Ради тебя, Ленинград!
(Из летописи «Дороги жизни») - Страница 8

В окнах света не было. В избе, видно, давно спали. Впрочем, ночью свет не зажигался — маскировка! Я поднялся на крыльцо и осторожно постучал лыжами в дверь.

Никто не отозвался. Пришлось постучать посильней. Наконец отворилась дверь и на крыльце показался заспанный солдат. Он принял меня за гражданского, увидев телогрейку под расстегнутым маскхалатом.

Я попросил позвать командира.

Тот сперва отнесся ко мне с недоверием, засыпал вопросами: кто такой? кем послан? почему так поздно?

Я объяснил, что у меня срочное задание, и протянул документы. Командир долго их изучал, подсвечивая себе зажигалкой. Потом осветил мое лицо. Вид у меня, конечно, был измученный, и это избавило от дальнейших расспросов.

В избе расположилось подразделение связистов. Солдаты спали вповалку на полу. Несколько человек устроилось на печи. Свободного места для ночлега не было, но я объяснил командиру, что ночевать не собираюсь. Попросил лишь разрешения немного отдохнуть и просушить одежду. Он провел меня через спящих к печи на кухне и, извинившись, лег спать.

Печь была русская, старинной кладки. В ней еще тлели малиновые угольки —: видно, протопили недавно. В избе было жарко. Во второй раз за день я разделся почти догола. Одежда промокла насквозь. Мне пришлось даже выжимать гимнастерку. В темноте я наткнулся на ухват, он пригодился мне для сушки одежды. На нем я протянул в печной проем гимнастерку — поближе к тлеющим углям. Телогрейку и ватные брюки положил на горячие кирпичи.

Затем достал из вещмешка черные сухари и фляжку с водкой. В качестве дополнительного пайка мне выдали сто граммов. Сделал несколько глотков — и сразу потянуло в сон. А спать было нельзя. Чтобы не заснуть, я присел на корточки и прижался спиной к нагретому боку печи.

Не случайно русский человек так любит печь. Без нее зимой он бы пропал. Печь в избе — основа всего. Это очаг семьи, признак устроенной жизни. Печь и кормит, и греет, и лечит. Вот и меня она дважды выручила в пути.

Я очнулся, услышав далекий шум. Сначала мне показалось, что это гудит ветер в печной трубе. Но, прислушавшись, понял: с улицы доносился гул автомобильных моторов.

Еще у моряков на Кареджинском маяке я для себя решил, что возвращаться буду другим путем.

На карте село Черное находилось рядом с Новоладожским каналом. Он протянулся почти параллельно озерному берегу. И вот теперь я услышал, что по замерзшему руслу канала шли машины. Они везли грузы из Новой Ладоги до Кобоны и дальше через озеро на Вагановский спуск.

Я быстро оделся и вышел из избы, надеясь поймать попутку.

Новоладожский канал проходил метрах в 200 от избы. Я пошел к нему напрямик по снежной целине, двигаясь в темноте на шум моторов. Он то усиливался, то затихал. Видно, машины следовали колоннами.

С берега я увидел на середине канала автомобильную колею. Машины шли по ней с затемненными фарами. На льду Ладоги водителям разрешалось включать их в полную силу. А здесь на фары был надет щиток. Для света оставляли узкую щелку. Тонкий лучик осторожно прощупывал дорогу.

Я спустился на середину канала и начал голосовать. Но машины проезжали мимо, не останавливаясь и не давая сигнала. Кузова были доверху загружены какими-то мешками и ящиками. Мимо меня пронеслось, натужно ревя моторами, полтора десятка полуторок. А потом на трассе наступило затишье.

Ждать пришлось долго. Ноги подкашивались от усталости. Я решил, что больше не сойду с колеи, и воткнул перед собой в снег лыжи и палки. «Пусть давят, — подумал про себя. — Другого выхода успеть к сроку у меня нет!»

Водитель полуторки сбавил скорость и засигналил. Я помахал ему поднятой рукой. Узкая полоса света била в лицо. Но я не уступал дороги.

Машина ткнула радиатором лыжи, и тут же заскрежетали тормоза. Водитель выпрыгнул из кабины с винтовкой. Крикнул, заряжая ее на ходу:

— Уходи с дороги — убью!

