Ради безопасности страны - Страница 56

Перед столом шерифа сидит Коллинз и, обхватив голову руками, раскачивается на стуле.

— Я вспомнил... Я все вспомнил... Меня зовут Коллинз... Джордж Коллинз...

Отнял ладони от лица, всмотрелся в шерифа, вскочил, опрокинув стул.

— Нет! Я... Я — Колесников! Георгий Колесников! Немедленно свяжите меня с советским консульством! Нет, не нужно... Я сам! Я сам!

И, пошатываясь, пошел к выходу. Стоящий у дверей полисмен вопросительно взглянул на шерифа. Тот едва заметно кивнул головой. Полисмен пропустил Колесникова и вышел следом.

Шериф снял трубку телефона, набрал номер и негромко сказал:

— Хэлло, Уолтер! Это Стронг. Твой парень кое-что вспомнил!..

Коллинз-Колесников свернул с пустынного шоссе к озеру и шел мимо заколоченных уже коттеджей, когда сзади послышался шум автомобильного мотора. Он оглянулся, отступил в сторону, но черный «бьюик» резко свернул, прижимая его к каменной стене ограды. Коллинз-Колесников вжал голову в плечи и побежал по узкой улочке вниз, ища укрытие, не находил его, спотыкаясь, бежал дальше, а «бьюик», тяжело урча мотором, гнал его к озеру и, когда Коллинз-Колесников оказался на берегу, надвинулся вплотную, тесня к воде.

Коллинз-Колесников пятился от машины спиной к озеру и не мог оторвать глаз от сидящего рядом с водителем Фрэнка.

— Фрэнк! — хрипло закричал Коллинз-Колесников, не замечая, что стоит уже по колено в воде. — Ты не сделаешь этого, Фрэнк!..

Внезапно машина резко рванулась вперед и с силой ударила Коллинза. Взмахнув руками, он опрокинулся навзничь и остался лежать недвижим, а вода вокруг его головы медленно окрашивалась в розовый цвет.

Фрэнк распахнул дверцу машины, ногой притопил начинающее всплывать тело и, убедившись, что Коллинз мертв, кивнул водителю. «Бьюик» взревел мотором, пробуксовывая в мокром песке, выбрался на береговую кромку и, набрав скорость, скрылся за прибрежными дюнами.

Газетные и журнальные страницы с фотографиями убитого.

Крупные заголовки:

«Загадочное убийство»,

«Жертва международного терроризма»,

«Кто вы, Джордж Коллинз?».

Зал пресс-центра МИД СССР был переполнен.

Иностранные и советские журналисты заполнили все ряды, стояли в проходах, толпились в дверях. Крутились магнитофонные ленты, вспыхивали блицы, стрекотали кинокамеры.

— Итак, кто же он, Джордж Коллинз? — обращается к залу стоящий перед микрофоном немолодой уже человек с седой прядью, падающей на лоб. Время от времени он привычным жестом откидывает ее со лба, прядь падает снова, но человек, уже не замечая этого, продолжает говорить. — Вопрос этот с завидным упорством задают сейчас газеты, журналы, радио и телевидение США и сами же на него отвечают. Одни из вас, господа журналисты, утверждают, ссылаясь на якобы авторитетные источники, что Джордж Коллинз — американский подданный, ставший жертвой международного терроризма. При этом некоторые из господ журналистов не гнушаются намеками на пресловутую «руку Москвы». Прием, согласитесь, не очень-то чистоплотный! Другие, в том числе кое-кто из присутствующих здесь, сообщают своим читателям, что Джордж Коллинз — это советский гражданин Георгий Колесников, оставшийся в Соединенных Штатах и за это поплатившийся жизнью.

Со всей ответственностью я должен заявить, что вся эта пропагандистская шумиха, поднятая с определенной целью — очернить Советский Союз в глазах рядовых американцев, является абсолютным вымыслом, ни в коей мере не соответствующим действительности. Истинные же факты говорят совершенно обратное. Об этом вам сообщит товарищ Горяев. Пожалуйста, Виктор Александрович!

Горяев передвинул поближе к себе микрофон, негромко заговорил:

— У нас имеются неопровержимые доказательства, раскрывающие весь ход заранее запланированной, провокационной акции спецслужб США, которые, опасаясь провала, сначала лишили памяти, а затем физически уничтожили советского гражданина Георгия Константиновича Колесникова!

