Ради безопасности страны - Страница 72
— Мы вчера сверх меры приняли, Серж, а после выпивки в этом котелке вертятся лишь гениальные мысли. Попробуй вспомнить, какая могла тебе понравиться.
«Куражится», — думает Ростоцки. Но это не злой кураж, а традиционное для американцев желание даже в легкой издевке над самим собой побольше высунуться, показать, что он все же подальше, чем ты, оторвался от дерьма. Это уже совсем не тот кураж, когда такие высокопоставленные американцы, как Макс Стюарт, держали тебя за низший сорт. Теперь времена переменились. Судьбе угодно было поравнять их в табели о рангах. Серж Ростоцки, бывший власовец, человек без родины, презираемый всеми, как бездомный пес, к пятидесяти годам стал наконец тем, кем мечтал быть полжизни, — руководителем отдела перехвата одной из радиостанций мира, которая, выражаясь словами шефа, «держит руку на горле высшей политики», — радиостанции «Свобода». И пусть Макс Стюарт стопроцентный американец, пусть он кадровый сотрудник Центрального разведывательного управления, теперь это мало что значит. В конце концов он и сам с начала пятидесятых без роздыху ишачит на это чертово шпионское логово. Нелегко после долгой скотской жизни начать поднимать голову. В душе, как незаживающий фурункул, свербит и ноет комплекс неполноценности изгоя. Эту болячку долгие годы расковыривали такие вот Максы...
Они сидят в уютном маленьком холле, куда обычно собирается на ленч привилегированная часть сотрудников обеих радиостанций — «Свобода» и «Свободная Европа», и мощные озонаторы с еле слышным урчанием беспрестанно перерабатывают для них горячий и пыльный воздух июльской улицы в охлажденный кислород.
— Я имею в виду твое предложение использовать как крышу прогоревший фонд этого неудавшегося новоявленного Льва Толстого.
— А-а, ха-ха! Ну и скромный парень ты, Серж. Ведь идея-то зародилась у кого-то в твоем отделе.
— Но ведь ты ее развил. И по-моему, удачно.
— Сочтемся славой, как сказал какой-то пиит в Советах. Тут дело действительно стоящее. — Стюарт прижал к животу стакан, закатил глаза, с хрустом вытянул под столиком длинные ноги, расслабился. — Новичок из твоего отдела вылез со своей инициативой как нельзя кстати и пульнул прямо в «яблочко». Я не мог не прислушаться к его дилетантскому лепету и не развить удачную идейку. — Макс Стюарт дернулся в коротком хохотке, отчего пиво в стакане булькнуло и зашипело. — Уж ты-то, Серж, знаешь, как нас постоянно лупит Центр за отсутствие перспективных инициатив. А эту идейку можно положить в их царственный ротик, естественно припорошив ароматной приправой. Слопают за милую душу!
И Макс Стюарт опять неожиданно хохотнул, будто вздрогнул. Он всегда так вел себя, когда был особенно доволен собой.
Сержу понятны радость и заботы Стюарта, хотя он в отличие от Макса — руководителя отдела исследований и анализа радиостанции — не занимается «чистой разведкой». Работая почти всю жизнь на перехвате передач советских радиостанций, он рутинно, потихоньку, ковыряясь, как курица в песке, выискивает крупицы шпионской информации. Но и поиск этот для него не главное. Основное — пропаганда. И результаты коллектива отдела перехватов — это, прежде всего, посланная в сторону Советов информация, полученная из эфира и обработанная им. А Макс Стюарт — это шпион-профессионал. С него и спрос...
Вот уже долгие годы идет на радиостанции обкатка новых и новых способов и методов системной добычи разведданных. Метод «мозаики» [2]осточертел всем. Какая тут система, когда все на случайностях! Патрициев из ЦРУ можно понять: все ведущие отделы возглавляются кадровыми сотрудниками, прошедшими блестящую школу политической разведки, а объем и ценность поступающей из радиостанции информации явно недостаточны...
— Ты подошли ко мне этого парня, Серж. Как его, кстати?..
— Горелов, Довлат Горелов.
— Горьелоф, м-м, Горелофф, тьфу, черт! Как можно выговаривать такие твердые звуки! Сколько лет с вами, русскими, а не привыкну. Язык сломаю, точно сломаю! — Макс снова вздрогнул в коротком хохотке и сглотнул остатки теплого пива.