Телогрейка скрывала мой лейтенантский кубик на гимнастерке. Впрочем, в темноте его все равно не различить. Я поднял лыжи, забросил их в кузов, а сам сел в кабину. Водитель тут же открыл дверцу и щелкнул затвором:

— Выходи!

— У меня срочное задание! — сказал я как можно спокойнее.

— А у меня приказ никаких пассажиров в пути не брать!

Я знал об этом приказе. Он вышел за подписью начальника Дороги генерала А. М. Шилова, после того как произошло несколько случаев ограбления машин, направлявшихся в Ленинград. Приказ был строжайший: он давал право водителю застрелить любого, кто попытается остановить ночью его машину.

— У меня тоже есть оружие, — не сразу ответил я и показал кобуру. — Но в своих не хочу стрелять! Едем! Все равно из кабины не выйду!

Сзади уже сигналили другие машины. Водитель вскинул винтовку. Несколько секунд мы молча смотрели в глаза друг другу. Выстрели он сейчас — ничего ему за это не будет…

Водитель выругался, снова щелкнул затвором, делая вид, что собирается стрелять. Затем прислонил винтовку к подножке и схватил меня за рукав телогрейки. Я изо всех сил уперся в кабине.

— Да что ты с ним возишься! — предложил кто-то из подбежавших водителей. — Сдай его в комендатуру! Там разберутся!

— Точно! — обрадовался неожиданному выходу из положения мой соперник. — Довезу до Кобоны и сдам!

У меня отлегло на сердце. От Кобоны до Вагановского спуска 30 километров по знакомому ладожскому льду. Сам размечал и прокладывал эту трассу!

Водитель сел за руль, пристроив винтовку у своей дверцы, и сразу нажал на полный газ.

Понемногу я освоился в кабине. Развязал вещмешок, достал из него фляжку с остатками водки.

— Выпей за знакомство! — миролюбиво предложил я водителю.

Он наотрез мотнул головой, не глядя в мою сторону:

— За рулем не пью!

Я в одиночку сделал последний глоток, расстегнул телогрейку — так, чтобы шоферу был виден кубик на гимнастерке. Пусть убедится, что я не грабитель и не лазутчик, а младший лейтенант. И с этой мыслью внезапно заснул.

Светало, когда я проснулся. Кончилась самая длинная в году ночь. Сегодня, 23 декабря, день прибавится на минуту… Машина стояла перед выездом на Ладожское озеро. Водителя в кабине не было. «Неужели и вправду пошел в комендатуру? — тревожно мелькнуло в голове. — Уйдет много времени на проверку…»

Это опасение, к счастью, не сбылось. Водитель вскоре вернулся с путевым листом в руке. Пока я спал, вся его колонна успела позавтракать в Кобоне и заправиться горючим.

От проверки в комендатуре меня избавил офицерский кубик на гимнастерке. Посовещавшись со своими товарищами, водитель не стал меня будить. Начальник колонны разрешил оставить в кабине:

— Раз так спокойно спит человек, значит, не враг! Водитель дружески улыбнулся мне, садясь в машину.

— Где вас высаживать? — спросил перед тем, как нажать на стартер.

— На Вагановском спуске, — ответил я и взглянул на часы. До полудня оставалось еще три часа. Вот удивится комбат, если я явлюсь раньше срока!

Потепление на Ладоге продолжалось. Снег, который два дня назад завалил Дорогу, потемнел и осел. В автомобильных колеях проступала вода.

Мы ехали по трассе в беспрерывном потоке транспорта. За девять километров до западного берега возник затор. Здесь по фарватеру проходила широкая трещина, машины переезжали через нее по деревянным мосткам. К тому же по озеру началась очередная подвижка льда. Бревна и доски на мостках пораскидало. Солдаты-дорожники сколачивали временные настилы.

С обеих сторон трещины быстро скапливался транспорт. Заметив это, гитлеровцы обстреляли девятый километр из дальнобойных орудий. Снаряды кромсали лед вокруг машин. Прямых попаданий не было, но, судя по тому, как забегали санитары с носилками, кое-кого задело осколками.

Обстрел вскоре прекратился, а движение по льду не возобновлялось. Я понял, что лучше мне перебраться через трещину пешком, и стал прощаться с водителем. Он сам очень переживал, что впустую терял время. Но развернуться и выехать из колонны было уже нельзя.