Зал загудел, и в этом шуме никто не услышал, как всхлипнула, зажав рот платком, сидящая в дальнем углу зала молодая женщина с усталым лицом. Это была Нина.

Горяев поднял руку, прося тишины, и, когда зал тревожно затих, сказал:

— Сейчас эти доказательства будут вам предъявлены.

Белыми легкими хлопьями летит за окном первый снег.

Горит настольная лампа в комнате Колесникова. За его письменным столом сидит Елизавета Григорьевна, а стол завален чертежами, расчетами, схемами. Елизавета Григорьевна достает из ящиков все новые и новые груды бумаг, рулоны чертежей. Среди смятых листов увидела пожелтевшую фотографию. Поднесла ее к свету.

Мальчонка, чем-то неуловимым напоминающий Колесникова, вскинув руки, тянется к чайке, взлетевшей с песчаной отмели.

СТАНИСЛАВ РОДИОНОВ

ТИХАЯ ОСЕНЬ

Повесть

Он прошелся по квартире неприкаянно, как собака вокруг брошенной дачи. А ведь тут ничего не изменилось. Те же две комнаты с кухней, та же мебель, тот же ковер на стене... Марина ушла, ничего не взяв. И стало пусто, словно из квартиры вынесли что-то крупное и главное. Он вспомнил виденную избу без русской печки — странное было помещение, походившее на бревенчатый сарай. Неужели маленькое тело жены занимало столько места?..

Надо бы сделать зарядку, но Михаил глянул на гантели с отвращением — лежат себе чугунными чушками, будто ничего и не случилось. Надо бы принять душ, но прикосновение воды даже к руке вызывало озноб. Надо бы... Он только поводил электробритвой по тощим щекам, умылся и подровнял усики, которые разрослись и на худом лице стали топорщиться театрально, по-злодейски.

Михаил вошел в кухню и осмотрел ее с какой-то дикой надеждой. А вдруг... Но кофе не пахло, плита не горела, и стол пусто блестел полированной лысиной. Из крана капала вода — тихо и обездоленно. Надо бы все это расшевелить и позавтракать.. Но вода из крана капала обездоленно...

Он надел куртку и вышел из квартиры. Сегодня у него библиотечный день, но Михаил знал, что в читалку он не пойдет. А так и будет брести по желтым листьям, без шапки, в легкой куртке, двадцатидевятилетним мальчишкой.

Осень была странной. Солнца не видели уже месяц. Низкие тонкослойные облака затянули небо ровно и вроде бы навсегда. Но не дули ветра, не шумели ливни, не выпадали холода... Так, поморосит коротко и смущенно. Поэтому листья держались долго и опадали равномерно — может быть, по десятку в день.

Михаил пересек сквер и побрел улицей...

Раздражение нарастало исподволь, но упорно — так в ночной палатке долго крадется к лицу нервотянущий вой комара. И знаешь, что докрадется, и ждешь... Сейчас он тоже знал, что раздражение дойдет до разума и заставит его взвешивать, решать, анализировать. А он, разум, не хотел. Ибо, ибо... Ибо разум дан человеку для мышления, а не для рефлексий. Этот вопрос Михаилом решен еще в школе — не иметь дела с тем, что не поддается формулам или логике. И не имел. Да вот женился, сразу попав в зыбкую субстанцию неопределенности и непознаваемости. Впрочем, из нее он выплыл, как говорится, сухим. Тогда зачем эта ненужная взвинченность, хотевшая растрепать его надежную логику? Размяк, как асфальт в жару...

Он помедлил у «Старой книги», раздумывая. Все-таки зашел.

Днем народу тут бывало немного. Сухое тепло приятно коснулось лица и как-то прошелестело в волосах незаметным ветерком. Почти библиотечная тишина сразу отстранила от города с его шумными заботами. И Михаилу захотелось все-таки пойти сегодня в библиотеку.

Он миновал отделы технической книги, социально-экономической, строительной и стал у полупустых полок художественной.

— Детективов, случайно, нет? — спросил он у молоденькой продавщицы.

— Вы вчера спрашивали...

— Могли за ночь подвезти, — улыбнулся Михаил одними усами.