуму двигателя, заполнявшему объемистое брюхо вертолета, присоединился шум винтов. В таком грохоте не разобрать ни слова.

Он посмотрел на здорового «перворазника» – того самого, у которого было девяносто. По лицу было видно, что мужик немного напряжен. Но он не нервничал. Есть такая тонкая грань – между напряженной собранностью и легкой паникой. Так вот, паники в глазах у «без десяти центнера» не было. Этот все сделает как надо. Не забудет ни слова из того, что сказал инструктор перед прыжком. Он сам шагнет в притягивающую бездну, может быть, выругается про себя для бодрости, благо его никто не слышит. Не торопясь досчитает до трех: «шестьсот восемьдесят один, шестьсот восемьдесят два, шестьсот восемьдесят три…», задерет голову, проконтролирует раскрытие купола, увидит над собой пятьдесят квадратных метров армейского шелка, надутых тугим потоком воздуха, наверняка заорет от радости, возьмется за основные стропы и будет быстро (он же самый тяжелый) приближаться к земле, увлеченно оглядываясь по сторонам. А если… А если вдруг законы мироздания на мгновение покачнутся и надежный «Д-5» не раскроется… Конечно, такого не может быть, но если… Тогда мужик, как учили, вытянет в сторону и вверх правую руку, чтобы остановить вращение своего тела, и дернет кольцо «запаски». Время у него есть – до земли целый километр. Он, конечно, испугается, и сердце будет молотить за двести в минуту, но он все сделает как надо. Инструктор с кошачьим лицом не сомневался в этом. Тридцать пять – не восемнадцать. К этому времени разум уже умеет контролировать эмоции. Все будет хорошо.