2
Нет ничего опаснее и неприятнее, чем пробираться через пограничную зону. КПП на входе в нее обогнул, кажется, удачно, но путь до границы — сплошная мука. За каждой елкой мерещится человек в зеленой фуражке. Хотя особенно бояться и нечего. Погранзона — территория далеко не безлюдная. Кругом деревни, а в них жители. Если даже кто-нибудь остановит и спросит, как он тут оказался, всегда можно сослаться на то, что забрел сюда случайно, заблудился, собирал грибы и заблудился, теперь ищет путь домой. Поди докажи, что это не так. Как главное доказательство тому — с ним лукошко, а в нем грибы.
С погодой сегодня повезло. Дождь, мокрище, ветер. Пограничники тоже люди, сидят, наверное, греются. В такую сырость по лесу не разгуляешься. Да кто их знает, этих пограничников, выйдут сейчас из вон тех кустов, наставят автоматы... Но с погодой действительно повезло. Давно он ждал такой погоды.
Скоро должна быть граница. Успеть бы до нее до рассвета: августовская ночь коротка. Спешить тоже надо осторожно — под ногами капканами щелкают сучья, и хоть сырость, ватой повисшая в воздухе, смягчает звуки, скоро граница, а там дозоры...
Фосфорная, тускло-зеленая стрелка компаса наконец вывела Горелова из леса на широкую поперечную просеку, и он понял: впереди КСП — контрольно-следовая полоса. Лег под дерево, чтобы отдышаться и успокоиться, несколько минут вдыхал полной грудью густой ночной воздух, широко раскрыв рот и раскинув по хвойным колючкам руки.
Вот и пришел его, Довлата Горелова, час, долгожданный и выстраданный. Довлат постиг давно, что жизнь человека — как гигантские соревнования по ориентированию в потемках. Бежит каждый в одиночку по ночному лесу, вооруженный лишь компасом и выделенными ему природой силами и возможностями! Бежит, спотыкаясь о кочерыжник, царапая тело и душу, спешит от ориентира к ориентиру, к которым стремятся все бегущие по жизни люди. Называются эти ориентиры — Благополучие, Достаток, Свобода, Власть, Слава... Некоторые легко находят эти ориентиры, потому что у них надежные компасы и сильные ноги. Большинство путается в сумрачных дебрях, долго пробирается от пункта к пункту, ругает свой компас и выбранный им путь. Кто-то совсем сбивается с дороги, плетется куда-то в сторону, а кое-кто ломает ноги о бурелом или вязнет в болотах, погибает.
Путь Горелова хоть и не из простых, но он прям и продуман и ведет точно к очередному ориентиру. Нет в нем и полградусного отклонения от взятого давно уж азимута. Путь этот пролег сегодня через границу...
Ну, кажется, все в порядке. Кругом только вязкая сырость, легкий стук капели с вымокшей хвои и шуршание ветра о верхушки осин. Пора трогать. Ох и спорт сейчас начнется! Не один километр бегом отмахать придется. Сначала пулей через эту чертову КСП, потом нейтральная полоса, где, как утверждал знаменитый бард, растут цветы необычайной красоты. Хрен с ними, с цветами. Век бы их не нюхать, взять бы лучше крылья какие-нибудь да перелететь через все эти проклятые хитрые рогатки, именуемые государственной границей, и оказаться прямехонько на западной стороне.
Неужели через несколько минут позади останется все, что методично топтало и коверкало его, Горелова, душу и литературный талант: Союз писателей, издательства, долги, завистники, работа, жена Рита, которая не смогла понять его и оценить... Неужели через какие-то тысячи шагов спадет с него обрыдлый груз прошлой пустой, мелкой и ничтожной жизни. Господи, скорей бы!
Зябко поеживаясь, стуча от промозглости и волнения зубами, Горелов высунулся из-под елки. За шиворот с хвои потекла вода, он съежился, затряс головой и оттого уколол щеки об иголки и сучки. Поскорее бы кончалась вся эта мерзость! Он выполз из укрытия на четвереньках, будто зверь из берлоги, разбуженный ранней весенней водой, весь промокший и озябший, настороженно и-чутко огляделся. Все спокойно. Только темень, дождь и ветер. Нигде ни луча фонарика, ни человеческого шепота. С богом!